История Венецианской республики - Джон Норвич

В это время папские дипломаты старались добиться нового перемирия, более длительного, чем предыдущее. Их задача была нелегка, поскольку республика не соглашалась на меньшее, чем Бергамо со всеми окрестностями. Также, желая, чтобы Карманьола больше никак не зависел от герцога Миланского, от Филиппо Марии требовали, чтобы он отказался от прав сюзерена на все миланские имения, еще остававшиеся у кондотьера. Переговоры продолжались в Ферраре всю зиму. Миланец неохотно согласился с первым требованием, но отказался выполнить второе. Наконец, главным образом потому, что ему требовалась передышка на восстановление армии и возмещение потерь, был достигнут непростой компромисс, и 19 апреля 1428 года подписали мирный договор. По его условиям Венеция расширяла свои владения на запад, до самой реки Адда — предела, которого когда-либо достигали границы ее владений.[184] С небольшими изменениями очертания ее границ оставались такими до конца ее существования как независимого государства.

Мир продлился почти два года — дольше, чем рассчитывали обе стороны. Пока он продолжался, Филиппо Мария не оставлял попыток вернуть в свое распоряжение Карманьолу, Венеция старалась его удержать, а сам кондотьер преспокойно играл на их разногласиях. Из них троих он лучше всех справлялся со своей ролью. В январе 1429 года он подписал с сенатом новый контракт, еще более выгодный для него. По его условиям он ежемесячно получал жалование в 1000 дукатов в течение двух лет, вне зависимости от того, ведет он боевые действия или нет. Вдобавок к этому ему досталось еще одно имение с годовым доходом в 6000 дукатов. Мало того, ему давалось право вершить в своем войске суд, как военный, так и гражданский. Это право не действовало только в городах, где правили посаженные Венецией правители. В то же время он почти ежедневно сообщался с Филиппо Марией, и хотя аккуратно сообщал об этом в Венецию, сенат постоянно выражал сожаление, что предложение порвать с герцогом Миланским игнорируется.

Теперь устремления Карманьолы стали всем понятны. Он замахнулся на трон государя и собирался основать новую династию. В дальние планы Венеции это входило, и в августе 1430 года это ему было обещано сенатом в обмен на взятие Милана. Вопрос, сдержал бы сенат свое обещание или нет, остался открытым. Возможно, тогда Венеция получила бы более опасного соседа, чем даже Филиппо Мария, но сейчас потенциальный враг был лучше реального, и рискнуть стоило.

Когда в начале 1431 года возобновились военные действия, никто в Венеции не допускал и мысли, что Карманьолу, давал он обещания или нет, будет волновать что-нибудь, кроме собственных интересов. Он мог получить какие-нибудь письма от своих нанимателей с предупреждениями, хотя и не последовал их советам. Среди венецианцев, по всей Европе славившихся предприимчивостью и умением ловить удачу, он мог даже вызывать сочувствие, но это все равно не объясняет его поведения. К примеру, ему мешали его очевидные ошибки. Допускал он их по глупости? Если это верно, то как ему удавалось демонстрировать качества прекрасного полководца, например в Маклодио? Может быть, всему виной усталость? Или он впрямь серьезно подорвал здоровье, как можно заключить из его частых поездок на воды? Или — что менее всего вероятно — он осуществлял тайный план Висконти? Но если так, почему он давал сенату подробнейшие отчеты о своих встречах с Висконти, сообщая гораздо более ценные сведения, чем могли добыть агенты Совета десяти?

Но ошибки были налицо, в том числе такие, за которые Карманьолу не могли не привлечь к ответу. Возможность взять Лоди без единого выстрела пропала даром из-за того, что он не успел вовремя. У Сончино он позволил себя окружить. 26 июня по его приказу венецианский речной флот двинулся вверх по реке По навстречу миланской армии. Результаты этого были самые плачевные. Капитан флота Николо Тревизано снова и снова посылал к Карманьоле за помощью, но он так и не двинулся с места, несмотря на сильное давление проведитора Паоло Коррера — официального представителя дожа — и на тот факт, что армия стояла всего лишь в нескольких сотнях ярдов от арены событий.

После этого, благодаря усилиям Коррера, Карманьола вынужден был вернуться в Венецию и защищать уже себя самого. Сенат едва выслушал его версию случившегося. Дело дошло до предложения Тревизо заключить его в тюрьму и лишить прав. Вскоре Карманьола снова принялся испытывать их терпение. Не прошло и двух недель, как сенат получил его предложение закончить военную кампанию этого года в конце августа. После этого к нему в лагерь были посланы два специальных эмиссара с приказом дать отчет об истинных причинах его бездействия и оценить потраченное впустую время, в то же время заставить его возобновить наступление на Сончино и Кремону и, если возможно, занять позицию за Аддой. В сентябре последовала беспрецедентная мера — ему запретили отступить на зиму. Кампанию следовало продолжать.

