Узы моря. Опасное соседство. Возвращение - Ялмар Тесен

Тернер пил дымящийся кофе, по-прежнему сидя на краешке кровати. Он думал об ужасном конце Майка Превальски.

В конце концов, это же не просто дурной сон. Рано или поздно пришлось бы повернуться к случившемуся лицом. Но единственное, что он пока мог сделать, — это оплакивать Майка от всей души, вспоминая его таким, каким он был в те дни, когда Тернер еще только поселился в своей пещере: живым, подвижным и всегда готовым помочь. При мысли о пещере ему тут же вспомнился пляж рядом с нею, та ночь, фосфоресцирующее море, теплое тело Джин, мягко прижавшееся к его груди… Он надеялся, что эти воспоминания принесут пусть мимолетное, но забвение, однако они принесли лишь тоску и ощущение одиночества, тщетности всех его усилий. Казалось бы, та ночь обещала столь многое, однако же обещания обернулись ничем, чередой мягких, но решительных отказов. Впервые ему пришло в голову, что у Джин есть кто-то другой. Невидящими глазами он уставился за окно, на толпившиеся вокруг деревья, забыв о чашке в руке, поднесенной к губам. Он изо всех сил пытался найти ключ к загадке поведения Джин и не находил его.

Спать больше не хотелось. Тернер оделся; в голове у него несколько прояснилось, мысли крутились вокруг огромной клетки-ловушки, которой хотел воспользоваться Майк Превальски. В целом это была отличная идея, которую подпортила всего лишь одна ошибка Майка, стоившая ему жизни. Но ведь повторять чужую ошибку совсем не обязательно; более того, если четко следовать тому плану, который уже начал складываться у Тернера в голове, можно, видимо, поймать черного леопарда живым.

Клиф приготовил себе завтрак — тарелку кукурузных хлопьев и яичницу, — налил еще кофе и позвонил Полу Стандеру, как только стрелки часов сошлись на цифре семь. Дождь сперва стал тише, потом совсем прекратился, оставив после себя полосы тумана, рваными клочьями проплывавшие над верхушками лесных деревьев внизу, в долине, и стоило дождю перестать, как сразу грянул утренний хор птиц — запели и заорали соловьи, иволги, попугаи и где-то вдали журчанием ручейка откликнулась шпорцевая кукушка-кукаль.

С помощью рабочих лесничества Пол Стандер разобрал клетку и еще до полудня перевез ее в небольшую мастерскую на окраине Книсны, а ближе к вечеру усовершенствованная клетка была готова. В принципе она выглядела почти так же, как и прежде, разве что стала чуть длиннее и внутри у нее была устроена еще одна маленькая клетка из проволочной сетки, в которой как раз хватало места для сидящего человека.

Они обсудили идею соскальзывающей двери в малой клетке, которую можно было бы захлопнуть одновременно с большой дверцей-ловушкой в тот критический момент, когда леопард войдет в клетку, однако эту мысль они отвергли на том основании, что вторая автоматически захлопывающаяся дверца лишь увеличит возможность того, что все устройство может не сработать, — Тернер сам должен дернуть за проволоку, когда нужно будет привести в действие спусковой механизм дверцы в большой клетке.

— А если ты заснешь? — спросил Пол Стандер.

— Ну уж нет, спать я не собираюсь.

— Ведь если ты заснешь, тебе конец, — не унимался Пол. — Если, конечно, этот леопард вообще явится, когда мы установим эту штуковину.

— Да придет он, придет! Но боюсь, ему сперва понадобится заполучить еще одну жертву.

— Знаешь, ты ведь можешь потерять сознание или просто окаменеть — ну шок, понимаешь, или еще что-нибудь такое…

— Страх, ты хочешь сказать, — ухмыльнулся Тернер. — Ладно, согласен, установим дополнительный надзор. Но спусковым механизмом я буду управлять сам, вручную. Нельзя рисковать; он не должен уйти, даже если почует что-нибудь не то.

— Но ведь тебе будет довольно трудно определить, когда именно следует дернуть за проволоку, — продолжал размышлять вслух Пол. — Если дверца упадет, когда он еще не совсем войдет в клетку, и заденет ему хотя бы задние ноги, он ведь непременно вывернется и молнией выскочит наружу.

Глава пятнадцатая

Когда ливень наконец прекратился и деревья стряхнули с листьев плащи из водяных струй, потревоженные налетевшим ветром, леопард вылез из своего теплого логова, устланного палой листвой, и потянулся. И в черной тишине промокшего леса, под спутанными зарослями, в которых леопард залег накануне, послышался звук, напоминавший шуршание жесткой материи — это хищник неторопливо начал вылизывать себя от плеч до хвоста шершавым, как терка, языком. Потом он перебрался через странную голую возвышенность — здешнее основное шоссе — и бежал рысью только потому, что там не было спасительного подлеска; он вовсе не боялся тех ревущих чудовищ, которые там водились. Снова войдя в лес, он легкой походкой двинулся по старой, заросшей травой дороге под деревьями, освещенными косыми лучами встающего у него за спиной солнца, которое было похоже на золотисто-медовый шар. На одном из каменистых уступов в речном ущелье, на нагретой солнцем скале, он постоял, понюхал воздух и землю вокруг, а потом повернул назад, чтобы спуститься к реке в другом месте: здесь была метка, оставленная другим самцом-леопардом. Прямо внизу временами просвечивала водная гладь — это была главная река равнины, простиравшейся между мысами-близнецами, где она казалась узкой черной лентой; река, извиваясь, спускалась с гор и в верховьях была похожа на ожерелье из черных или янтарных заводей, соединенных узкими протоками, а на самом верху представляла собой просто ручеек с высокими, крутыми, заросшими лесом берегами и почти исчезала в глубине собственного русла. Добравшись до верхних границ плато к полудню, леопард начал спуск к реке. Ближе к воде стали попадаться большие деревья и древовидные папоротники; донесся запах влажной земли и реки, а потом показалась и сама река.

Он напился в пятнистой тени от нависших над водой ветвей, стоя на узкой полоске белого речного песка, намытого течением. На этом бережке после бурного дождя еще остались хлопья пены, хотя вода уже спала. Потом он уселся на скале, освещенной солнцем, и снова старательно вылизал себя. Когда он изгибался, чтобы достать до плеча и бока, становился виден старый шрам — узкий, серый, неровный, ручейком стекавший со спины, единственный изъян на его безупречной блестящей шкуре. Леопард весь лоснился, и мех его отсвечивал серебром в солнечном свете, когда он напрягал или расслаблял мускулы массивных передних лап. Некоторое время он посидел неподвижно, расслабившись и с весьма рассеянным видом; глаза его от удовольствия превратились в зеленоватые щелки; он незаметно покачивался, убаюканный солнечным теплом и ласковым журчанием реки.