За Сибирью солнце всходит... - Иван Яган

— Я из тракторного отделения, слесарь-наладчик. Гребнев Александр.

— А отчество ваше?

— Александрович. Но это не обязательно.

— Вот теперь я вас слушаю, Александр Александрович...

— Знаешь, ты брось этот казенный тон, потому что не получится у нас разговора. Не умею я так. Понял? Как тебя звать?

— Андрей...

— Ну вот, давай так и будем... А ругаться я с тобой не собираюсь, просто хотел кое-что посоветовать. Дошло?

— Ну, давай, — сказал я и почувствовал, что стало легче и свободней, словно кто-то руки развязал. — Давай, критикуй! Не все же нам критиковать.

— Вот ты расхвалил литейный цех за хорошую рационализацию, а ведь все это — «липа». Чистейшая. Проценты, массовость, экономия! Ничего подобного там нет, а есть в цехе один делопут, который умеет пыль в глаза пускать, умеет бумаги хорошо оформить. Я имею в виду уполномоченного БРИЗа Лиснянского. Это же он тебя информирует всегда? Доходит?

— Не совсем. Ведь литейному на заводе уже не раз присуждали первенство.

— И опять же потому, что Лиснянский хитер, как черт. Он может все обставить... Хотя разоблачить его — раз плюнуть.

— А в чем, собственно, его разоблачать, в чем там «липа» состоит?

— Вот! — Гребнев палец указательный к потолку устремил. — В том-то и дело, что ты все пишешь со слов Лиснянского да Центнера. А ни разу не посмотрел на месте, как и какие рационализаторские предложения внедряются в литейке. Через год там каждый работающий будет рационализатором. Это бы хорошо, если бы на самом деле так и если бы это возможно было. Лиснянский поставил дело так, что подать рацпредложение в цехе — как семечко расщелкнуть. Я в литейном бываю почти каждый день, знаю слесарей, электриков. Они уже так рассуждают: ты мне, друг, займи на бутылку, а я завтра подам два рацпредложения и в начале следующего месяца расплачусь с гонорара. Дошло?

— Не может быть! Это ты утрируешь.

— Тогда другой пример. Приходят к начальнику цеха футболисты и говорят: «Нам нужны деньги для приобретения формы на новый сезон». А начальник им отвечает: «Идите по этому вопросу к Лиснянскому, он все решит». — «Зачем к Лиснянскому? — удивляются футболисты. — Он же не начальник цеха и не заместитель». — «А затем, — отвечает начальник, — что вы подадите ему по рацпредложению каждый и получите через месяц деньги на форму». — «Но мы же не рационализаторы, мы футболисты и подавать рацпредложения не умеем!» — «Вот идите к Михаилу Ивановичу, он вас научит»

— Не может быть!

— Может быть, — сказал Вениам, молчавший до сих пор.

— Вот зарядил: «Не может быть! Не может быть!» Я тебе говорю то, что есть, а ты — «не может быть». Не я один это знаю, и не только в литейном такое делается. Даже в заводских отчетах по рационализации половина цифр — липа. Центнер собирает из цехов маленькие «липки» и клеит их в одну большую «липу».

— Зачем и кому это нужно?

— Э-э! Если хочешь — узнаешь. Вот меня ребята нашей бригады и послали к тебе. Говорят, иди к Петрову, он парень флотский, да дурачат его некоторые. Говорят, если тебе кое-что открыть, ты можешь вывести на чистую воду этих «некоторых». Понял? А мы тебе поможем. Нельзя же спокойно смотреть, как плутуют и хороших рабочих в плутовство втягивают, портят людей, государство обманывают. Дело это трудное, но кто-то за него должен взяться, а лучше, конечно, газете, тебе. Дошло?

— Вот вам и нашлось интересное дело, — с улыбкой сказал Шустов. — Теперь не будет скучно, это уж точно...

Когда Гребнев и Шустов вышли из редакции, на меня накатило чувство тревоги. Если все правда, что рассказал Гребнев, то чего стоила вся писанина, которой занимался до сих пор? Выходит, что, не зная сути, я своими хвалебными материалами способствовал нечестным людям, сам пускал пыль в глаза. В погоне за количеством строчек тоже пытался лить пули из дерьма, ставил капканы на блох. Теперь все, что написал о рационализаторах, надо перечеркнуть. И конечно же, те, против кого предстоит выступить, в первую очередь скажут: «Ты же сам писал, а теперь... Где же твоя журналистская и партийная принципиальность?» А кто такие «те»? Сколько их? Центнер, Лиснянский? А может быть, есть противники посолиднее? И кто поддержит меня, кто будет за, кроме Гребнева? Каковы истинные размеры показухи и плутовства в рационализаторских делах? Ведь, кроме всего, дело связано с деньгами.

На следующий день я рассказал о своем разговоре с Гребневым редактору. Анна Иосифовна слушала с интересом.