Он продолжал ее еще месяц без всяких результатов. Потом, в первую неделю октября, пойдя на открытое неповиновение приказам сената, Карманьола отвел часть своей армии. Сам он оставался возле Кремоны. До города уже было не больше трех миль, когда один его офицер из известной кремонской семьи Кавалькабо, пострадавшей несколько лет назад в ходе политического переворота, предпринял внезапную ночную атаку и занял пригородную крепость Сан-Лука. Получив от командира поддержку, он мог взять к утру весь город. Но Карманьола подошел слишком поздно. На этот раз его задержку все посчитали намеренной.

В первых дошедших до Венеции сведениях говорилось, что взяли Кремону. Путаница вызвала гнев, а ее причина — растерянность. На этот случай у сената уже был заготовлен ответ, что они «должны получше ознакомиться с делом Карманьолы, чтобы понять, как бороться с постоянными задержками и дороговизной». Никаких мер против кондотьера не приняли, что тоже казалось похожим на измену, потому что с трудом объяснялось служебным небрежением. Но теперь силок был приготовлен, и, когда в начале 1432 года были оставлены 4 мелких городка, причем один из них по прямому приказу Карманьолы, он начал затягиваться.

27 мая Совет десяти рассмотрел показания против Карманьолы и решил принять немедленные меры. В первую очередь они потребовали собрать zonta — дополнительных участников совета, как обычно делалось в чрезвычайных обстоятельствах для принятия важных решений. Потом они постановили, что любой, кто разгласит подробности этого дела, достоин смерти. Наконец, они отправили своего главного секретаря в Брешу к Карманьоле с предписанием ему явиться в Венецию со всею возможной поспешностью.

С этого момента действия Совета десяти, очевидно, преследовали одну главную цель: Карманьола не должен сбежать ни в Милан, ни куда-то еще. Пока он добирался до Венеции, делалось все, чтобы не вызвать его подозрений. Причиной его вызова считалось обсуждение дальнейшего хода кампании, различные варианты которой обсуждались в деталях. При этом маркиз Мантуи тоже был приглашен для участия в обсуждении. Всем губернаторам и чиновникам городов между Брешей и Венецией было приказано выделять для Карманьолы вооруженный эскорт на каждый промежуток его пути, отдавая все возможные почести, каких заслуживает его положение. Если же он проявит малейшее нежелание следовать дальше, его необходимо было арестовать и ждать дальнейших приказов.

Все эти предосторожности оказались излишними. Карманьола сразу же согласился ехать в Венецию и за всю дорогу не проявил ни малейших колебаний. Когда 7 апреля он прибыл, его пригласили во Дворец дожей и вежливо попросили подождать, пока дож Фоскари не будет готов принять его. Через некоторое время один из старейшин, Леонардо Мочениго, пришел принести извинения за промедление. Встреча откладывалась на следующее утро. Карманьола встал, чтобы выйти. Он уже спустился по лестнице и собирался выйти на Риву, когда один из аристократов заступил ему путь и указал на дверь, ведущую к темницам.

— Это не та дорога, — возразил Карманьола.

— Прошу прощения, мой господин, та самая, — последовал ответ.

Тогда и только тогда осознал кондотьер, в какую ловушку он угодил.

— Son perduto, — пробормотал он, когда за ним захлопнулись двери, — Я пропал.

Через два дня начался суд. Карманьолу допрашивал, как утверждают документы из городского архива, «пыточных дел мастер из Падуи», поэтому неудивительно, что он во всем сознался. Его жену и слуг, не говоря уже о загадочной особе, часто появлявшейся в его доме, которая в документах именуется просто «la Bella» («Красотка»), допросили тоже, но гораздо более гуманно. Все его бумаги и письма привезли из Бреши и подвергли тщательнейшему исследованию. К несчастью, многие из официальных заключений, в том числе и обвинительное, пропали, но, видимо, показаний для суда хватало. 5 мая, после десятидневного перерыва на святую седьмицу и Пасху, Карманьола был признан виновным в измене. 26 судей голосовали в пользу обвинения и один против. Относительно приговора обвинения разделились больше. Предложение о пожизненном заключении, вынесенное дожем и тремя его советниками, собрало 8 голосов. 19 судей высказались за смертную казнь. В тот же вечер кондотьера, одетого в малиновый бархат, с кляпом во рту и скованными за спиной руками, отвели на Пьяццетту, где между двух колонн находилось место публичных казней. Голову его отделили от плеч с третьего удара. Затем его тело в сопровождении двенадцати факельщиков отвезли к церкви Сан Франческо делла Винья, чтобы там похоронить. Но едва принялись за работу, как явился его духовник и сказал, что последней волей Карманьола завещал похоронить себя в церкви Санта Мария Глориоза деи Фрари. Туда он и был перенесен.[185] Добычу Карманьолы конфисковали, оставив только 10 000 дукатов вдове и по 5000 каждому из сыновей, чтобы обеспечить им пристойное содержание. Решение в подобных обстоятельствах очень благородное. Вряд ли в каком-нибудь другом из городов Италии можно было ожидать подобного.