Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага - Жоржи Амаду
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы сказали, что ничего не сделаете…
– Я ничего не сделаю. А ты вернешь ему стихи, чтобы он не прислал новых.
Задумавшись, со стихами в руках Тереза ответила:
– Нет, доктор, я не пойду, нет. Юноша не сделал мне ничего плохого, он не прислал мне письма или записочки, не предложил мне ни любовь, ни постель, ничем меня не оскорбил, так почему я должна идти и при всех возвращать ему стихи? Да еще с вами вместе, чтобы оскорбить его, а вы – чтобы пригрозить ему прямо в магазине, на виду у всех. Я думаю, это плохо как для меня, так и для вас.
– Я тебе скажу, почему. Если мы сей же момент не подрежем крылья этому идиоту, он обнаглеет, возомнит себя победителем, и тогда никто его не обуздает. Или ты хочешь сохранить эти стихи на память?
– Я сказала, что считаю эти стихи хорошими; да, это так, не буду лгать, мне трудно отличить золото от латуни. Но я так же сказала, что сохранила их, чтобы показать вам, ну, так я верну по почте, как и получила, и не обижу того, кто не обидел меня.
Нисколько не рассердившись, Эмилиано Гедес сказал, улыбаясь:
– Прекрасно, Тереза, у тебя хорошая головка, лучше, чем моя. Никак не могу себя сдержать. Ты права, оставь поэта в покое. Я хотел пойти в магазин, чтобы его унизить, но унизился бы я, если бы пошел.
Он возвысил голос, попросил Лулу принести лёд и напитки.
– Всё это потому, что я считаю, что никто не должен смотреть на тебя, абсурд, конечно. Тереза, ты отнеслась к письму, как сеньора. А теперь давай выпьем аперитив, выпьем за музу поэтов Эстансии, за мой Сладкий Мёд.
Сеньора? В начале их сожительства он сказал, что желает видеть в ней сеньору, только это случится, если она пожелает того же. Вызов был брошен и ею принят.
Она не имела права быть сеньорой. Вот дона Брижида, вдова врача и политика, во времена, когда её муж был жив, была сеньорой, и очень представительной. Но, когда её узнала Тереза и с ней общалась, больше походила на тихую помешанную, с размягченными мозгами. Пьяными ночами Габи, хозяйка дома терпимости, похвалялась тем, что она была сеньорой Габиной Кастро, женой сапожника, прежде чем стала Габи священника, а потом Габи пансиона. Конечно, никогда она не была утонченной сеньорой.
С сеньорами Эстансии Тереза была знакома издали, видя их в окнах, когда они следили за ней, шедшей по улице в новом наряде. Мужья некоторых из них посещали их дом, наносили визиты вежливости доктору Эмилиано. Общались же с Терезой люди бедные, живущие поблизости, среди них сеньор не было, а только женщины, которые работали на семью и детей. Однако некоторые связи с сеньорами Терезой все же были установлены.
Когда однажды доктор был в отъезде, Тереза приняла у себя Фаусту Ларрету, всеми уважаемую портниху.
– Простите, что нарушаю ваш покой, Тереза, но я здесь по поручению доны Леды, сеньоры доктора Жервазио, налогового инспектора.
Доктор Жервазио, худой и очень вежливый, несколько раз посещал Эмилиано; его супругу Тереза видела как-то в одном магазине, она выбирала ткань. Красивая молодая женщина, хорошо сложенная, заносчивая.
– Я не нашла ничего по вкусу, сеу Гастон. Нужно улучшить ассортимент.
Она говорила с коммерсантом, но смотрела на Терезу, и смотрела внимательно. Уходя, она даже приказала сеу Гастону поискать в Баии черный китайский креп и, взявшись за ручку двери, улыбнулась Терезе. Эта улыбка была для Терезы неожиданной.
Портниха села, они беседовали в столовой.
– Дона Леда прислала меня к вам с просьбой дать ей ваш бежевый с зеленым туалет с большими карманами, вы знаете, какой?
– Да, знаю.
– Чтобы снять фасон, она находит его великолепным, я – тоже. Кроме того, все ваши туалеты прекрасны. Я слышала, что весь ваш гардероб идёт из Парижа, даже нижнее бельё, правда?
Тереза рассмеялась. Доктор покупал ей бельё в Домах моды в Баии, у него был хороший вкус, и он любил выбирать и одевать Терезу не только для выхода из дома, но и на каждый день. Тряпки на все случаи жизни по последней моде, привозимые из каждой поездки, полные шкафы; без сомнения, это он делал, чтобы возместить ущерб от уготованной Терезе затворнической жизни. Из Парижа? Надо же, чего только не услышишь в этом маленьком городе, невозможно и представить себе!
