Отголоски прошлого - Дариуш Ришард

Лауритц просто отказывался верить в то, что ее уже не было с ними, в его голове это просто не укладывалось. Как так может быть? Вот она была, была все время, была…а потом ее внезапно не стало. Так разве бывает?.. Сама мысль об этом вызывала у Ларри ощущение, будто бы у него сердце вырвали живьем из груди… Хотя он-то как медик прекрасно понимал, что после таких процедур люди вообще не живут, и сейчас он на самом деле испытывает нечто менее болезненное. Но не намного.

В момент, когда доктор в очередной раз предавался невеселым раздумьям, кто-то тронул его за плечо. Синие глаза полыхнули искрой безумной надежды и снова потухли, когда, резко обернувшись, он увидел перед собой старпома с рукой на перевязи.

— Как ты, сынок, держишься? — мягко поинтересовался одноглазый. Рыжий кивнул и промычал дежурное «угу», не раскрывая рта. — Тогда держись крепче и держи вот это… Оно застряло в щели между досками на капитанском мостике, а я сразу и не заметил… — старик запустил руку в карман и опустил на протянутую ладонь доктора золотые капитанские часы. Их цепочка оборвалась, а крышка, выполненная в виде половинки раковины аммонита с изумрудом в центре спирали, отломалась и пропала, часовое стекло треснуло, и в собравшейся под ним воде перекатывался овальный пузырек воздуха. Но это, без сомнения, были часы мадам Гайде, их стрелки застыли на пяти минутах первого. — Я думаю, они должны остаться у тебя.

— Спасибо, — прошептал Ларри, сжимая маленький холодный предмет в кулаке.

— А теперь можешь пройти со мной в капитанскую каюту?

— Зачем?..

— Да вот сам не знаю… Веселый Сэм нас созывает, говорит, есть у него что-то очень важное.

— Вот уж не лежится ему на месте… Явно хочет, чтобы его легкие в фарш превратились…

— Такие люди, как он — они словно тараканы, вон те большие, шипящие. Их черта с два раздавишь, от них так просто не избавишься… Так что за него уж не беспокойся. Ты лучше за себя побеспокойся — на тебе лица нет.

Войдя в капитанскую каюту, которая сравнительно неплохо сохранилась по сравнению с прочими помещениями, они сразу могли лицезреть традиционно невеселого Веселого Сэма и его капитана, рассевшегося за капитанским столом. Лауритца эта картина сразу натолкнула на самые нехорошие опасения, но когда он невзначай обронил Хельмуту: «Пшел вон отсюда», а тот не стал спорить и поспешно встал с чужого места, доктор решил, что речь пойдет все-таки не о добровольно-принудительной смене капитана. И снова ошибся в своих предположениях.

— Итак, все в сборе… — похоронным тоном протянул Самуэль. — Я хотел еще пригласить капитана Ламберта, но мне сообщили, что он не сможет подойти сейчас. Занят он — напивается где-то внизу… Так вот, господа, я собрал вас здесь для того, чтобы сообщить известие, которое кому-то может показаться печальным, кого-то обрадовать, а на кого-то произвести двойственный эффект, — все были заинтригованы, но перебивать Улыбаку никто не стал, желая поскорее узнать, каким же секретом он владеет. А тот жестом не очень ловкого фокусника достал бутылку из темного стекла, внутри которой помещался свернутый в трубочку лист. — На днях я имел честь поближе пообщаться с мадам Гайде… И не делайте, пожалуйста, такие лица. Я не виноват, что у вас всех одна похабщина на уме. Так вот, и я помог ей составить одну бумагу очень интересного содержания… Представляю вашему вниманию последнюю волю усопшей. Это вам, доктор, — он протянул бутыль судовому врачу. — Возьмите, проверьте целостность печатей, прочитайте, в конце концов.

— Не говорите так. Вполне возможно, что мадам Гайде еще жива, — Ларри перевел взгляд с Сэма на бутылку, потом снова на Сэма, но не шелохнулся.

— Ладно-ладно, — скривился бывший юрист. — Хорошо, как скажете, она жива. Но я-то, я могу врезать дуба в любой день, хоть завтра, хоть сегодня. Так что позвольте мне поскорее справиться с возложенной на меня обязанностью и скинуть эту ношу, а то мне и так не особо легко дышится.

Доктор не стал спорить и протянул вперед руку, сам поразившись тому, как она дрожит. Взяв бутылку, он пару минут в нерешительности вертел ее в руках, завороженно следя за бликами и мутными отражениями на ее холодных круглых боках, будто бы боялся выпустить из нее джинна, но потом все же срезал с горлышка слой красного сургуча и вытащил пробку. Вытряхнул свиток и посередине обнаружил такую же красную печать, неаккуратно придавленную крышечкой от небезызвестных карманных часов, сломал ее и развернул шуршащую бумагу. Изнутри она оказалась исписана четким каллиграфическим почерком, выдававшим человека педантичного.

