Старики и бледный Блупер - Хэсфорд Густав

После похорон, когда все селяне уже вернулись в деревню, Сонг стоит возле могилы навытяжку, как солдат по стойке "смирно", и плачет, не издавая ни звука, плотно закрыв лицо руками.

Проходит неделя после похорон Ле Тхи, и вся деревня собирается вновь, только на этот раз по более радостному поводу – в связи с долгожданной свадьбой между близняшками Фуонг и двумя братьями Нгуен, оставшимися в живых.

Я не хочу идти на свадьбу, но Сонг так нудит, что я поневоле ей подчиняюсь. Думает, наверное, что стоит мне увидеть чью-то свадьбу, и мне захочется побывать на своей собственной.

Мы с Сонг не спеша шагаем в прохладном ночном воздухе к хижине семьи Нгуен. До нас доносятся негромкий смех и веселые голоса переговаривающихся людей.

В хижине в главной комнате мерцают свечи, и вовсю звучит музыка.

Нас приветствует старейший из Нгуенов, исполненный достоинства маленький старичок, который кланяется и приглашает нас в дом. Мы кланяемся в ответ, и Сонг вручает ему красный конверт, в котором немного денег. Сонг благодарит его за то, что он нас пригласил.

Садимся. Угощаемся свининой, овощами, фруктами, рисовым вином и пирожными. Пьем зеленый чай. Все очень вкусно пахнет, а на вкус еще лучше.

Праздник продолжается всю ночь. Одни заваливаются спать, другие подремлют чуток и просыпаются, чтобы с новыми силами продолжить участие в празднике.

На рассвете нас приветствуют братья Нгуен, Мот и Хай. У Мота один рукав традиционного голубого шелкового кителя с высоким воротником аккуратно заколот булавками у обрубка руки, которую он потерял в победном сражении у нунговской боевой крепости, в котором погиб его брат Ба.

Когда старейший из Нгуенов подает знак, мы начинаем шествие к дому двойняшек Фуонг.

Все разодеты как никогда. Процессия, движущаяся по дамбе, выглядит непривычно нарядно по сравнению с нашими обычными защитными одежками. Мой воскресный костюм висит в шкафу в моей комнате в Алабаме, но черный пижамный костюм выглядит сейчас намного наряднее, чем обычно, благодаря красному шелковому шарфу, который пошила мне Сонг.

В доме Фуонгов шаферы вручают отцу невест подарки: рисовое вино и шоколадного цвета тиковый поднос с грудой арековых орехов и листьев бетеля.

Нас приглашают войти.

Поднос в качестве подношения ставится к алтарю предков. Зажигают красные свечи и читают молитвы по предкам.

Братья Нгуен кланяются алтарю предков и старейшему из Фуонгов, который кланяется, довольно улыбается и, похоже, уже чуток выжил из ума, а потом они кланяются матери невест, которая очень счастлива, может даже счастливее самих невест.

Затем братья Нгуен со своими шаферами отправляются за близняшками Фуонг.

Гости пьют чай и болтают, пока в главную комнату не возвращаются невесты с женихами – все вместе, и все сияют от счастья.

Все гости дружно шествуют обратно к дому женихов.

Вернувшись в хижину Нгуенов, невесты с женихами кланяются алтарю, который установлен в честь духа земли Кса, живой земли. Они держат в руках благовонные палочки и испрашивают разрешения войти в дом.

Невесты и женихи долго кланяются всем родственникам, никого не пропуская. Мне это напоминает День поминовения в Алабаме, когда незнакомые двоюродные братья и сестры, тетки и дяди пытаются представиться все одновременно. Бабуля, бабушка моя, сказала бы по этому поводу: у них столько родни, что пришлось бы нанять команду юристов из Филадельфии, приди кому-нибудь в голову распутать все корни их фамильных дерев.

По дороге домой я старательно уклоняюсь от ответов на замечания Сонг о том, как, должно быть, замечательна семейная жизнь. Она стеснительная такая, но я-то знаю, что втайне она от меня без ума. Может быть, когда буду убегать, смогу забрать ее с собой. А если не получится, всегда смогу прислать за ней попозже.

