Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара

Лечили наши такие же дикие, по большому счету, наскоки то в океанариум, то в зоопарк – совсем не место для свиданий двух совсем уже взрослых людей. Фанатичные какие-то прогулки по Питеру – часами, убивая ноги даже в удобной обуви, а потом блаженно отсиживаясь в случайных кафе или кофейнях. Он никогда не оставался ночевать в гостинице – не бывало на службе двух выходных подряд, я знала об этом. Провожал меня до дома и улетал ночным рейсом... Еще лечила работа, где дружбы не получилось, да и не могло, но отношения наладились ровные и доброжелательные. Родители будто бы нашли себя… Мама – в няньках у Гриши, со своим фитнесом, подругами и Тасей. Папа – в работе на удаленке и в заботе обо мне. И вот – этот звонок… Наверное, нужно не паниковать, а посмотреть на него немного иначе? Как на повод еще раз переосмыслить свое отношение к Усольцеву? Нынешнему Виктору? Взвесить еще раз на своих раздолбанных всеми этими потрясениями нервах и весах – за или против?

Мы прожили вместе двадцать лет... И это были хорошие годы, несмотря на неустроенность, переезды и часто – одиночество. Но эти тяготы я несла осознанно и добровольно, так что на подвиг декабристки они точно не тянули. Да и там… просто женщины не мыслили себя без своих мужчин. Появилась возможность быть рядом, и они ею воспользовались. Любить это, как дышать, а какой подвиг в дыхании?

Сейчас я лежала на диване, смотрела в потолок и собирала себя в кучку после телефонного разговора с Саней.

Думала дальше... Я знала, что до сих пор люблю своего мужа. Даже после измены, которую он сам признал, ненависти, как таковой, не было. Или я не успела взлелеять и выпестовать ее – вначале сильные эмоции гасили Пашины препараты, потом неосознанным бальзамом пролились на душу слова Давлятовны о том, как страшно переживал за меня Усольцев. Потом – выхваченные из письма слова о его любви… Все это я услышала, хоть особо и не приняла во внимание, захваченная своей обидой. Сильно чувствовать я умела, вот и она стала для меня сильной и страшной, просто удушающе…

Сейчас он тихонько гасил ее – осторожно, чтобы не раздуть, не напомнить лишний раз. Очень осторожно и бережно – совсем не по-мужски, а словно… чувствуя. Это сложно объяснить даже самой себе, но Виктор, казалось, считывал даже не мысли, а мои ощущения. Знал и понимал, что и когда сказать или сделать, и можно ли это вообще? Касался, приручал, ждал… Осознавал всю огромность своей вины и хотел прощения.

Эта встряска изменила его. Вот этот человек никогда не ушел бы без предупреждения из ресторана, и никогда… ладно, сейчас не время вспоминать все его косяки. В каждый из них я тыкала его носом, и само действие больше не повторялось, но потом были другие. Отсылала мальчишек и тихо скандалила, требуя считаться с собой. И странное дело – это тоже подпитывало наши чувства, как и расставания. Усольцев готов был разумно уступить, но только разумно и почти всегда шел на компромиссы. Значит, дорожил мною? Не просто же любил мириться? Я и так не отказывала. А сейчас я просто не представляла себе ситуацию с его участием, которая вызвала бы скандал. Хотя… еще, как говорится, не вечер.

Что еще…? Мы многого достигли вместе. Именно – вместе. Я делила его службу и делилась им со службой. Служила вместе с ним. Усольцев, флот и я – было одно целое и неделимое. Я и сама понимала, и он сказал, что всегда ценил мою поддержку, а я уважала его в профессии...

Рядом с ним всегда было хорошо и надежно, мы умели уютно молчать семейными вечерами, делать вместе кучу дел и сплоченно, в одном ключе воспитывали детей. По большому счету, нам никто больше не нужен был в нашем маленьком счастливом мирке – даже Паша. Но он был…

Нашел отраду в мальчишках, когда у него отняли Лешку, привязался к ним, оказывал помощь, когда в ней возникала острая необходимость. А мы с Усольцевым старались, чтобы его душевная неприкаянность и потерянность тогда перестала быть такой сиротской, и в ответ тоже давали, что могли. Осознанно оттолкнуть его, указать разумное расстояние? Я не видела его неразумным, нас всех годами все устраивало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я знала, что у него случались женщины, но к нам в дом он привел только Саню. Мы с мужем приняли ее, как неотделимую от Паши часть его, и перенесли на нее то отношение, которое он заслужил за годы нашей дружбы, став для меня почти родным человеком, которому прощаются и резкие словечки, и не совсем корректные выпады. Но Паша – ладно, там все очень спорно. Что мне делать с Виктором?

