Шпион в доме любви. Дельта Венеры - Анаис Нин

Она с благодарностью согласилась. Ей казалось, что если она перестанет ощущать этот аромат, околдовавший ее, то задохнется.

Они сидели на террасе и пили аперитив. Линда утомленно откинулась на спинку кресла, а незнакомец все смотрел на ее груди. Потом он закрыл глаза. Никто не двигался, оба сидели и мечтали.

Незнакомец шевельнулся первым. Когда он поцеловал ее, Линда ощутила себя перенесенной в Фес, в сад того высокого араба. Она вспомнила, что чувствовала в тот день, как ей хотелось замотаться в его белое одеяние, и свое опьянение от его низкого голоса и горящего взора. Улыбка незнакомца была такой же лучистой, как у араба. Он и был арабом, арабом с густыми черными волосами и ароматом города Феса. Сейчас ее любили двое мужчин. Она продолжала держать глаза закрытыми. Араб раздевал ее и трогал сладострастными руками. Волны аромата размягчали ее тело, открывали его и заставляли уступать. Нервы Линды были напряжены, восприимчивы и готовы к климаксу.

Она полуоткрыла глаза и увидела его сверкающие зубы, которые вот-вот укусят ее. Потом до нее дотронулся его член и проник в нее. Он был словно электрическим и каждым своим движением посылал через ее тело толчки.

Он раздвинул ей ноги так, как будто хотел их сломать. Его волосы упали ей на лицо, и их аромат чуть не заставил ее кончить. Она закричала, что он должен двигаться быстрее, чтобы они кончили одновременно. Кончая, он издал тигриный рык, раскатистый крик радости, вобравший в себя такой экстаз и такое дикое наслаждение, что ничего подобного она никогда прежде не слышала. Именно таким она и предполагала услышать крик араба, звук, словно рожденный в джунглях, где зверь настиг свою жертву и рычит от радости. Она открыла глаза и увидела, что ее лицо покрыто его волосами и стала их сосать.

Их тела слились. Трусики Линды были сорваны с такой поспешностью, что остались на щиколотках, и нога мужчины каким-то образом тоже угодила в них. Они увидели, что их ноги связаны кусочком черного шифона, и рассмеялись.

Она приходила к нему впоследствии еще много раз. Ее желание начиналось задолго до того, как они встречались, когда она переодевалась. В любое время дня она странным образом замечала его аромат и странное воздействие последнего. Несколько раз, переходя улицу, она вспоминала этот запах с такой отчетливостью, что возбуждение между ног заставляло ее останавливаться, беззащитную и открытую. Часть его аромата продолжала витать вокруг ее тела и мешала ей ночью, когда она спала одна. Никогда прежде она не возбуждалась так просто. Ей всегда требовалось некоторое время и ласки, однако с арабом, вызывая мысленно его образ, она была возбуждена постоянно, возбуждена настолько, что была готова задолго до того, как он до нее дотрагивался, и боялась кончить от первого же прикосновения.

Однажды это произошло. Еще только войдя в квартиру, она уже сочилась влагой, а срамные губки ее были настолько тверды, словно ее перед этим долго ласкали. Соски ее торчали вперед, а все тело дрожало. Целуя Линду, араб почувствовал ее возбуждение и просунул руку к самому лону. Чувство, охватившее ее, было настолько сильным, что она кончила.

Однако как-то раз, через два месяца после их первой встречи, когда она пришла к нему и он обнял ее, она не ощутила никакого желания. Казалось, это был просто другой человек. Он стоял перед ней, а она видела только его элегантность и заурядность. Он был похож на любого изящного француза, которого можно встретить на Елисейских Полях, на премьере в театре или на бегах.

Но что же изменило его в ее глазах? Почему она не ощутила то сильное опьянение, которое обычно испытывала в его присутствии? В нем было что-то обычное, он был теперь так похож на всех прочих мужчин и так не похож на араба. Улыбка его казалась уже не такой лучистой, а голос — менее богатым на оттенки. Вдруг она бросилась к нему в объятия и обнюхала волосы. Она воскликнула:

— Почему ты не опрыскался духами?

— Они у меня кончились, — ответил арабский француз. — И больше не будет. Почему это так тебя расстраивает?

Линда попыталась воскресить в памяти ту атмосферу, которую он создавал вокруг нее раньше. Тело ее оставалось холодным. Она закрыла глаза и представила, как будто снова находится в Фесе и сидит в саду. Возле нее, на низенькой и мягкой кровати сидел араб. Он уложил ее на кровать и целовал. В ее ушах пел маленький фонтан, а рядом в курильнице горело всегдашнее ароматное дерево. Но нет, сон разбился вдребезги. Во французской комнате не было курений, а находящийся здесь же мужчина был ей чужим. Он уже не обладал тем колдовством, которое заставляло Линду хотеть его. Больше она к нему никогда не приходила.

