Вечерний звон - Игорь Губерман

Мне это повестнула женщина, фамилия которой – Коллонтай (такая большевичка знаменитая была когда-то, но рассказчица возможное родство категорически отвергла). И купил ей муж машину. Поначалу она ездила довольно плохо, и однажды на какой-то улице московской повернула, где запрещено. И сразу же возник изрядно пожилой гаишник, козырнул и с вежливой суровостью сказал:

– Нарушили серьезно, дамочка, права давайте, будем штрафовать.

Она дала свои права, покорно приготовившись платить за нарушение. Однако милицейское лицо буквально потемнело от какой-то рвущейся наружу мысли. Он вертел ее права в руках и бормотал:

– Коллонтай, Коллонтай, Коллонтай…

И посветлело вдруг его лицо, он сунул ей права обратно, козырнул и радостно воскликнул:

– Ты же в Ленина стреляла! Проезжай!

Теперь должно быть транспортное что-то.

Есть, конечно. Как-то мне прислала одна женщина записку. Ей рассказывал ее отец. Когда еще был молод он и не женат, повсюду порывался он сорвать цветы доступных удовольствий. И однажды в переполненном автобусе, где все они битком были набиты, попытался все же уболтать соседнюю смазливую девицу. Говорил ей что-то из привычного набора-арсенала, действующего обаятельно и часто безотказно, только девушка ему с нарочной громкостью сказала:

– Парень, ты не только глупости болтаешь, ты еще ими и толкаешься!

Теперь, похоже, надо что-то про любовь. Один мой друг – он родом из Одессы – в юности ходил по пятницам в общественную баню. Там в огромном общем зале были для хозяев местной жизни (то есть для партийной и коммерческой элиты) выставлены бочки для индивидуальной помывки. Сидя в этих бочках, где вода была как раз по горло, отмокали эти люди и вели между собой душевные беседы. Оказавшись как-то рядом, услыхал мой друг отменный диалог.

– С кем ты сегодня? – спросила одна из голов другую.

– С женой, – ответила без удовольствия вторая голова.

– Что так? – сочувственно спросила первая.

– Да день рождения, – откликнулась вторая с омерзением.

Среди клочков, разложенных сейчас на моем письменном столе, – большой бумажный лист, исписанный коряво, но читабельно. Это стишок из давней и распутной молодости автора. Когда-то я его любил читать, потом забыл, он очень быстро потерялся, а теперь возник из долгого небытия, и грех его не напечатать, потому что тоже – про любовь.

С таким подчеркнутым значеньем,с таким мерцанием в глазах,с таким высоким увлеченьем -то на порыве, то в слезах -о столь талантливых знакомцах(порой известных не вполне),о стольких звездах, стольких солнцахона рассказывала мне,как будто Пушкин был ей братом,и лично Лермонтов знаком,как будто выпила с Сократоми год жила со Спартаком.Как будто Дант дарил ей счастье,Шекспир сонеты посвящали, умирающий от страсти,всю ночь Петрарка совращал.Мне рассказать она спешила,что впредь без загса и венца,но лишь великому решиласебя доверить до концаблестящих дней своих. И грозноона взглянула мне в глаза…Плестись домой мне было поздно,и я с надменностью сказал,что не хвастун, а тоже антик,что инженер я и поэт, лентяй,нахал, болтун, романтик,и чтоб она гасила свет.Холодный ветер плакал скверно,метель мелодию плела,она поверила, наверно,и в рюмки водку разлила…Плясали тени, плыли блики,луну снаружи просочив…Так приобщился я к великим,попутно триппер получив.

Теперь еще немного про высокую любовь в ее земном (буквально) проявлении. Одна моя знакомая услышала случайно разговор двух молодых российских женщин. Было это, кажется, в кафе. Одна из них похвасталась подруге, что ее так пылко полюбил мужчина некий, что сейчас он собирается в подарок ей купить клочок земли, чтобы на нем построить дом и проживать совместно. И доверительно добавила счастливица:

– Он под Афинами собрался землю покупать. А именно в какой стране, я не скажу, чтобы не сглазить.

Тут я, естественно, припомнил замечательно печальные слова из некоего женского письма (на сохранившемся клочке неведомой газеты были эти грустные эпистолярные обрывки): «Как, спрашивается, отличить порядочного мужчину от прохвоста, когда у них у всех на уме одно и то же?»

А предыдущая история (тьфу-тьфу, чтобы и мне ту ситуацию не сглазить) не с клочка бумаги списана, а с некоего примечательного диска. Незнакомая мне женщина, исполненная редкого доброжелательства и зная, что мы скоро встретимся на юбилее общего приятеля, заранее на диске записала несколько отменных баек. Хорошо хоть в книге я могу ей выразить свою душевную признательность. Потому что, получая диск, я что-то маловыразительное бормотнул, мне никогда еще не делали таких подарков. Вот самая первая история оттуда.

В полупустой трамвай, по Питеру катившийся, вошла женщина с мальчонкой лет пяти-шести, по росту судя. Непропорционально огромная голова мальчика была наглухо обмотана платком, даже лица не было видно. Очевидно, даун, бедолага, мельком подумала рассказчица. Они уселись где-то позади. И вдруг на весь трамвай раздался звонкий, бодрый и вполне здоровый голос мальчика.

– Мама, я царь? – спросил он.

– Сволочь ты, а не царь! – гневно ответила мать.

Тут из пассажиров кто-то возмутился: что вы, дескать, так безжалостно и грубо обращаетесь с ребенком? Женщина ответила печально:

– Он себе на голову надел хрустальную вазу, едем ее пилить.

А кстати, когда я эту историю на пьянке рассказал, то наш приятель общий, врач-хирург, с энтузиазмом вспомнил полностью аналогичный случай в Вологде. Оттуда он привез такой незаурядный медицинский и житейский опыт, что для всего на свете у него теперь имеется созвучная история. К ним однажды привезли на «Скорой помощи» больного, у которого на карточке была загадочная запись состояния: «Голова в постороннем предмете». А предметом этим оказался глубоко и крепко нахлобученный ночной горшок. К удаче слесарей, которых вызвали немедленно, он был без содержимого и чистый.

А вторую байку с диска я теперь немедля вспоминаю, как только услышу от кого-нибудь слова, какую мы великую культуру привезли с собой в Израиль (то же самое – в Америку, Германию, Австралию и всюду, куда въехали за эти годы). Этот разговор моя рассказчица услышала в кафе, которое красиво называлось «Лотос». По соседству с ней сидели две отменно принаряженные дамочки с ухоженными лицами и маникюром, столь же ярким, как и макияж. Они со вкусом обсуждали, до какой кошмарной степени отсутствием культуры надо обладать, чтобы назвать кафе названием стирального порошка.