Избранное - Бела Иллеш

Дудич, которому, кроме Бобринского, покровительствовала еще одна великая княгиня, после шестимесячной работы получил от графа предложение поехать в Париж. В столице Франции он должен был прочесть ряд лекций о национальной политике Австро-Венгрии.

Снабженный множеством советов и деньгами, Дудич отправился в путь — через Варшаву и Берлин в Париж. Из Варшавы он выехал, но в Париж тем поездом, с которым его ждали, не прибыл.

Не приехал он и со следующим поездом. Не появился вообще. Телеграммы летели из Парижа в Петербург, из Петербурга в Киев, из Киева в Париж. Повсюду разыскивали Дудича, но напрасно. Дудича не стало. К розыскам приступила сначала русская, потом французская тайная полиция, а затем — по просьбе русского посла в Берлине — Дудича стала искать и полиция Германской империи. Германской полиции удалось установить, что Дудич прибыл в Берлин и, пока поезд менял паровоз, он выпил в ресторане на вокзале Фридрихштрассе два бокала баварского пива и дал подававшему ему официанту двадцать пфеннигов на чай. Больше ничего германская полиция установить не могла.

Когда была потеряна всякая надежда, что Дудич когда-нибудь найдется, русские газеты, сначала намеками, потом совершенно открыто, стали обвинять австро-венгерскую тайную полицию в том, что она похитила Дудича и, по всей вероятности, убила его. Когда обвинения русской прессы проникли и в некоторые французские газеты, посол Австро-Венгерской монархии в Петербурге посетил министра иностранных дел Российской империи и заверил честным словом, что органами представляемой им великой державы в отношении Дудича «никаких насильственных, никаких враждебных действий совершено не было». По настоятельному желанию посла его заявление было напечатано в нескольких русских газетах.

На этом дело Дудича пока закончилось.

Как читатель, наверное, уже догадался, — я не умер. После продолжавшейся полтора года болезни я выздоровел. Природа ли меня излечила, или медвежьи окорока и медвежий жир Михалко, или же порошки доктора Шебека — не знаю. Может быть, все три лекарства — «объединенными силами».

А так как я выздоровел, то теперь имею возможность поведать вам о тех событиях, о которых официальные историки упорно умалчивают. Этим я делаю себя достойным того, чтобы в пятидесятилетний юбилей берегсасской гимназии директор назвал меня не просто «предателем», а «подлым предателем».

Селедка

В Пемете находилось постоянно восемь жандармов. 14 сентября 1913 года для укрепления этого маленького звена в деревню прибыло из Марамарош-Сигета еще двадцать четыре жандарма. Неожиданные гости внесли, разумеется, большое возбуждение. Там, где столько людей охраняет общественную безопасность, никто не может чувствовать себя в безопасности.

Особенно волновался старик Шенфельд.

— Ай-ай-ай-ай! Плохие дни предстоят бедным евреям!

— Ну и дурень ты, Ижак! — утешал причитающего свинопаса кузнец-медвежатник. — Всегда забываешь, что под Карпатами нет евреев, есть только венгры иудейского вероисповедания.

— Если еврей — венгр, тогда венграм предстоят плохие дни! — сказал пеметинский свинопас.

— Ты учишься мыслить у своих свиней, Ижак!

— Если бы я учился мыслить у своих свиней, это было бы еще полбеды. Настоящая беда в том, что господа учатся у свиней делать политику.

Григори боялся, что жандармы пришли в Пемете потому, что узнали о посещении Фоти, побывавшего недавно в деревне для восстановления профессионального союза.

— Надо будет спрятать все бумаги союза, Абрам! — посоветовал медвежатник одноглазому Хозелицу.

— Ты, кажется, в полдень следишь за восходом солнца, Григори, — ответил, смеясь, Хозелиц. — Того, что могло бы заинтересовать жандармов, давно уже нет в Пемете. У меня они могут найти в худшем случае несколько неоплаченных счетов. Если они захотят уплатить за нас, я — человек мирный, возражать не буду.

В ночь с шестнадцатого на семнадцатое жандармы арестовали четырех пеметинских русин, в том числе Григори Михалко.

Если ты в беде, иди за помощью в лес. Лес добр, лес мудр, лес силен. Придя в лес, пеметинцы перестали бояться жандармских штыков. В лесу солнце не светит, и штыки там не блестят.

— Эх, если бы жандармы пришли за нами сюда! — сказал со вздохом Медьери. — Уж здесь-то мы с ними справились бы!

