Азбука - Чеслав Милош

Получив высшее образование, Сосновская занялась журналистикой. Ее «входной билет» в Сейм 1928 года дает пишу для размышлений. Он выписан на имя секретарши вице-маршала Сената Х. Гливица из Беспартийного блока сотрудничества с правительством[433], а Гливиц был крупным деятелем польского масонства. Жеромский, мечты о «стеклянных домах», демократия, терпимость — всё сходится.

С 1930 года Сосновская работала на Польском радио, начав с должности секретаря программного совета и быстро продвинувшись по служебной лестнице. В 1935 году она получила Золотой Крест Заслуги. В 1936 году, когда моя судьба начала от нее зависеть, она уже была заместителем директора, а практически — главным директором Польского радио, поскольку заслуженный пилсудчик Петр (Песо) Гурецкий относился к своему посту скорее как к синекуре.

Сосновскую на радио боялись и не любили — за ее энергичность, требовательность и политические взгляды. Одним из радиочиновников был Зенон Косидовский, и как-то раз я натолкнулся на его мнение: «оч. энергичная, но бестактная, в прогр. ее ненавидели, не умела найти общий язык, дерзкая, оч. трудолюбивая, прекрасно знала свое ремесло».

Прогр. — это программное бюро, ибо, в сущности, главной ее заботой были радиопередачи. Переругавшись со всеми программными сотрудниками, она создала свое собственное Бюро планирования программ вскоре после того, как меня турнули из Вильно. Мы сидели за своими столами в нескольких комнатах на площади Домбровского: Адам Шпак, специалист по музыке (убит в Варшаве), Юзеф Чехович — по детской литературе (погиб в Люблине), Шульц — по литературе (погиб в Маутхаузене), Ункевич — по науке (впоследствии редактор «Проблем»), Влодаркевич — кажется, по образованию и спорту (умерла в Нью-Йорке), я — вроде бы по литературе, но практически по всему, поскольку «всеми ненавидимая и не умевшая найти общий язык» Сосновская нашла у меня полное понимание, а ее дерзость была созвучна моей. Постоянные собрания коллектива — и уж тогда я блистал, так что вскоре меня стали считать ее доверенным лицом, что за пределами нашего бюро воспринималось не лучшим образом. Следует добавить, что красота спортивной Юноны придавала ей дополнительное очарование. Пахала она на мне нещадно, и на самом деле эти кошмарные ежемесячные отчеты о проделанной работе всех польских радиостанций мог бы делать кто-нибудь другой.

Сосновская активно участвовала в политической борьбе внутри радио, и здесь мы были союзниками. Видение Польши Жеромского не слишком оправдало себя, и так называемый «Озон», то есть «Лагерь национального объединения», стремился, как и в большинстве соседних государств, перечеркнуть демократию и создать нечто вроде националистического популизма. Выглядело это так, будто построившая государство интеллигенция некоторое время через силу удерживала курс, но в конце концов сдавалась и уступала извечному праславянскому давлению снизу. Непрестанная антисемитская пропаганда — притом что рядом, в гитлеровской Германии, неистовствовала такая же — заставляет задаться вопросом о связях, хотя уже и тогда в Варшаве поговаривали, что лидер НРЛ Болеслав Пясецкий наведывается в Германию. На радио давление выражалось в требовании увеличивать порцию патриотического соуса и избавляться от евреев, чему чиновники были не в силах противостоять. Таким образом, например, закончились «Беседы Старого доктора», то есть Януша Корчака. Какое-то подспудное чутье или интуиция подсказывали мне, что положение Польши безнадежно, и Сосновская прислушивалась к моим левацким нашептываниям. Кажется, она тоже была в отчаянии. Единственное, что она могла делать, это замедлять процесс. Когда социолог Александр Герц не смог выступать по радио из-за своего еврейского происхождения, она, по крайней мере, позволила ему зарабатывать в качестве «контролера передач». Контролеры слушали радио дома и писали рецензии. Одним из них — в Вильно — был Ежи Путрамент. Когда его хотели уволить за коммунистические взгляды, Сосновской удалось выгородить его.

Смертельная угроза с Запада и Востока, а внутри страны идеологическое разложение — ибо какой же опорой могла быть вера в свободу, равенство и братство? «Канун весны» Жеромского вышел в 1925 году, то есть всего полтора десятка лет назад, и пропорции остались те же — вот только надежды стало меньше. Здесь я должен уточнить: так думали немногие. То поколение, которое еще ходило в школу — а потом гибло на войне, — не отдавало себе отчета в происходящем. Только у евреев можно было встретить столь катастрофические настроения. Впрочем, тот факт, что такие газеты, как «Малый дзенник» Непокалянова, на одном дыхании произносили слова «евреи-коммунисты-масоны», имел в дальнейшем свои последствия.

Валерий Славек[434] был одним из самых близких Пилсудскому людей. Он был членом боевой организации ППС и принимал участие в нападении на поезд в Безданах. Именно ему Пилсудский поручил создание Беспартийного блока сотрудничества с правительством после майского переворота[435]. Если верить воспоминаниям Александры Пилсудской, ее муж хотел, чтобы Славек стал следующим президентом Польши. Сосновская знала о значении Славека. Для нее это был человек с чистыми руками, ничем себя не запятнавший и живший лишь одним — патриотической идеей. Его самоубийство в 1939 году потрясло ее.

В сентябре 1939 года Польское радио было эвакуировано в Румынию. В Варшаве остались лишь немногие сотрудники — в частности, Сосновская. Вместе с мужем она жила на своей вилле на улице Фильтровой и официально зарабатывала готовкой «домашних обедов», на самом же деле занималась конспиративной деятельностью. Домашняя столовая была в этом смысле очень полезна, поскольку в ней встречалось руководство подполья. Я заходил к пани Халине на Фильтровую, но не знаю, к какой организации она принадлежала. Зато мне известна ее послевоенная судьба. Ее арестовали, суд состоялся в 1947 году. Трудно отыскать информацию об этом, как и вообще об истинной истории ПНР. Ходили слухи о приговоре к пожизненному заключению. Говорят, она отсидела двенадцать лет, то есть освободилась в 1959 году, хотя теперь ее близкие утверждают, что благодаря амнистии этот срок сократился до семи лет. До меня дошли сведения о ее героическом поведении в тюрьме и о моральной поддержке, которую она оказывала сокамерницам. Ее друзья беспокоились, что она вышла из тюрьмы больной и нуждается в лекарствах. Кажется, мне удалось отправить ей какие-то лекарства. Она заботилась о бывших узницах тюрем и даже основала кооператив, чтобы обеспечить их работой. Что она чувствовала и что думала в годы заключения и потом — об этом уже никто не узнает. Однако, зная ее, я уверен в силе ее воли, которую не могли сломить никакие превратности судьбы. Умерла она в 1973 году.