Романы - Александр Вельтман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Взглянул на него Владимир, и остановились на нем удивленные его взоры.
– Дивлюсь красоте твоей, молодости и силе! Скажи мне твое имя, Витязь? скажи свою дедину и отчину? Где твоя родина, отец и мать и все кровные? Не в моей ли земле уродился ты?
– Нет, далеко отсюда, – отвечал Витязь, – имя свое по зароку не поведаю никому.
– Брат мой названый! – говорит Владимир. – Будь же у меня гостем хоть на один день.
Ведет он гостя в белокаменные грановитые палаты, в горницы хитро разукрашенные.
Вступает рать Владимира в Новгород, ведет за собою повязанных[302] Киевлян и Полочан, меняет на золото и на серебро.
Поднялся пир горой в целом Новгороде; возглашают милое слово Божичу, несут богатый покорм богам Дубравным[303].
В гриднице сидят за браным столом люди старейшие и люди Княжеские; мед пенится, пена снопом рассыпается; испивают гости мед, славят Князя, дружину его и храброго Витязя; а Витязь сидит за особым столом с Князем Владимиром, беседует с ним о подвигах великих и могучих богатырей. Пьет Князь хмельный мед за здравье его, наливает сам, подносит сам ему. Долго Витязь пить отказывался, да Владимир неуступчивый, его упрашивает. Пьет за здравие отца его и матери, подносит ему; пьет за все богатырство и ратных людей, подносит ему.
Заиграл хмельный мед на буйных плечах Витязя; скатился шлем с головы, огонь в ланитах переливается.
Вспыхнул Князь Владимир, увидев в очи Витязя.
– Ну, – говорит Витязь измолкшим голосом, – Князь Владимир! упоил ты Царя-Царевича, упоил… и спать уложи!
Ведет Князь Владимир гостя своего в сенник Княжеский.
А в Гриднице пир горой; разгулялся и приспешник Витязя, сбрасывает железную шапку, кудри разглаживает.
– Ну, – говорит, – добрые люди, подайте мне гусли звонкие; взыграю я вам песню знакомую. Помните ли вы, как пел вам Гусляр в стане Княжеском?
Все узнают в приспешнике того Гусляра-сказочника, что рассказывал сказку по Царь-девицу.
IVХодит ясный месяц по синему небу, расстилается серебряный свет по Приволховью, задремал Ильмень, задумались концы Новгородские, мирится душа со спокоем, спят люди. Только стража у городских ворот и на бойницах Детинца еще перекликается.
Тихо и в Княжеском дворе. Опочивает уже Князь, возлегает и гость его Царь-Царевич на мягких постелях под собольими одеялами; но в сеннике светильник теплится, бросает тусклые лучи на золоченые резные стены, и лавки, крытые махровыми коврами Шемаханскими, и на золотые доспехи с гвоздями алмазными, и на кровать с багрецовой занавескою…
Тихо; но кажется, кто-то словно мед испивает устами… словно умирает, утоляя горячую жажду… и душа шумит уже крыльями…
Ясный месяц идет по небу над Волховом, заглянул в окно и спрятался в тучку, зарделся и снова из тучки поглядывает с завистью на терем высокий.
И хлынули чьи-то горькие слезы, всхлипнули чьи-то тихие жалобы…
Поднялось прозорье[304], красное солнце выкатилось из-за Болотова поля, сыплет лучи в красное теремное окно. Лежит на кровати девица… спит, красная, зарей разрумянилась, грудь волною колышется.
Дал бы бог кому в жизни все радости, наделил бы кого золотыми горами, умом и разумом, честью и славою, – все бы отдал он за красную девицу; а кто видел ее, тот смотри в глаза солнцу, не бойся, нет ничего на небе, только черное пятно катится от востока к западу.
А кто слышал ее сладкие речи, тот запоем пил пьяный мед, голова кружится, а земля под ним ходуном идет.
Встала утренняя заря, пробудилась и красная девица, вздохнула и задумалась.
А Князь Владимир ждет в стольной палате гостя своего.
Выходит гость, весь в доспехи окован, решетка шлемная опущена; велит он приспешнику седлать коня своего.
– Прощай, – говорит, – прощай Князь Владимир, угостил ты меня! долго не забуду твоего хмельного вина! упоил ты меня горьким стыдом да раскаяньем!
– Останься! – молит его Владимир. – Смилят ли тебя мои речи и просьбы, Царь-Царевич!
Царь-Царевич не внимает Владимиру.
Целует своего любовного, белого коня в ясные очи, вскочил на него и помчался перегонять ветры в чистом поле. Скачет приспешник за ним.