— Жандармы это тоже знают, — заметил Хозелиц.

Собравшиеся в лесу послали делегацию к старосте. Делегацию эту возглавили Медьери и Хозелиц. Староста заставил их прождать несколько часов у своего дома, вход в который охраняли жандармы, а около полудня велел сказать делегации, что ему некогда.

Делегация возвратилась в лес. На обратном пути Медьери высказал мысль, что надо объявить забастовку. Хозелиц дополнил это предложение, посоветовав так организовать забастовку, чтобы замерли все работы.

В то время как делегация напрасно ожидала старосту, к скрывающимся в лесу пришел заводской сторож Шипош, который был близок с поварихой старосты, и сообщил, почему забрали Михалко.

— Медвежатник получал деньги из России. От царя. На эти деньги он закупил оружие — целый вагон винтовок. Он собирался раздать оружие русинам, напасть ночью на венгерских жителей Пемете, вырезать их всех до одного, а потом бежать в Россию.

Русины клялись всеми святыми, что в этом нет ни одного слова правды, что повариха старосты даже по ошибке никогда правду не говорит и что сам Шипош тоже известный лгун. Но Шипош тоже клялся всеми святыми, что все рассказанное им до последней буквы чистейшая правда. Он знал даже, что весь этот вагон винтовок, с помощью которых Михалко хотел истребить венгров, находится на вокзале в Марамарош-Сигете. Шипош был не единственный — в лес пришел также швейцар директора завода Темеши, который слышал еще больше Шипоша. По его информации, купленным на русские деньги оружием Михалко хотел истребить не только пеметинских венгров, но и пеметинских евреев.

Когда, возвратившись в лес, Медьери понял, о чем идет речь, он схватил топор и бросился на Шипоша. Счастье, что его вовремя удержали. Медьери угрожал, Хозелиц доказывал, но все слушали их только одним ухом, а другим прислушивались к тому, что болтали Шипош и швейцар директора Темеши.

— Я думал, вы будете рады, что жандармы идут не против вас, а защищать вас, — сказал Шипош. — Но если вы не хотите, чтобы вас защищали, я лучше пойду домой.

Шипош и директорский швейцар возвратились в деревню.

Собравшиеся в лесу совещались весь день, но ничего не решили.

Утром староста сам послал за рабочими. В лес пришел его помощник и прочел написанные на листе бумаги фамилии пятнадцати венгерских рабочих.

— Все пятнадцать должны немедленно прийти к господину старосте!

— Какого черта он от нас хочет?

— Во всяком случае, ничего хорошего!

— Бояться, братцы, нечего, — сказал Медьери. — Если бы староста хотел чего-либо плохого, будьте спокойны, он не забыл бы обо мне!

— Правда, Медьери он не вызывает. Может быть, это на самом деле что-нибудь хорошее.

— Староста безусловно хочет хорошего, — высказался Хозелиц. — Вопрос только, для кого это будет хорошо.

Староста Уйлаки принял пятнадцать лесных рабочих необычно дружелюбно. Собирался даже подать им руку, но в последний момент все-таки передумал.

— Венгры, — сказал староста, — стыдитесь! Подлейший враг — славянская орда — покушается на вашу жизнь, а вы спокойно спите. Они хотят подорвать тысячелетнее господство венгров, а вы палец о палец не ударяете для защиты родины!

Босые дровосеки, которые за неимением рубашек носили рваные пиджаки прямо на голом теле, честно выслушали господина старосту, но продолжали молчать, даже когда староста ждал от них ответа — воинственных слов и боевых действий.

Староста Уйлаки говорил, говорил… С его лба стекал пот, лицо покраснело, мускулы на шее вздулись и изо рта брызгала слюна, когда он, разжигая сам себя, произнес слово «погром». Но, как он ни горячился, венгры, господствующее положение которых находилось под угрозой, слушали его с полным равнодушием.

Наконец староста потерял терпение.

— Убирайтесь к черту! — заорал он на них. — Вы еще услышите обо мне!

На другой день староста позвал к себе евреев.

— Русины — смертельные враги евреев, — сказал он им.

— Кто же не враг бедному еврею? — спросил одноглазый Хозелиц, с бородой, как у патриарха, одетый, как нищий.

— Неужели у вас вместо крови простокваша, евреи? — возмущался староста. — Неужели вы будете спокойно ждать, пока русины начнут вас убивать?

— А кто вам сказал, господин староста, что мы спокойны? — спросил Хозелиц. — Ну, а если мы будем беспокоиться, какая нам от этого будет польза?