Синдром синей бороды - Райдо Витич

Вадим взял из дрожащей старческой руки тетрадку и поддавшись порыву прикоснулся губами ко лбу женщины:

— Прощаю. Храни вас Бог.

Губы Аделаиды дрогнули, и в глазах появилась благодарность:

— Береги себя, — перекрестила мужчину. — Выполни просьбу мою, последнюю: не марай душу свою нечистыми делами. Господь сам разберет кому что.

— Хорошо, — согласился не думая, сглотнул комок в горле, и неожиданно попросил. — Благословите меня и мою жену. Мы обвенчались вчера.

Женщина улыбнулась совсем как Лика: светло, радостно и вновь перекрестила Вадима:

— Благословляю тебя раб Божий Вадим в супружестве. Дай вам Бог деточек здоровых, счастья да мира в семью. Берегите друг друга. Ну, иди, а я молиться буду за грехи свои да дочери… Если не трудно будет, сходи на могилку к Веронике. Нечего ей под чужим именем в земле лежать.

— Сделаю.

Женщина поклонилась в пояс и с просветлевшим лицом пошла за ворота монастыря.

Вадим смотрел ей в след и думал о тех вещах, что раньше не занимали его ум: о странностях жизни, о непредсказуемых, казалось бы, а на деле, абсолютно закономерных поворотах. О счастье, что для одних тлен — деньги да карьера, а для других яркое пламя в вечности — любовь да добрые дела не славы ради, души сохранения для. И о Боге подумал всерьез и неумело перекрестившись, поклонился закрывшимся воротам.

Посмотрел в небо, где меж верхушек лиственниц можно было увидеть парящую птицу.

— Спасибо Господи. За все спасибо, за каждый шаг, за каждую боль, что приблизила меня к Лике, — и усмехнулся, невесело почувствовав как защипало в глазах и слеза ринулась наружу, освобождая душу от гнета ошибок и зла. — Оставь мне Лику, дай ей здоровья и счастья, сбереги ее, Господи.

В это время Лика, сложив руки на коленях, сидела на высоком табурете напротив стола и зачарованно смотрела на работу гриль. Как ей удалось включить микроволновую печь и добиться действий, девушка не понимала и ждала подвоха.

— Привет, — бросила Светлана, зевнув. Прошлепала к холодильнику, достала пакет с соком и, хлопнув его на стол, посмотрела вверх, на ряд фужеров висящих над столом. — Ну-с, из какого сегодня будем пить? Тыды-дым- тым-тым-тым, — отбарабанила в раздумьях наращенными вчера по случаю свадьбы ноготками по столешнице.

Лика улыбнулась, радуясь: Светочке явно нравиться здесь — поет с утра. И белый махровый халат, что она ей подарила, одела не сопротивляясь — значит к душе. А как он ей идет? Загляденье!

И смущенно потупившись, сильней запахнула полы коротенького шелкового халатика, что подарила ей Света. Чудачка уверила ее, что сейчас модно ходить в таких вызывающе открытых невесомых тряпочках. Правда, что этот халат прикрывает — вопрос, но красивый, да, и Вадиму сильно понравился, особенно поясок — потяни и…

Лика покраснела и рассмеялась над своим смущением.

— Ты что? — сонно хлопнула ресницами Света.

— Счастливая я, — довольно заулыбалась Грекова. — Такая счастливая, что поверить до конца так и не могу, и хочется всех-всех чем-нибудь одарить, чтоб тоже радостно было.

— Угу. Блаженная ты, а они все счастливые, — махнула лениво ладонью. — Фужер дай, вон тот, синенький. Ага, и себе, соком побалуемся. Вадим-то где? Опять ускакал, улан горячий? — спросила, наливая сок.

— У него дела сегодня. И завтра, но не целый день. Он за всех хлопочет, совсем отдыха ему нет.

— Ничего, он дяденька здоровый, — фыркнула. Продегустировала сок и жмурясь от удовольствия, пропела. — Чем же суженный твой в медовый месяц занят, а? На кого поменял жену молодую?

— На нотариуса.

— А-а!.. Она женщина?

— Кто?

— Нотариус!

— Не знаю, — пожала плечами Лика: какая разница-то?

— А должна знать, муж-то у тебя подруга на зависть, смотри, загуляет или уведут. Если конечно держать крепко не будешь.

— Не буду, — мотнула головой. — Не красиво это. Вадим свободный человек, и не контролировать, ни держать силой я его не буду. У него свой ум есть.

— А у тебя его, — вздохнула. Вот и советуй блаженной как счастье обретенное удержать.

— И пусть. Жена на то и жена, что мужа слушаться должна, помогать, а не лезть в его дела, под ногами мешаться. Дергать по пустякам, ревностью изводить. Противно это, потому что ревность — проявление недоверия и чувства собственничества, а печать в паспорте, между прочим, не тавро раба!

— Ну, завелась! Я ж так, на всякий случай.

— А случай этот быстрей наступит, если свободу личности ущемлять. Я Вадиму не нянька и не соглядатай, а жена! Значит друг и помощник, тыл крепкий. А ты о чем говоришь?

— А если другую полюбит? Любовь мужская штука тонкая и величина непостоянная, — заметила Светлана. — Мало счастливой быть, надо ею оставаться, поэтому нужно учиться счастье держать, мужа то есть.

