Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая - Ричард МакГрегор

Хотя КПК и не включило явную оценку карьеры Мао в свою резолюцию, она все же поставила Великому Кормчему своеобразный ученический балл. В Китае можно часто слышать, что Мао был «на 70 % хорошим, а на 30 — плохим». Вердикт по этой дискуссии, которой руководил Дэн Сяопин, ставший вождем в 1978 г., и поныне является окончательным суждением для всех публичных споров о Мао. «В отличие от культа Сталина, мы имеем дело с человеком, который сочетает в себе Сталина, Ленина и Маркса, — говорит Джереми Бармэ. — Дэн Сяопин думал: если мы от него избавимся совсем, то откроем двери — не сегодня, не завтра, но в конце концов — для полного отрицания всей системы с подачи каких-нибудь радикальных мыслителей».

Партия до сих пор ревностно следит за имиджем Мао на страницах школьных учебников, подобно тому как она это делает в отношении японской оккупации Китая и ее изложении для японских детей. Группа ученых под руководством профессора Су Чжиляна из Шанхайского педагогического университета несколько лет пыталась добиться более честной оценки правления Мао. «Возьмем, к примеру «большой скачок» и «культурную революцию», — сказал мне Су, когда я интервьюировал его в 2004 г. — В прошлом мы описывали этот период довольно невнятно, зато в последнем издании [школьного учебника] мы полностью осудили решение Мао о начале этих кампаний». Предыдущий учебник объяснял «культурную революцию» тем, что Мао выдвинул «неверный тезис о засилье каппутистов[15] в партийных органах». Новая версия гласила, что за кампанией стояли «культы личности отдельных вождей и автократический стиль руководства». «Реформы в Китае пошли по пути «сначала экономика, затем политика», — сказал Су. — Мы пытаемся сделать историю объективной, заменив беспочвенные выводы изложением фактов».

Когда «Нью-Йорк Таймс» в 2006 г. опубликовала статью об исчезновении Мао из нового учебника истории, использовавшегося в старших классах одной из шанхайских школ, разразилась настоящая буря. Мао и традиционные трактовки войны и революции вдруг оказались заменены эссе о культуре, экономике, транспорте и даже гастрономических привычках людей, и стали напоминать альтернативный подход к изложению истории, за который ратуют кое-какие педагогические течения на Западе. Броский газетный заголовок — «Куда девали Мао?» — вызвал бурную реакцию в Интернете. Влиятельный генерал-лейтенант Ли Цзицзюнь, бывший глава Центрального военного совета КНР, заявил в интервью агентству «Синьхуа», что попытка принизить роль революции и идеологии «абсурдна». Другие комментаторы в Интернете уподобили эти изменения «государственному перевороту тихой сапой» и заговорили о «китайской оранжевой революции». Су тщетно протестовал, что социальная история, сфокусированная на социальных тенденциях, а не на отдельных вождях, олицетворяет надлежащий «марксистский взгляд на цивилизацию». Многолетний труд по созданию нового комплекта учебников пошел прахом, когда шанхайские власти приказали изъять весь тираж. Еще до скандала Су откровенно рассказывал о цензурных ограничениях. «Учебники истории суть публичная интерпретация политической воли страны, — говорил он в интервью 2004 г. — И вот почему редакторы напоминают птичек, танцующих в клетке».

Миф о Мао сковывает не только редакторов школьных учебников. Правопреемники Мао Цзэдуна тоже должны выказывать пиетет в адрес своего предшественника. В конце декабря 2004 г., на юбилейных торжествах по случаю сто десятой годовщины его рождения, Ху Цзиньтао появился в костюме а-ля Мао. Как водится в таких случаях, были вновь опубликованы книги и поэмы Великого Кормчего. Веяния XXI столетия выразились в том, что появилась и музыкальная рэп-композиция в его честь. Впрочем, празднества в 2004 г. отличались одной важной особенностью: группа из шести писателей и ссыльных диссидентов опубликовала открытое письмо с дерзким заглавием: «Призыв к удалению тела Мао Цзэдуна из Пекина». Приведем один абзац.

«Мао внедрил в людские умы философию жестокой борьбы и революционных предрассудков. Место любви и терпимости заняла ненависть; варварский лозунг «Насилие оправдано!» заменил рациональное мышление и любовь к миру. Этот девиз вознес и освятил взгляд, что отношения между людьми лучше всего описываются повадками волчьей стаи».

Письмо завершалось призывом захоронить останки Председателя в Шаошане, родном городе Мао в провинции Хунань, «что тем самым ознаменует начало процесса освобождения нации от насилия и озлобленности, которые превалируют в китайском обществе».

