Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

— Что… Что происходит? Яшенька, умоляю! Скажите мне, наконец, что происходит?! — лицо Анны Васильевны дрожало от еле сдерживаемых рыданий. — Невозможно! Невозможно…

— Я наткнулся на всё это случайно, — задумчиво проговорил Гурьев. — Настолько случайно, что… Правда, мой старый приятель Сан Саныч Городецкий напрочь отказывается в случайности верить. Больше того, он утверждает, что никаких случайностей вообще не бывает. Вот так, голубушка Анна Васильевна.

Тимирёва заплакала. Слёзы просто катились по её щекам, и Гурьев подумал – да откуда же у человека может быть столько слёз?! Не делая никаких попыток вытереть слёзы, Анна Васильевна держала Дашино фото – на вытянутой руке, чуть подрагивающими пальцами, прямо перед собой.

Всё когда-нибудь кончается – иссякли и слёзы. Гурьев протянул Тимирёвой платок. Аккуратно положив снимок на столик и вытерев глаза, Анна Васильевна спросила:

— Что я должна буду делать, Яков Кириллович?

— О, ничего сверхъестественного. Помните, в прежние времена у барышень из приличных семей были и бонны, и гувернантки? Вы нужны мне, чтобы присматривать за девушкой. Её зовут Даша. Даша Чердынцева. Её отец – военный моряк, а мать скончалась при родах. Та самая молодая женщина, что на фото. Сейчас у отца этой девушки появилась новая семья, — очень добрая, хорошая, милая молодая женщина и чудесная девочка, и Даша с ними замечательно ладит – она вообще такой человек, ладит практически со всеми, кто соответствует определению «хороший человек». Вот с негодяями у неё никак отношения не складываются, — горестно, словно сожалея об этом, вздохнул Гурьев. — Но – при этом – ей требуется несколько иной уровень общения, чем эта милая и добрейшей, ангельской буквально души молодая женщина может ей предоставить. Поэтому мне нужны вы.

— Она…

— Давайте пока не станем ничего оглашать, Анна Васильевна. Будет ещё тому и время, и место. А пока я поручаю девушку – вашему попечению. Говорите с ней обо всём на свете. Рассказывайте ей о вашей жизни, обо всём, что помните. Только правду, разумеется. О том, почему всё случилось именно так. О том омуте смуты, о круговороте нелепостей и закономерностей, закруживших нас всех и швырнувших на скалы наш общий корабль. О войне, о людях… Словом, обо всём. Станьте её другом. Я знаю, у вас обязательно выйдет.

— И это… всё?!

— В общем-то, да, — Гурьев улыбнулся. — Вы, вероятно, догадываетесь, что сделать это мне самому невозможно, в том числе по причинам вполне объяснимого свойства.

— Она в вас… влюблена?

— Слава Богу, нет, — ещё шире улыбнулся Гурьев. — Разумеется, я пользуюсь непререкаемым авторитетом, но ничего такого опасного, к моему глубочайшему счастью и облегчению. И вам, Анна Васильевна, предстоит позаботиться о том, чтобы так продолжалось и впредь.

— Хотелось бы надеяться, что это выполнимо, — Тимирёва вздохнула, покачав головой. — Где она сейчас?

— Недалеко отсюда. В Сталиноморске. Там как раз заканчивается строительство нашего… убежища, назовём его так. Санаторий-профилакторий «Старая Крепость». Вам там понравится, вот увидите.

— Когда?

— Дней через десять. Отдыхайте, медики проследят, чтобы вы нормально питались, назначат процедуры, — оглянуться не успеете, будете, как новенькая. Да, чуть не забыл. Просить ни за кого не нужно. Делается всё возможное и даже многое за рамками такового. А вот список полезных людей, — действительно полезных, будет весьма кстати. Но с этим тоже сильно не торопитесь.

— Какими правилами я должна руководствоваться, чтобы список соответствовал вашим ожиданиям, Яков Кириллович?

— Что вам сказать, — Гурьев провёл тыльной стороной ладони по подбородку. — Знаете, сейчас в Европе очень нехорошие дела творятся. Гитлеровцы, похоже, от риторики перешли к делу – евреев сгоняют в гетто, грабят и убивают по дороге. Так вот, есть такая палестинская организация – называется «Алият Ха-Ноар». Они умудряются в этом бедламе работать – вывозить людей в Палестину. Не всех, конечно. Только тех, кто… А как решить это – кто?! Неизвестно, Анна Васильевна. Непонятно. Страшно. А решать надо. Каждый день, и выхода иного не имеется. Вот и вам примерно в таком положении побывать предстоит. Я за вас ничего решить не смогу, уж не обессудьте.

— Это… жестоко.

— Я знаю, — Гурьев кивнул. — Но вот с этим – в отличие от всего остального – я ровным счётом ничего не могу поделать.

Сталиноморск. Декабрь 1940

Звонок из крепости раздался поздно вечером. Герасимов, откашлявшись, произнёс в трубку:

— Добрый вечер, Яков Кириллович. Открыли главную плиту. Всё готово, можем приступать.

