Бойся мяу - Матвей Юджиновский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И когда охотник проснулся утром, – услышал он вкрадчивый голос брата, – то весь дом был захвачен кошками. В постели он не нашел жены, в детской комнате – сына. Зато в каждой находил кошек. И все они дико мяукали, не смолкая, вразнобой рвали глотки. И на чердаке, и даже на крыше.
Сестры больше не переглядывались, не мотали головами, не вздыхали. Женек тоже обратился в слух, забравшись на кресло с ногами. Даже Дима теперь не посматривал довольно по кругу, а также не сводил глаз с Мишки.
– Прогнать их он не мог, как бы ни кричал на них, ни пинал и ни бил метлой. Поэтому взбешенный стал отстреливать их… – Рассказчик смолк на миг, чтобы вдохнуть. – Но первая же убитая кошка обернулась его женой, а первый же убитый кот – сыном. И он обезумел. От горя и ужаса. И, как говорят одни, застрелился сам. Но другие говорят, что он не стрелял в себя, а так и остался жить в этом доме, вместе с кошками, которым и стал служить.
Деревенские в дом заходить боялись. Но те отчаянные, кто все же заглянул, видели только его неподвижное тело в кресле, укрытое то ли лисьими шкурами, которыми он всегда хвалился. То ли это рыжие коты не сходили с него. Время шло, деревенские никак не могли решить, что делать с домом. Как однажды, за одну ночь, тот опустел. Пропали коты и кошки, пропал охотник, пропали лисьи меха. И всё. Никого. Пусто. Только двери и окна, говорят, на сквозняке скрипели по-особому – один в один мяукали. Дом этот так и оставили пустым и ничейным. А детей стали пугать – мол, обидишь, сделаешь больно кошке какой, и Кошачий Бог пришлет за тобой Горелого Лиса, и он заберет тебя.
– Куда? – вымолвил Женек.
– В дом свой. Черный-черный, – весело усмехнулся брат. – Где он здесь – в нашей деревне или в соседних – и вообще существует ли, никто точно не знает.
– А почему… – начал Женя, задумался и все же спросил: – Почему охотник стал служить кошкам?
– По легенде, Кошачий Бог пообещал ему за это вернуть сына, – ответил Мишка.
– А что, здесь где-то есть еще заброшенные дома? – поинтересовалась Катя, будто одной истории и одного такого дома ей не хватило.
Миша неопределенно пожал плечами. Зато Дима поспешил ответить:
– Конечно. И заброшенные дома, и призраки пропавших детей.
– А вы, значит, кошек не обижали, сидите тут? – съязвила Лариса. И потянулась к пушистой гостье.
Но рука ее замерла. Взгляды разом сошлись на кошке. Та уже не лежала милым клубочком. А сидела, ни ухом не ведя, ни головой. Пристально смотрела куда-то между стульев Димы и Артема.
Все повернули головы. Скрипнули стулья. Простонала кровать – сестры приподнялись. Женек вдруг учуял запах горелых волос. Совсем как, когда после школы ему подожгли ушанку пламенем из баллончика.
На темном полу перед закрытой дверью так же неподвижно сидели два кота. Рыжие, потрепанные, они внимательно глядели на серенькую кошку. Как будто в комнате больше никого не было.
Сестры уставились на Мишу, покосился и Женя. Дима не сводил глаз с таинственной парочки.
– Это не наши, – растерянно мотнул головой брат.
В этот миг кошка спрыгнула с кровати на колени к Диме. Тот подскочил как ужаленный молнией. Вскрикнул, опрокинул стул. Кошка слетела на пол. Дима отстранился, бледный и сжавшийся. Споткнулся о ножки стула и чуть не придавил Женю, рухнув в кресло.
Дверь распахнулась. Кошачья троица вылетела прочь. А спустя пару секунд в дверь выскочил и Дима. Дядя Вася, отец Миши, едва успел отпрянуть. Ухватившись за ручку, устоял, затем удивленно заглянул внутрь:
– Вас там ждут… ваши, – он махнул рукой. – Расходимся.
На резиновом коврике у входной двери в четыре неровных ряда выстроились и кроссовки, и ботинки, и галоши, и туфли, босоножки, сандалии. Единственный свет в ночь за порогом падал из сеней, и Женя сам себе темнил. И, кроме того, не мог вспомнить, где именно оставил свои кроссовки. Когда разувался, заходя в гости, такой коллекции обуви не было.
– Ну чего ты встал? Давай скорее, – поторопила Оля. И поежилась, стоя в блузке и юбке. Рядом топталась на месте, не давая комарам покусать себя, Лариса, потому что тоже была в юбке. Катя в джинсах лишь зевала, обхватив себя руками.
Женек знал, что время у него еще есть, потому что поодаль мама, тетя Лиза и дядя Юра прощались с хозяевами, дядей Васей и тетей Сиренью. Снова пробежался глазами по рядам. Вон кроссовки – вроде его, но как будто и нет. Но выходило все-таки, что его, потому что других таких же не было.
Натянул на ноги, завязал шнурки и зашагал вслед сестрам. Сомнений лишь прибавилось. Ощущения не те. Замешкался, взглянул вниз. Не разобрать в темноте – ни фонаря, ни луны.
– Женя где? – услышал маму. – Женя, пойдем давай. Поздно.
Они не пошли знакомой дорогой – по проулку, сворачивающему на Советскую улицу, где шестым или седьмым по счету стоял бабушкин дом. Решили срезать между огородами и домами. Направляющим был дядя Юра, высокий и мощный. Он вел за собой тетю Лизу. Далее спешили сестры. Глаза привыкли к темноте, и Женя видел их спины. Сам он держался за руку мамы и быстро переступал, всякий раз боясь вляпаться или в грязь, или в коровью лепешку.
Ноги казались чужими. И он все больше верил, что ошибся с кроссовками. Эти были не такими легкими, пружинящими и послушными, как его, и больше по размеру, и разболтаннее. Но сказать маме не решался – вдруг ему всего лишь кажется. А они вернутся и не найдут там никаких других. Потому что и не было там таких же, ведь он осмотрел все – стал бы он вот так просто надевать чужие кроссовки? Зачем они ему, если его замечательные и еще новые? И с каждой минутой его сомнений они уходили все дальше, и с каждым метром его признание разозлило бы маму сильнее. Потому он уговаривал себя, что глупости это все, и кроссовки те самые.
Во все дни, проведенные в деревне, обычные и невероятные, Женя в это время уже спал или засыпал. Теперь же он с удивлением осознал, насколько здешняя ночь отличается от городской. Словно свету в
