Воспоминания для будущего - Жан-Луи Барро

28 августа. Париж. Мадлен приехала со мной. Господин Гезон передает нам только письмо следующего содержания:

«Мсье,

Перед опубликованием нового статута Театр де Франс считаю своим долгом известить Вас, что Ваши различные заявления делают невозможным Ваше руководство этим театром в дальнейшем, независимо от его будущего назначения.

Я поручил представителю министерства рассмотреть проблему, вытекающую из этого решения.

Примите и пр.».

Подпись: Андре Мальро (единственное слово, написанное от руки)

Госпбдин Резон искренне огорчен.

Он показывает нам статью из «Санди тайме», подписанную молодым человеком, который считанные минуты сопровождал моего друга Гобсона. Похоже, она и навредила мне. Я узнаю об этом впервые только сейчас. Датирована же она концом июля. В ней содержатся слова, явно ошибочно приписанные мне, скорее, путаные. Однако их нельзя рассматривать как личные заявления. Вот почему предлог кажется мне несколько грубым. Лучше бы Мальро направил мне это письмо 5 июля, когда он повернулся ко мне спиной. Мы выиграли бы два месяца.

Поблагодарив господина Резона за любезность и чувства искренней дружбы, мы уходим.

«Страх и зависимость извращают человеческую натуру» (Рабле).

Итак, «события мая 68-го» заканчивают этот период нашей жизни.

Что нас огорчает и всегда будет огорчать, это путаница, молчание, увертки, а главное, презрение, которое мне все же не хотелось бы именовать подлостью.

Год спустя де Голль и Мальро сами потеряли свои посты.

Игра случая? Судьба по Эсхилу?..

Самое главное — оставаться в согласии с самим собой.

От эпохи театра Мариньи, наших гастролей, периода Театр де Франс у нас не оставалось ничего. Двадцать два года сведены на нет — из-за кого, из-за чего?88

Красивые отступления от правил

История — картина всех гадостей, какие люди учиняют друг другу. И если на ней расписаны доблестные подвиги военных — ведь страдания народов остаются в тени, — то иногда очарование ей придают красивые отступления от правил, то есть моменты, когда воображение обошло законы и правила, «ширмы» фарисеев.

То, что архиепископ Парижа, монсеньор Арлэ, отказывает Мольеру в погребении на христианском кладбище, — правило. То, что Людовик XIV обходит его и Мольер все же погребен там, — красивое отступление от правил, и одно это делает Людовику честь больше, нежели все его завоевания.

Когда Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу, ее посетил папа Юлий II. Микеланджело помешали, но он продолжает работать, не обращая внимания на визитера. Епископ, обслуживающий капеллу, извиняясь за него перед папой, говорит: «Святой отец, это грубияны, они ничего, кроме своего ремесла, не видят!» И тогда папа разбивает о спину епископа свою палку: «Сам ты грубиян!»

Ренессанс — это красивое отступление от правил!

То, что Рабле отлучили от церкви католики и опозорили протестанты, — правило. Но то, что благодаря попустительству кардинала дю Белле ему удалось проскользнуть между двух костров, — красивое отступление от правил.

То, что Андре Мальро взял под свою защиту поэта-анархиста Жана Жене, было красивым отступлением от правил, которое позднее занесут в актив гуманного правительства.

Вот имена тех, для кого были сделаны красивые отступления от правил, — Вийон, Рабле, Лафонтен, Сад, Бодлер, Верлен, Рембо, Арто и другие.

Проклятый поэт, шекспировский шут, «скверный мальчик» созданы в противовес невыносимой скуке правила и закона.

Поэтому эпоху Театр де Франс следует считать в истории театра «красивым отступлением от правил».

Торжественно начавшись «Золотой головой» Клоделя — бунтарским произведением, символом молодежного порыва, — она закончится той же «Золотой головой», сжимающей в объятьях солнце.

«Без сил паду, но все же сделав дело»89 (Антигона).

Итак, 28 августа меня сместили с должности. Неделю спустя, 5 сентября, я побывал в Элизе Монмартр и тут же договорился с его директором Роже Делапортом.

30 сентября, в 17 часов — через два часа после заключения контракта об объединении с Элизе Монмартр — я подписал все актерские контракты у нас в квартире — той самой, которая в 1946 году была свидетельницей рождения нашей Компании. 1 октября начались репетиции «Рабле».

Как во времена «Нумансии», я снял студию в здании театра на Елисейских полях, так теперь я снял студию в здании кинотеатра «Гомон».