— Читайте вслух, пожалуйста, при свидетелях, — попросил Самуэль. И Лауритц вполголоса зачитал следующее послание:

«Дорогой сэр доктор Траинен, милый мой Лауритц.

Если ты читаешь это письмо, значит, меня, вероятнее всего, уже нет в живых.

Очень надеюсь, что с этой треклятой писулькой не произойдет никакого недоразумения. Но если вдруг ее найдут при моей жизни, прошу вернуть мне в руки и получить по шее за чрезмерное любопытство. А если она попадет в руки тому, кому не адресована, и он попытается воспользоваться ею в своих корыстных целях, то я обещаю являться этой особе в виде привидения (страшного до икоты, в этом даже не сомневайтесь).

Я очень часто отрицала в себе все женское, но тут не иначе как женская интуиция подсказывает мне, что ты меня переживешь, причем надолго. Дела мои в последнее время идут совсем худо, это заставляет меня впервые задуматься о том, что станется после моей смерти с имуществом, нажитым честным и всяким трудом за многие годы и только минувшие шальные деньки. Надеюсь, Лауритц, ты сможешь простить меня за то, что опять сделала все наперекор тебе (возможно, в последний раз). Но если я умру не от раны, оставленной гнилыми зубами этого морского гада и разъедающей тело, которое тебе когда-то так нравилось, до самых костей, меня это очень удивит…

После смерти завещаю труп мой на сушу не везти, а похоронить по старинному морскому обычаю, в парусиновом гробу, с ядром, зашитым в ногах, и в драгоценностях: серьгах, перстнях, цепочках и моих любимых изумрудах (я не хочу на дне перед коллегами выглядеть голодранкой). Если по каким-то причинам тела от меня не останется…тем лучше, меньше мороки будет.

Ни мужа, ни детей у меня, к счастью, нет и никогда не было, так что все мое денежное имущество, которое сохранится на тот момент в разной валюте и ценных вещах, завещаю честно разделить между моей единственной настоящей семьей — членами экипажа „Золотой Сколопендры“. В размере: по одной части — простым матросам, по две — старшим чинам. А ежели кто из упомянутых умрет в крайнем плаваньи, долю его по возможности направить семье, а за неимением семьи разделить поровну между командой. Те, кто оказались на борту временно или случайным образом, к экипажу не относятся.

Мою личную собственность, флейт „Золотая Сколопендра“, доставшийся мне в наследство от отца, выигранный им, в свою очередь, в честной игре (эти два слова были наведены особенно жирно, возле них вместо запятой стояла небольшая клякса), с полным оснащением завещаю тебе, сэр доктор Траинен. Когда-то я ляпнула сгоряча, что из тебя никогда не выйдет достойного капитана… Я ошибалась. С каждым днем я все больше замечаю, что меня окружает свора диких псов, которые готовы перегрызть друг другу глотки ради мозговой кости. А ты кажешься мне человеком, наиболее достойным доверия, больше никого я не представляю распорядителем своего имущества. Ты оказался самым честным и благородным из всех, кого я когда-либо знала, и стал мне почти как родной… Так что ты уж постарайся оправдать мои ожидания, Ларри, не подкачай. Позаботься о „Сколопендре“ так, как заботился бы обо мне: если девочка потребует ремонта — отремонтируй, приведи в тихую гавань, содержи в идеальном порядке и используй по своему уму. Только ни в коем случае не продавай, даже если будет казаться, что денег достать больше неоткуда. Я просто не упокоюсь, если буду знать, что в моей каюте на моем стуле расселась какая-то чужая задница, а моего штурвала касаются грязные лапы непроверенных людей… На крайний случай лучше будет даже пустить ко дну — в самой проигрышной битве, только не отдавать в чужие руки.

Завещание сие в здравом уме и трезвой памяти составила мадам Шивилла Гайде, дочь Шимуса Гайде, шкипер торгового флота Миртлиарского королевства, капитан „Золотой Сколопендры“

Подтверждаю, что с моих слов документ верно составил сэр Самуэль Мермо, дипломированный юрист, первый помощник „Трехмачтового“»

Далее на бумаге значились две подписи, а под ними уже шивиллиной нетвердой на тот момент рукой, нервно скачущими буквами была сделана приписка:

«PS: Отставить плач, сэр судовой врач! Я не хочу, чтобы по мне горевали и лили слезы, море и без того соленое. Я серьезно, немедленно прекращай плакать, это приказ капитана.