— Как можно мужа держать? Силой? Так он не собачка на поводке, а человек, и в чувствах своих неволен. А любовь это еще и доверие, уважение. А какое ж уважение, если ты силой держать будешь, мучить? И не любовь это вовсе. Нет, Света, не стану я Вадима третировать, а лучше, сколько б Бог нам с ним времени вместе быть не отмерил, хорошей женой ему буду, другом. Часть проблем с плеч сниму, душу его отогрею да от зла поберегу. Все сделаю, чтоб горя он не знал, и всегда понял, что есть у него жена, которая чтобы не случилась, чтоб он не натворил, всегда поймет, простит и примет. Замерз ведь он совсем от одиночества. А давления ему и без меня хватает.

— Ох, юродивая, — со вздохом качнула головой Светлана, и прекращая тему, заметила. — Курица готова, вытаскивай. А тесто что на столе лежит?

— Пирожков с яблоками хочу Вадиму напечь, любит он печеное, домашнее.

Вадим сел в машину и открыл тетрадку. Почерк Вероники был чуть ровнее и мельче чем у Иры, но с теми же круглыми `а' и острыми `г'. Сестры были похожи даже в этой мелочи.

На первой странице Вероника рассказывала о своих впечатлениях от первой встречи с Егором. Обычные девичьи вздохи, сентенции, эмоции — полет за облака.

Перерывы в записях сначала в сутки, потом недели, и тон постепенно уходил в пике, снижаясь словно самолет, готовящийся к посадке. Не было больше `люблю' по тридцать раз на странице и трепетных воздыханий. Вера спускалась на землю, и спуск был болезненным, до жестокости тяжелым…

` Я до мельчайших деталей помню нашу первую встречу: его глаза, смущенный и в тоже время цепкий, пронзительный взгляд, пушистые ресницы, голубая рубашка узковатая в плечах, руки с линией вен, и голос, от которого стало тепло в груди:

— Я принес письмо для Иры от Вадима. Он беспокоится, что она не пишет. Вы извините меня, но я хотел бы попросить вас передать ей мою просьбу — черкнуть пару строк. Я понимаю, она учиться, занята, но и вы поймите меня, Вадим мой брат. Он беспокоится, а когда солдат тревожится, может случиться что угодно…

` Маме он нравиться, отец тоже доволен его вниманием ко мне. А я без ума только от того, что он смотрит на меня, берет за руку. Мне нравиться его руки, его глаза, манера говорить вдумчиво и чуть протяжно. Нравиться, как он размшивает сахар в чае, как улыбается, как ест, кашляет в кулак, вытягивает шею, чтоб увидеть что-то в окне…

` Егор беспокоится за Вадима, а я за Иру. Глупая совсем не понимает, что делает. Я заставляю ее писать письма солдату и обязательно не скупиться на выражение любви. Я делаю это не для Вадима — мне искренне жаль, что он влюблен в мою сестру-вертихвоску, которая не стоит искренних чувств. Я делаю это для Егора, потому что хочу, чтоб он успокоился и не переживал за брата. С радостью отмечаю, как он светлеет лицом, довольно улыбается, узнав, что очередное письмо ушло. Я смотрю на него и мечтаю, что когда-нибудь он полюбит меня так, как Вадим любит Ирину. Увидит, поймет, что я готова ради него на все: пойти против родителей, бросить институт, уехать, бежать… Да зачем мне весь мир без него? Пусто, горько и вечер тянется как резина, когда нет рядом Егора. Я жду его звонков и еле сдерживаю радость, щенячью, глупую, когда он приглашает меня в кино, отпрашивает у родителей чтоб прогуляться по улицам. Мы идем и молчим и мне хорошо. А зачем говорить, что? Он рядом и этим все сказано.

`Я в шоке от Иры. Она не просто моя сестра — близняшка, но насколько мы одинаковы внешне, настолько же разные внутренне. Я не понимаю, как такое может быть? Что за неизвестный науке феномен? Она не понимает элементарного — упирается в своем мнении, что ей все можно, пока молодая, и уверяет меня, что это я глупа — веду себя как монашка, ханжа, а нужно пользоваться молодостью, умом, чтоб хорошо устроить свою жизнь. Она бредет по головам и легко находит тому оправдание! Сколько раз я говорила ей что нельзя строить счастье на несчастье других, что нельзя пользоваться любовью, превращая ее в разменную монету. Подло, низко играть искренней привязанностью любящего человека. Говорила и смотрела на Егора, и увидела вдруг то, что не замечала раньше — они не похожи с братом насколько, насколько мы не похожи с сестрой. Еще один необъяснимый феномен! Вадим пылкий юноша, Егор рассудочный, сдержанный мужчина. Порой мне кажется, что ему много больше лет, чем записано в паспорте, и прожил он их тяжело, своим умом — никому не веря, ни на что не надеясь. Я боюсь его непонимания и потому молчу, киваю, слушая, как он предается мечтам о нашем будущем. Его слова напоминают мне цитаты из газетных статей — четкие, сухие, и нет в них и грамма человеческих чувств — цифры, факты. А ведь речь не об удоях и урожае — о чувствах.