— Ну что ж, попробуйте, я поддержу, если все подтвердится. Но ведь на это потребуется много времени, а нам нужны материалы каждый день. Не знаю, как вы управитесь. Выпуск газеты я срывать не могу.

— Анна Иосифовна, — вступил в разговор Вениам, — я часть работы Андрея Петровича возьму на себя.

— А я могу собирать информацию на первую полосу, — предложила Люся, новая машинистка, недавно пришедшая в редакцию после окончания десятилетки. — Я буду собирать по телефону, а Вениамин Евгеньевич — обрабатывать.

— Ну, смотрите, — подвела итог Голубева, — я не возражаю, но только чтобы газета не страдала. Мне писать некогда, по совещаниям затаскали...

Анна Иосифовна во время разговора заглядывает в кругленькое зеркальце, незаметно пытается гнуть вниз вздернутый нос. Она все чаще всерьез поговаривает о пластической операции.

— Сегодня пленум обкома ДОСААФ, я еду. А вы занимайтесь. Завтра не буду на работе, поручили проверку на телевизионном заводе...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Разбередил Гребнев душу, растравил и разжег пусть еще смутное, но уже неистребимое желание докопаться до сути. Это желание росло во мне час от часу и на работе, и по дороге в пригородный поселок, называемый Амурским, где я жил у родителей жены. И даже дома заметили, что «зять не в себе».

Обычно, вернувшись с работы, я брал ведра с коромыслом и делал несколько «рейсов» к водоразборной колонке, а сегодня забыл. Разделся и сел у окна на кухне.

— Никак заболел, Андрей? — настороженно спросила теща.

— Да нет, ничего. Устал немного...

— Ужинать-то будешь?

— Пока не хочется, чуть попозже...

Сказал и почувствовал себя виноватым перед доброй, заботливой и предупредительной женщиной, заменившей мне мать: как бы не подумала, что сердится на нее зять. Оделся и загремел в сенках ведрами. Теща уже с крыльца окликнула:

— Не ходил бы, Андрей... Тебе, поди, нездоровится... Старик принесет, да и бачок, кажись, полон...

Но я все-таки сделал две ходки в конец вечереющей улицы, по-деревенски тихой, умиротворяющей.

Жилось мне в доме стариков покойно и хорошо. Тесть и теща — в недавнем прошлом деревенские люди, почти во всем соблюдали уклад сельской жизни. Небольшой огородик для огурцов, помидоров, лука с укропом, в подполье — картошка и соленья, в сарайке — пять курочек. Уходя к соседям, старики двери на замок не запирают. И только на ночь закрывают ставни, да и то на наружные крючки, для блезиру.

Старики спокойные, с непритязательными запросами: что дал бог, то и наше. Между собой они говорят тоже как бог на душу положит или как бес надоумит. То ласково-советливо, то вдруг — ни с того, ни с сего — заматькаются. Но матькаются не по злу. Причиной тому может послужить хотя бы такой «неразрешенный» вопрос: в каком году (в двадцать шестом или двадцать седьмом) Настенка (или Варайка) Миклушина вышла «взамуж» за Степанка Митрофанова. Матькаются они и чертыхаются не для запугивания друг дружки, не для оскорбления, а ради желания доказать свою правоту. Не права, а правоту. При этом никто из них не повышает голоса.

Вот Иван Иванович сидит у окошка, надев очки, читает газету. Изредка, когда кто-нибудь проходит мимо, отвлекается. Анисья Степановна возится на кухне у печки.

Мимо причелочных окон прошел парень в форме лейтенанта. Иван Иванович сообщает:

— Ивана Харитоновича-то Сашка ахвицером пришел.

— Чо ты там бубнишь? — откликается старуха.

— Говорю, Ивана Харитоновича Сашка ахвицером пришел...

— Чо мелет, чо мелет там? — совершенно спокойно говорит словно самой себе Анисья Степановна, продолжая делать свое дело. Старик, слегка повернув голову в сторону кухни, чуть громче твердит:

— Ивана Харитоновича Сашка, говорю, ахвицером пришел...

— Чо болтат, чо болтат...

— Ивана Харитоновича Сашка, говорю, ахвицером пришел, ядрена в корень! — В голосе старика не зло, а обида. Анисья Степановна, чуть распрямившись, все так же спокойно:

— Ну дак чо, ежели ахвицером? Без матерков нельзя, чо ли...

Мне в такие минуты кажется, что подобные схватки старики заводят для того, чтобы заполнить чем-то время. За свою жизнь они все свое обговорили на десять рядов и на сто ладов. А тут как-никак — новость, как не растянуть разговор...

Старики уже на пенсии, но Иван Иванович продолжает работать истопником в районной поликлинике, так как пенсия мала да и здоровье позволяет. Иногда после смены он приходит «под мухой». В такие моменты ему хочется поговорить с зятем, особенно на политические темы.