Когда я встретился с одним из авторов по имени Юй Цзе, он предложил покинуть первоначально запланированное место интервью в открытом ресторане одного пекинского гостиничного комплекса, и поговорить в частном номере. Дело даже не в том, что его беспокоила возможная слежка, обусловленная беседой с иностранным журналистом: он не хотел открыто критиковать Мао в общественном месте. Прошлый раз, когда Юй это сделал в ресторане, посетитель за соседним столиком вдруг вскочил и крикнул: «Ты все врешь!» «В приватной обстановке мы могли бы поговорить о таких вещах, — сказал Юй, — но только не на публике и не в средствах массовой информации».

Юй, выходец из западной провинции Сычуань, совсем не похож на записного смутьяна. Скромный человек в очках негромким голосом поведал, почему помог с этим письмом. «Это вовсе не такая уж радикальная вещь. Я всего-навсего излагаю фундаментальные факты». Здесь Юй лукавит. В партийной среде изложение неприкрашенной правды и есть, пожалуй, самая радикальная вещь из всех. Юй утверждает, что жестокость Мао отравила не только политическую культуру Китая, но и повседневную речь. Все социальные движения именуются «кампаниями», говорит он. Любое соперничество превращается в «войну». Оппонента надо не просто победить, а «истребить под корень». Этим путем Мао усилил и вывел на передний план худшие традиции китайского общества. «В китайской традиционной культуре, — говорит Юй, — победитель становится королем, а проигравшие объявляются подлецами и негодяями». В то время как обсуждаемое письмо привлекло определенное внимание за рубежом, в самом Китае оно очень короткое время циркулировало в Интернете — доступ к таким сайтам поспешно заблокировали. «Би-би-си» хотела взять у Юя интервью по телефону, однако связь прервалась, едва Юй начал отвечать на вопросы.

Реакция хранителей официальных версий на все пункты длинного перечня маоистских ужасов в той же степени поучительна, в какой и сюрреалистична. По словам Ся Чуньтао из Китайской академии социальных наук (имеющей статус министерства), вопрос о Мао не обусловлен партийной щепетильностью, а носит «принципиальный характер». С точки зрения Ся, партийная дискуссия в начале 1980-х гг., постановившая, что Мао на 70 % хорош, а на 30 плох, положила конец дебатам. «Сейчас, оглядываясь, мы видим, до какой степени мудрым было это политическое решение. Звучали голоса, призывавшие совсем отречься от Мао. Это привело бы к очень негативным последствиям для китайского общества, — говорит он. — История Мао и поныне предельно актуальна. Мао живет рядом с нами, и вот почему не так-то просто сочинять про него всяческие небылицы».

Партийная родословная Ли Жуя всегда предоставляла ему возможность высказывать собственное мнение, однако терпимость властей не распространяется на издания, где публикуются его работы. В 2002 году Ли дал в Гуанчжоу интервью журналу «Эршии шицзи хуаньцю баодао» («Глашатай мира XXI столетия»), который в ту пору был бастионом относительно открытой прессы. Ли раскритиковал партийную фальсификацию истории и отсутствие независимых ограничителей власти КПК. Хуже того, продолжающееся обожествление Мао он назвал «культом», который является «злом в предельном выражении», тем самым поставив его на одну доску с объявленной вне закона сектой «Фалуньгун». За такую публикацию Отдел пропаганды не просто дал нагоняй редактору — издание было закрыто полностью. Та же судьба ждет и других редакторов и журналистов, бросающих вызов партийным суждениям об истории, даже если речь идет о событиях, имевших место задолго до прихода компартии к власти.

Решение о распространении юрисдикции партии над прошлым вплоть до 1840 г., то есть задолго до падения последней императорской династии (1911 г.) и гражданской войны с националистами (1930–1940 гг.), принятое партией в 2001 г., расширило поле исторических баталий. У Отдела пропаганды появился дополнительный рычаг воздействия на своевольных редакторов, которые давно напрашивались на взбучку. Много лет верхнюю позицию «черного списка» занимал Ли Датун из «Чжунго цин-няньбао» («Молодежь Китая»).

Во плоти Ли очень напоминает газетного редактора старой закваски, привыкшего раздавать указания и видеть свои распоряжения исполненными. На любой вопрос у него готов ответ, категоричный и лаконичный. Порой возникает впечатление, что он не разговаривает, а лает. Но за внешней грубоватостью прячется мощная редакторская интуиция. Ли — жесткий, смелый и откровенный человек, постоянно находящийся в поисках темы, способной поддеть власть.