— Нет, — вздохнул Гурьев. — Столько ждали – ещё подождём. Всё равно до утра невозможно ничего делать.

— Почему?!

— Помните, что я вам рассказывал, Михаил Михайлович? — мягко напомнил Гурьев. — Оптический замок.

— Ах, да, — смущённо пробормотал Герасимов. — Конечно. Извините.

— Я сейчас сделаю пару звонков, утром, по команде, и начнём – помолясь, как говорится. Я понимаю, вам не терпится, Михаил Михайлович. Только вы учтите – там может просто не оказаться ничего. Ничего вообще. Пустышка.

— Я чувствую, там что-то есть, Яков Кириллович. Что-то важное.

— Это хорошо, — кивнул Гурьев. — Интуиции я тоже, в общем, доверяю. Но мы подождём до утра. Если надо – то до третьего дня. До свидания, товарищ Герасимов.

Распрощавшись с археологом, Гурьев набрал номер Городецкого:

— Исполать, секретарь. Жду тебя завтра утром на объекте.

— Что там?!

— Без тебя открывать не будем.

— А если там нет ничего?

— А это мне уже совершенно неинтересно, Варяг. Я нашёл клад, и я должен тебе его показать. Так что ты прилетай, будь так добр. Утром сюда – вечером – назад. Москва денёк без тебя выстоит.

— Ладно, — по тону Городецкого Гурьев уловил, что тот хочет сказать что-то ещё. — Добро.

— Говори, дружище, — мягко подбодрил его Гурьев. — Говори, я же слышу. Говори.

— Я не один прилечу.

— Ты никогда один не летаешь. Это просто глупо – летать одному. Ты не птица.

— Гур. Я с Надеждой прилечу. С Надей.

Вот это да, подумал Гурьев. Вот это да. А я как же?!

— Конечно, Варяг. Какие разговоры. Давно?

— Месяц почти. Ну, ты знаешь, как это бывает.

— Знаю, — Гурьев ощущал такую радость за друга, что не удержался от вопроса: – Ты как чувствуешь себя, Сан Саныч?

— Я себя чувствую, Гур, — незнакомым каким-то голосом сказал Городецкий. — Я себя чувствую, Гур, ты не поверишь. Может быть, впервые за все эти годы. Чувствую, что я – это я. Человек.

— Опять я угадал.

— Улыбаешься, знаю, — вздохнул Городецкий. — Скалишься во всю рожу, довольный, как…

— Жду, Варяг. Жду. Я хочу на неё посмотреть. Правильно ли я угадал.

— Правильнее уже не бывает, Гур. Не бывает правильнее – вот так я тебе скажу. Для меня – не бывает.

Вера, подумал Гурьев. Надежда. А где же моя любовь?

Да, подумал Гурьев, глядя на Городецкого, помогающего Надежде спускаться по трапу, я угадал. Это очень, очень хорошо. Вот только – что мне сказать ей?!

— Здравствуйте, Гур, — серьёзно проговорила Надя. Её пожатие оказалось неожиданно сильным, энергичным и тёплым. — Я так много слышала о Вас, мне Саша столько всего рассказал… Я знаю – вы сделали, что могли. Вы же не могли её полюбить, правда? Вы не можете полюбить всех. Поэтому – не говорите ничего, хорошо? Наверное, это просто – судьба. Да и вообще – если б не вы…

— Да ну их, слова эти, Надя, — вздохнул Гурьев. — Вы правы – ну их, совсем. Не надо ничего говорить. Хорошо, что вы прилетели. Просто хорошо. — Он указал подбородком на Веру и Дашу: – Это та самая девушка и её очень близкая подруга, Вера, жена её отца. Слово «мачеха» не люблю, да и не годится оно – вот совершенно. Сёстры они, подруги – а не мачеха с падчерицей. Они вам всё расскажут, покажут, Надя. Идите. Надеюсь, вы с ними подружитесь. И простите за всё.

Надя умоляюще оглянулась на Городецкого, тот кивнул: иди, всё хорошо. И сам шагнул к Гурьеву:

— Ну, здоров, князь Гурьев-Таврический, губернатор крымский… Показывай, показывай хозяйство своё.

— Такое же моё, как твоё, — усмехнулся Гурьев. — Идём.

Он быстро перезнакомил Городецкого с людьми и вручил Герасимову, только что не приплясывающему от нетерпения, кольцо:

— Открывайте, Михаил Михайлович.

— А Вы?! — опешил Герасимов. — Яков Кириллович… Как же так?!

— А мы с товарищем Городецким почаёвничаем пока, — усмехнулся Гурьев. — Не надо там лишнего гавканья, Михаил Михайлович, это же наука – пусть всё будет спокойно, научно, без этой беготни и подпрыгивания в присутствии большого московского начальства, которое только глаза пучит да щёки надувает – толку с него никакого обычно, беспокойство одно. А как достанете – если что интересное – позовёте и нас. Давайте. Удачи.