Как и во времена «Когда я умираю», я снова оказался в квартале театра Ателье.

Я возобновил контакт с кафе «Почта», куда свыше тридцати лет назад ходил с Декру пить кофе. Я вернулся в «Бон Бок» на улице Данкур. Я находил следы своих ног на холме Монмартра с его запахом жаровни — ладаном этого квартала.

Лучезарных коней, опять ставших на ноги, уносило обновленное желание.

Параллельно этому 29 сентября я заключил соглашение с Лигой обучения, по которому театр Рекамье становился местом нашей официальной штаб-квартиры — верным местом, где мы могли разместить то немногое, что у нас оставалось.

Из записной книжки. «После «Рабле» я сумею восстановить интернациональный экспериментальный театр, секцию французского языка, созданный мною в прошлом году при Театре Наций. Международный картель — вот моя цель. Мы запрем помещение, кресла оденем огромным чехлом и превратим это место в святилище театральных поисков. Сюда не будет открытого доступа. Это будет закрытая студия»90.

Какой компьютер мог бы подсказать мне все эти безотлагательные шаги, не будь компьютером сама жизнь?

Никакой паузы: «Рабле»

В моей спальне на стене висит черная доска. Случается, ночью я делаю на ней мелом запись — какое-нибудь впечатление, «сверлящая мысль». Так, в сентябре 1959 года — дата основания Театр де Франс — я записал строку из Расина (она еще не стерта): «Среди оскалившихся волков, готовых меня сожрать...» Более свежая запись относится к 1968 году: «Рабле, отец моих пятидесяти восьми лет».

Тем не менее в начале моей деятельности я не думал о нем. Желание сделать спектакль по Рабле пришло ко мне, как я уже сказал, из-за «Ширм». Чтобы дать ответ всем Пюиэрбам, всем бешеным, «изуверам, лицемерам, святошам, ханжам, пустосвятам, людоедам»91, для которых Жене послужил предлогом вызвать полицию и запретить нам играть. Как четыре века назад они поступили с кюре из Медона! Все эти фарисеи, притворщики, «благонамеренные» ханжи толкнули меня на твердое решение — показать в театре сцену подтирки.

То, что поначалу было просто ответным ударом, даже розыгрышем, очень скоро стало познанием.

Я всегда чувствовал предрасположение к Рабле. Я нахожу в нем нечто от предка.

Всякий раз, как я вгрызаюсь в него, мой рот наполняется слюной, кровь бурлит, позвоночник так молодеет, что я просто кричу от восторга.

Он — детство, хватающее жизнь целыми пригоршнями. Он создан из самой земли Франции.

Он и местный, и французский, и всемирный в одно и то же время. Все то, чем бы я хотел быть сам.

В Турени — «саду» Франции — он предается вселенскому бродяжничеству. В погребке Шпиона, между двумя большими глотками молодого вина — «сентябрьского пюре» — он думает о межпланетных путешествиях. Оракул Божественной Бутылки находится в Катае (Верхняя Индия). Рабле — это Жак Картье, Коперник и Гутенберг, сплавленные с темпераментом виноградаря!

Рабле — дерево. Его корни сосут глину и навоз. Его ствол напряжен как фаллос. Его листва «энциклопедична» (это слово и идет от Рабле). Его цветы достигают неба и «касаются» бога.

Он не изолирован от мира, а обращен к нему.

Фрондер, вечный студент, напористый, хитроватый, непоседливый, всегда стремящийся к новизне, несмотря на верность традициям, — по своему характеру он близок к тем, кто отстаивает передовые идеи.

И, в отличие от многих других, он расплачивается наличными. Оказавшись между давящей правоверностью Рима и возрастающим фанатизмом «гладиаторов» — протестантов, он выбирает самое беспокойное, а именно терпимость.

Он отчаянно борется за всеобщее примирение. Поэтому ему приходится бежать, спасаясь от пытки и костра. Это его «плаванье».

«Божественно — не получать и брать, а давать и раздавать».

Он проповедует обмен. Он одалживает, должен, берет в долг. Его смех — эликсир, излечивающий от тревоги и одиночества весельем, утешением и облегчением, которое он приносит. Он сам по себе «театр». Наконец, он являет собой свободного человека. «Делай что хочешь», потому что люди свободны. Следовательно, он сама жизнь в биологическом смысле слова.

Консерватор по неутолимой жажде знаний и корням, глубоко уходящим в землю.