Дрожь в основании ада - Дэвид Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как тебя зовут, дитя?
Даже задавая этот вопрос, он знал, что не должен был этого делать. Он не должен очеловечивать этого ребенка, не должен позволять своим естественным чувствам подрывать твердую сталь его призвания и цели. Шан-вей слишком хорошо знала, как искушать и обманывать, взывая к доброте внутри любого мужчины или женщины, и самый гнусный из грехов мог носить маску невинности.
— Стифини, — сказала она. — Стифини Малард.
— Откуда ты родом?
— Сэркин.
Его ноздри раздулись, и он услышал дополнительный страх в ее голосе, когда она призналась, что приехала из города, который был очищен от отвратительного акта саботажа. Епископ Уилбир выделил Сэркин как из-за наказания, которого он заслуживал, так и в качестве примера для других, которые могли поддаться искушению Шан-вей подорвать джихад. Этот ребенок, возможно, не понимал, почему генерал-инквизитор принял такое решение, но она ясно понимала, что Сэркин и его люди были выбраны для особого внимания инквизиции.
Конечно, она, вероятно, не знала, что случилось с Хаскиллом Сигейрсом, Виктиром Тарлсаном, их помощниками-мирянами и армейским эскортом после того, как был очищен город, в котором она родилась…
Он почувствовал, как напрягся брат Лазрис, и задался вопросом, о чем думает брат-мирянин. Брат Лазрис был простым и прямым слугой Бога и Шулера, с непоколебимой готовностью делать все, что требовал джихад. Он знал множество способов, которыми Шан-вей и ее слуги искажали и извращали правду, но даже брат Лазрис не мог не знать о листовках, появившихся в городах и поселках земель Храма. Которые появились — каким-то образом; никто не мог объяснить, как — даже на стенах казарм в таких местах, как лагерь Чихиро. Он также знал о слухах, которые распространяли эти листовки, о том, что произошло на борту баржи в канале Холи-Лэнгхорн… и почему.
Это не имеет значения, — сказал себе Кунимичу Рустад. — Даже если каждый из этих слухов правдив, это все равно не имеет значения! Мы — Божьи воины. Если слуги Шан-вей уничтожат нас, на нашем месте появится еще тысяча, и какой страх таит смерть для тех, кто умирает, повинуясь воле Бога?
И все же, даже когда он думал об этом, маленький, предательский уголок его души знал, что это была не та смерть, которой угрожал ложный сейджин Дайэлидд Мэб, которая грызла его духовную броню. Нет, эта кислота была дистиллирована в обвинениях, которые Мэб бросил в самого великого инквизитора, потому что, если человек, который говорил от имени Матери-Церкви, действительно был…
Он безжалостно оборвал эту мысль. Сейчас было не время и не место для этого… предполагая, что когда-нибудь может быть время или место для рассмотрения такой разрушающей веру мысли. Но было легче приказать себе отложить это в сторону, притвориться, что он никогда об этом не думал, чем на самом деле выполнить эту задачу, и он заставил себя снова сосредоточиться на ребенке перед ним.
* * *Страх Стифини усилился, когда лицо высокого священника посуровело, а глаза превратились в кремень.
Я пыталась, папочка, — подумала она. — Я действительно, очень старалась. Мне жаль.
Одинокая слеза скатилась по ее щеке на ледяном холоде, но она никак не отводила взгляда и не опускала глаз. Зима, казалось, затаила дыхание, а затем, неожиданно, шулерит протянул ей руку.
— Пойдем со мной, дитя, — сказал он.
* * *В двух тысячах миль от лагеря Чихиро Мерлин Этроуз сидел в своей спальне в далеком Сиддар-Сити, наблюдая за записанными снарком изображениями, и жалел, что не может прочитать мысли Кунимичу Рустада.
Мерлин редко наблюдал за тем, что видели снарки в церковных концентрационных лагерях. Его чувство долга настаивало, что он должен это сделать, но он не мог. Эта неспособность пристыдила его, но он буквально не мог. Умом он понимал, что Нарман, Кэйлеб и Шарлиэн были правы, что было несправедливо и нелогично — даже высокомерно — обвинять себя во всей бойне и жестокости джихада Церкви Ожидания Господнего. Он понимал это. Просто… иногда это не помогало. И, возможно, что еще важнее, он не мог позволить себе горькую, разъедающую ярость, которую эти лагеря вызывали в его душе каждый раз, когда он хотя бы думал о них. Если бы он прошел через них, как того требовала его ярость, пройдя сквозь их охрану в вихре стали, продемонстрировав им то же правосудие, которое он совершил над Тарлсаном и Хаскиллом Сигейрсом, это могло бы только придать силу обвинениям инквизиции в поклонении демонам. Вот почему он был так осторожен, заявляя о смертности сейджинов в письме Дайэлидд Мэб к Жаспару Клинтану. Он не мог — не мог — выйти за пределы возможностей, которые Свидетельства и легенды приписывали сейджинам прошлого, и то, чего «Мэб» и его товарищи уже достигли, слишком опасно давило на эти пределы.
И все же Нарман был прав, попросив его просмотреть эти снимки.
Он наблюдал, как младший священник-шулерит взял