Хорошо, что папы не было дома, когда она позвонила и просто сказала:

– Привет, Зоя.

– Привет… – ожидала я продолжения.

– Уезжаю домой. Больше точно никогда не увидимся. Извини, если что…

– А «если что» – это что, Саша?

– Зацепило тебя сильно. Я не хотела так… – подыскивала она слова, – чтобы так ударило по тебе. Не ожидала.

– А должно было как – не очень сильно? Ладно, езжай с Богом… Пускай у тебя сложится хоть там, – собралась я уже нажать отбой, а потом вдруг спросила: – А почему ты не сказала, что хочешь взять маленького? Мы вдвоем уговорили бы, убедили Пашу.

– Ты хоть поняла сейчас – что сказала? – вздохнула она, – он должен был меня услышать – свою жену. И с чего это мне говорить не мужу, а тебе?

– Их нужно иногда подталкивать, мужики – тугодумы, Саня. Он уже жалеет, что не согласился тогда – сам сказал.

– А вы про меня говорите… По душам, да?

– Да, Саша, а ты хотела, чтобы тебя сразу забыли? И я не понимаю – зачем ты дала себя оболгать, почему не объяснила все Паше сама?

– А смысла не было, – вздохнула она опять, – я еще раньше поняла что так, как хочу, не будет, хоть наизнанку вывернись. А с ребенком... только убедилась. Но его я любила, так что все зло тебе досталось. За это извини – это сейчас я понимаю, что была немного не в себе.

– Ты рассказывала о нас…

– Алине? Ничего страшного я не сказала, так… накипело, а она – как отдушина. Высказалась, негатив сбросила и легче стало. Мне твоего Усольцева всегда жалко было... Слова ласкового от тебя не слыхал.

– Так ты что – правда его в добрые руки хотела пристроить? – поразилась я.

– Ничего я не хотела! И ничего не делала специально. Как уж получилось... Говорю же – прощалась уже, наверное. Вот нечаянно и всколыхнула ваше дружное болото. Не кляни меня только, Зоя, я сама уже жалею – раньше уехать надо было, а не тянуть и не срываться на тебя. Да не так сильно я и виновата. Никто силой его не тащил. А мы с тобой обе никому не нужные... И Паша... быстро найдет себе бабу.

– А ты уже и надумала себе – кого... – понимала ее я, по себе зная, какие страшные фантазии рождает обида.

– Да все равно ему – кого! И всегда будет все равно! – взорвалась на том конце связи Санька, – ты таки дура или блаженная! Держись подальше от него и его баб, если счастья ему желаешь!

– Саша, твоя ревность – глупая, она ничем не оправдана, – поразилась я, – может, я и делала что не так – ты могла мне указать. Или ему, если тебя что-то не устраивало.

– Что? Чтоб забыл про тебя или чтобы ты поняла, наконец, почему он таскается к вам? А с тобой – такой заумной, я вообще старалась молчать – дурой себя чувствовала… Ладно, не держи зла, – передохнула она, – пожалей лучше – ничего у меня не осталось. Я, может, тоже тебя жалею – твой каждую свободную минуту в Мурманск мотается – быстро тебя забыл. Они все быстрые...

– А ты что – следишь за ним? – выдавила я из себя.

– Заело что ли? Ты ж сама его бросила, – удивилась она, – знаешь же – тут все на виду. Сейчас он тоже на катере был, потому и вспомнила про тебя. Решила позвонить – повиниться уж разом…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Так просто… куснуть еще раз, яд ввести и извиниться? – пробормотала я, – ты ненормальная, Саня?

– А то, – горько хмыкнула она, – нормальная столько ждала бы у моря погоды? Устала я от вас всех. Будь здорова…

Какое-то время я еще смотрела на телефон в руке. Потом отложила его и сходила, умылась. Сейчас должен был вернуться папа с сумками, и пора будет ужинать.