Хотя случай с платком не вызвал у нее ни малейшего восторга, два месяца пребывания в своем собственном мире снова вывели Линду из равновесия.

Она ощущала, что ее преследуют воспоминания, рассказы, которые ей когда-то доводилось слышать, и чувство, что у окружающих ее людей было множество эротических переживаний. Она боялась, что теперь, когда она уже не получает ничего от близости мужа, ее тело умрет.

Она вспомнила, как в далеком детстве ее первое эротическое переживание явилось следствием одной неудачи. Мать купила ей новые штанишки, которые оказались малы и жали между ног. Они раздражали кожу, и по вечерам, перед тем, как заснуть, она чесалась. Уже засыпая, она чесалась меньше, и это было очень приятно. Она продолжала трогать кожу, и по мере того, как ее пальчики приближались к местечку посередине, удовольствие усиливалось. Она ощущала, как что-то твердеет под пальцами, когда она до этого дотрагивается, что-то невероятно чувствительное.

Через два дня ей нужно было идти на исповедь. Священник сидел на стуле, а ей надлежало стоять на коленях у его ног. Он был доминиканцем и носил длинный шнурок с кисточкой, висевший на боку. Склоняясь к его коленям, девочка чувствовала кисточку.

Когда он наклонялся над девочкой и говорил с ней, голос у него делался глубоким, теплым и давал ощущение спокойствия. Покончив с обычными грехами — злобой, ложью и так далее, — Линда замешкалась. Это не избежало внимания священника, и он стал нашептывать очень тихо:

— У тебя были нечестивые сны?

— Какие сны, отче? — переспросила она.

Твердая кисточка, которую она ощущала между ног, оказывала на нее то же воздействие, что и прикосновения накануне. Линда попыталась приблизиться. Ей хотелось слышать теплый и возбуждающий голос священника, спрашивавшего ее о нечестивых снах. Он сказал:

— Тебе когда-нибудь снилось, будто ты кого-то целуешь или кто-то целует тебя?

— Нет, отче.

Теперь кисточка уже возбуждала ее гораздо сильнее собственных пальцев, потому что она каким-то образом стала частью теплого голоса священника и произнесенного им слова «поцелуй». Она прижалась к нему и посмотрела в глаза.

Он почувствовал, что ей есть, в чем исповедаться, и спросил:

— Ты себя когда-нибудь ласкала?

— Как это «ласкала»?

Он хотел было промолчать, потому что решил, что ошибся, однако выражение личика девочки подтвердило его подозрение.

— Ты когда-нибудь трогала себя пальцами?

В это мгновение Линде захотелось сделать еще одно движение и испытать то самое всепоглощающее чувство, которое она обнаружила несколько ночей назад. Но она испугалась, что священник заметит ее действия и оттолкнет, и тогда она ничего не почувствует. Она твердо решила отвлечь его внимание и начала:

— Отче, это правда, я должна исповедаться в чем-то ужасном. Однажды ночью я стала чесаться и трогать себя и…

— Дитя мое, дитя мое, — сказал он, — сейчас же это прекрати. Это нечисто и разрушит тебе жизнь.

— Почему нечисто? — спросила она и сжала кисточку, ощущая, как растет возбуждение.

Священник наклонился так низко, что теперь почти касался губами ее лба.

— Эти ласки может подарить тебе только твой супруг. Если же ты станешь ими злоупотреблять, то ослабнешь, и никто не будет тебя любить. Сколько раз ты это делала?

— Три ночи. И сны мне снятся.

— О чем?

— Мне снится, как будто кто-то меня ласкает.

С каждым словом она возбуждалась все сильнее. С деланным стыдом и чувством вины она бросилась к ногам священника и склонила голову, как будто плачет, хотя на самом деле она сделала это потому, что кисточка довела ее до оргазма, и она не могла скрыть дрожь. Священник, решивший, что ее гложет стыд и чувство вины, обнял девочку, поднял с колен и стал утешать.

Марсель

Марсель спустился к дому-лодке с голубыми глазами, полными удивления и немого вопроса, полными отражений, как вода в реке. С глазами, голодными, жадными и голыми. А над ними — яростные брови, неукрощенные, как у страшилища. Дикость смягчалась ясным лбом и шелковистыми волосами. Кожа у него тоже была тонкой, нос и рот — уязвимыми и прозрачными, тогда как о силе его можно было судить по рукам крестьянина и бровям.