Тереза встала, чтобы идти за платьем. Боясь получить отказ, портниха не отважилась спросить разрешения последовать за ней, а просто пошла и не удержалась от восклицаний, когда Тереза распахнула дверцы старинных шкафов. Вот это да! Ой, Боже правый! Да такого приданого нет ни у кого в Эстансии! Ей захотелось потрогать руками, посмотреть подкладку и шитьё, прочесть, что написано на этикетках магазинов Баии. В одном из шкафов лежало нижнее мужское белье; Фауста стыдливо отвела глаза, возвращаясь к платьям Терезы.
– Ах! Какой прелестный костюм, когда я всё расскажу своим клиенткам, они умрут от зависти…
Тереза заворачивала платье, взволнованная портниха раскрывала саквояж. Некоторые умирают от зависти, глядя на идущую рядом с доктором Терезу, одетую с иголочки; развязывают свои языки и плетут небылицы. Другие, вроде Леды, хвалят её наряды и поведение, относятся к ней с симпатией и находят её не только красивой и элегантной, но и воспитанной. Даже сама дона Клеменсия Ногейра – девяносто килограммов ханжества и величия, – говорят, тоже её хвалила, но что-то не верится. В кругу надменных модных сеньор, блюдущих общественную нравственность, довольно громко и четко высказывались о спорной личности Терезы: она знает своё место, никуда не рвётся, вы считаете, этого мало? Не удовлетворенная таким высказыванием всем известная дама, супруга хозяина фабрики тканей, дополнила со знанием дела и уверенностью: вместо того чтобы критиковать девушку, все они должны были бы благодарить её, что она довольствуется столь малым – купаньем в реке, прогулками, обществом доктора. Да, потому что, если бы она попросила Гедеса водить её на балы, на всякие встречи и праздники, как, скажем, торжество по случаю Рождества Христова, Новый год, месяца Марии, девятидневные и тринадцатидневные молитвы, праздник Святого сердца Господня, на заседание общества Друзей библиотеки, если бы она просила ввести её в семейные дома, и он, имея деньги, право приказывать и старческую страсть, сделал бы всё это, кто был бы первой дамой в Эстансии? Стал бы кто-нибудь сопротивляться требованию Эмилиано Гедеса, Межштатному банку Баии и Сержипе? Разве не глядят из окон на эту пару известные люди города, не наведываются в дом Гедеса, включая падре Винисиуса? И если их не видят на улицах и в других местах каждый день, то это только благодаря сдержанности самого Эмилиано Гедеса и его любовницы, а никак не моральным устоям мужей достойнейших сеньор.
Даже лицемерки стали причитать по поводу обычаев Эстансии. Они столь монархичны, что не допускают, чтобы дамы из высшего света общались с любовницами и сожительницами женатых людей. Тереза хорошо понимала причины, почему дамы Эстансии не искали с ней личных встреч. Дона Леда, посылая к Терезе свою посредницу Фаусту, выразилась вполне откровенно:
– Если бы я жила в Баии, я бы сама пошла к ней, это никого бы не волновало. Но здесь, в Эстансии, при такой отсталости это невозможно.
С просьбой снять фасон её платьев, блузок, пальто, рубашек обращались многие, не только дона Леда. И дона Инес, и дона Эвелина, что с черной родинкой, и дона Роберта, как и уже упомянутая дона Клеменсия, – все дворянского происхождения. Ни одна из них не поклонилась ей на улице, но дона Леда прислала ей в подарок плетеные кружева из Сеары, а дона Клеменсия маленькую цветную гравюру Святой Терезы, очень тонкий подарок, с молитвой в стихах и отпущением грехов.
– Все это говорит за то, что ты, Сладкий Мёд, законодательница моды в Эстансии… – Эмилиано смеялся смехом весельчака, слушая подробности визитов всеми уважаемой местной портнихи Фаусты Ларреты. Она распространялась о семейных неурядицах, хронических заболеваниях, о своей нелёгкой жизни на плоды собственного труда, о расстройствах бракосочетаний, постоянных волнениях, ах, её жизнь – это роман, нет, не роман, а фельетон о любви и обмане.
– На балу по случаю Нового года было пять платьев, скопированных с моих… Не говоря уже о нижнем белье, ведь они даже с трусиков хотят снять фасон. Так вот, законодатель мод в Эстансии не я, а вы, сеньор.
Она показала ему гравюру, полученную от доны Клеменсии, с отпущением грехов тому, кто будет читать молитву святой Терезе, её тёзке.
– Я очищена ото всех грехов и больше не позволю вам ко мне прикоснуться; уберите руку, сеньор греховодник. – И, угрожая ему вечной карой, она подставила ему губы для поцелуя.
Всё было сказано и показано ему, чтобы заставить его смеяться теплым хорошим смехом, держа бокал с портвейном. В последние дни он смеялся реже, был задумчив и молчалив. Но с ней был как никогда ласков и нежен. Чаще приезжал в Эстансию и дольше здесь задерживался. После любовных игр в постели или гамаке он отдыхал, положив голову к ней на грудь.