В чистом поле приподнял Царь-Царевич решетку шлейную, глубоко вздохнул; а слезы, как быстрина речная, текут из его очей.
Искра запала в кудель, а горе на душу.
Задует ли искру, потушит ли горе слезами!
VЕдет Царь-Царевич от Новгорода в Восточные земли.
Тихо едет.
Едет и Светославич от Киева на восход солнца.
Быстро скачет.
Грустно Светославичу расставаться с родной лужайкой, а грустнее того с соседом красным теремом, в котором живет ненаглядная девица.
Глубоко вздохнул Светославич, когда очутился перед ним, захрапел, заржал конь вороной, на седле парчовая подушка пуховая, сбруя гремучая, бахромчатая.
Вскочил Светославич на коня.
– Ну! – говорит. – Куда путь держать?
Откуда ни возьмись, завился перед ним черный пес мохнатый, заластился, хвостом замотал, путь ему кажет.
Бежит пес правым берегом Днепра, едет за ним Светославич; всперенный конь чуть до земли дотрагивается.
Не останавливается он ни в селах, ни в городах, ни на становищах, ни на виталищах[305]; не дивится он ничему, что дивее дива для простой чади, – у него одно в голове: красная дева да череп отцовский. Не дивится он и тому, что все люди городские и сельские, прохожие, проезжие и встречные, кланяются ему как знакомому.
На перевозе в пояс кланяются ему перевощики.
– Куда изволишь путь держать, милостивец наш? Один-одинехонек, только с любовным псом своим; одному за Днепр не дорога бы, леса полны разбоя; аль жизнь тебе принаскучила?
– Ага! – отвечает юноша, не внимая речам перевощиков; и едет далее.
– То так! – говорят про себя перевощики. – Одурел, ни слова не молвит… Уж не жена ли прогнала на торг в Белую вежу?.. ох гостница неусытная, купница бесовская!
Выбирается Светославич на Муравский шлях[306], несется левым берегом Днепра, частым бором. Не останавливают его песнивые птицы, различными голосами возглашающие песни красные, ни косы, ни иволги, ни сковранцы, ни щуры, ни жланы, ни сои радужные, ни соловьи многогласные.
Только люди скучают ему.
– Хэ, кум! кудысе-тко?.. Стой! аль в Торг?
– Эгэ! – отвечает юноша.
– Милуй тебя боже! путь добрый!
Светославич проедет.
«Провались ты, не кум – пес неласковый! – шепчет про себя встречный. – Купил кожух новый, зазнался!»
Подъедет Светославич к селу, скачет мимо хоровода, мимо кружала с брагой и лавок, уставленных коробками с кисличками, орехами, репой и пряным печеньем. Вся деревня уставит на него глаза, хороводы остановятся, песни замолкнут, старцы привстанут с залавок, малые дети утрут нос кулаком, и все поклонятся ему в пояс; а красные девицы перешептываются:
– Боярич наш в путь собрался!
– Сам-один, а лишь с мурым псом!
– То, верно, ловы деять?
– А какой на нем кунтуш узорчатый, шелковой, золот пояс стан перепоясал, червонные сапоги тороченые, у бедра сабля стучит!.. а какой доброликой, румяной, кудри словно кудель крученая!
– Здравствуй, Господин Боярин! – восклицает вся деревня.
А между тем Тиун сельский и старосты заставили уже ему собою путь, кланяются, умоляют, упрашивают на Валя-вицу посмотреть, хороводы зобачить, песен послушать, прикупить браги и меду.
Не слушает их Светославич, воротит коня в сторону, объезжает толпу.
– Что немилостив к нам, Государь, не изволишь нашего хлеба-соли откушать? – продолжает Тиун. – Аль прогневался на нас, родной отец?
– Ого! – отвечает юноша и, стиснув коня, проносится сквозь толпу, давит людей, скачет далее.
– Ох, люди, не добро! быть беде! – говорят селяне, и праздник умолкает, все расходятся по домам, ждут немилости Боярской.
Едет Светославич далее, частым лесом; едут навстречу ему люди конные, вооруженные, красные плащи развеваются, скуфья набекрень.
– Что, Якун, едут?
– Ага! – отвечает им Светославич.
– А ты куда? или что сгубил?
– Эгэ! – отвечает Светославич.
– Ну, ворочайся спешно, а мы засядем в дубраве.
Таким образом Светославич ехал и встречал везде знакомых. То принимали его за слугу хоромного, едущего сбирать по волости скот и почеревые[307] деньги в пользу Божницы; то за мужа взбранного[308] Княжеского, и просили защитить десное[309]; то за балия, вещуна, чаровника или волхва, и молили его отговорить влающихся[310].