Когда мы с Сонг поженимся, там, в Мире, ей захочется покупать цветные телевизоры, перстни с рубинами и стиральные машины. Дважды в неделю она будет делать укладку в роскошном салоне красоты, растолстеет и будет валяться в кровати день напролет, смотреть по телевизору мыльные оперы, поедая конфетки и покрикивая на служанок. Просто фильм ужасов какой-то.

После свадьбы я отправляюсь в нашу хижину. Сонг идет навестить свою лучшую подругу, беременную Боевую Вдову.

Я усаживаюсь на своей тростниковой циновке и рисовым серпом вырезаю себе новую пару сандалий "Би-Эф Гудрич". Разрубаю кусок покрышки от колеса грузовика, найденный Джонни-Би-Кулом среди остатков трехосника, подорвавшегося на мине на дороге.

Совершенно неожиданно меня сбивает с ног толчок от ударной волны, и в Землю попадает черная комета.

Небеса рушатся, и весь мир разрывается на куски. Я чувствую себя как салага в Кхесани под первым серьезным обстрелом. От артиллерийских снарядов земля не подпрыгивает – таких больших нигде не делают. Это "Дуговая лампа", налет B-52.

Озерные бомбы падают с высоты пять миль, с боинговских стратегических бомбардировщиков "Стратофортресс", которые летят так высоко, что их даже не слышно, по три самолета в группе, и каждая несет на борту 60 тонн фугасок. Американские бомбардировщики разносят тропу Хо Ши Мина в щепки, обращая в пар тиковые деревья, высокие как нью-йоркские небоскребы и старые как сам Иисус Христос. Бомбовый налет оставляет после себя полосу испещренной воронками, опустошенной земли с милю длиной. Когда могучие силы раскалывают громадные звуковые глыбы, звуки падающих на землю бомб накладываются друг на друга, сливаясь в раскатистый гром, который уже не просто звук, но каменная стена шума, движущаяся по поверхности земли как железный ледник, и этот рев, несущийся со скоростью звука, способен вырвать из человека барабанные перепонки с расстояния в тысячу метров.

Я истошно кричу: "Май бай гиак май!" – "Американские воздушные пираты!"

Бегу к семейному бомбоубежищу. Но вижу Джонни-Би-Кула, который пытается затащить своего буйвола в буйвольское убежище. Я останавливаюсь помочь, потому что знаю, что Джонни-Би-Кул – такой упрямец, что в семейное бомбоубежище не залезет до тех пор, пока его буйвол не окажется в безопасном месте.

Буйвол тоже упрям, неповоротливый гигант, который на вид туп невероятно, совсем как алабамская корова – если бы коровы там обладали сложением динозавра. Джонни-Би-Кул тянет буйвола за медное кольцо в носу, а я тем временем пинаю черно-серого монстра в зад.

Мы кряхтим и пыхтим.

Девственный леса целыми акрами взлетают над горизонтом.

В конце концов я провожу ускоренный сравнительный анализ весов и габаритов и хватаю в охапку Джонни-Би-Кула. Я поднимаю его и тащу в семейное бомбоубежище, а он дрыгает ногами и вопит.

Сонг дожидается нас у семейного бомбоубежища. Она говорит: "Заходи, Баочи, брат мой. Подруга моя рожает и хочет, чтоб ты был здесь".

В семейном бомбоубежище лежит Боевая Вдова, у нее схватки. В убежище, освещенном четырьмя керосиновыми лампами, пахнет спиртом. Парашют маскировочной раскраски растянут под потолком тесного помещения. Боевая Вдова лежит на спине на матраце, набитом соломой.

Боевая вдова мычит от боли, кровь течет. Она похожа на человека с брюшным ранением. Бодой Бакси принимает ребенка, в ассистентах у него Метелочница.

Боевая Вдова замечает меня. Даже во время самых жестоких приступов родовых схваток она прожигает меня взглядом, глядит на меня с яростью и светится от гордости. Взгляд ее черных глаз говорит мне, что с ней ничего не смогли сделать Черные Винтовки, которые запихивают лампочки во влагалища вьетнамских женщин и раздавливают их, чтобы женщины не смогли рожать малышей-вьетконговцев. Она снова стонет, глотая крик. Истекает потом. Ребенок начинает выходить.