Виновны в защите Родины, или Русский - Тимофей Круглов

А Валерий Алексеевич налегал на книги — издательства печатали все больше новых имен да еще старых и забытых вытаскивали из прошлого. Все больше становилось яростных публицистов — все манили чем-то, звали куда-то. Но когда в одном из публицистических сборников Иванов прочитал призыв заложить или продать часть российской территории японцам или кому-то там еще и за вырученные деньги срочно удовлетворить потребности советского народа в видеомагнитофонах и модной одежде, колготках и посудомоечных машинах. Что-то в Иванове хрустнуло и застопорилось, как будто предохранитель сработал. А там и расширенный пленум творческих союзов Латвийской ССР подоспел, на котором маститые, облеченные властью и привилегиями творцы, все как один латыши или евреи, призвали обратить внимание центральной власти на проблемы «страждущих и жаждущих» национальных республик. Как они страждут и чего жаждут — это Иванов знал уже прекрасно — и по детству, проведенному на эстонских островах, и по сегодняшней Латвии.

Совсем недавно, еще учась на дневном отделении в университете, он летом ездил подрабатывать в колхоз. Тесть был бригадиром строителей-шабашников. Трудились в Цесисском районе — одном из самых «латышских» в республике. Даже Валерий Алексеевич, давно живущий в Прибалтике, просто обалдел от чистоты, красоты, обеспеченности — в которых жили латышские крестьяне при советской власти. Асфальтированные дороги, колхозные усадьбы из красного кирпича по спецпроектам, огромное количество техники, развитая инфраструктура — электричество, газ, центральное отопление, водопровод, канализация. Клубы, спортивные залы, библиотеки, школы и детские сады — все поражало богатством. Равно как и сами колхозники. Такого количества частных автомобилей в городе тогда было не встретить. Но главное — это жилье. В центре колхозного поселка стояло несколько роскошных пятиэтажек. Разнообразная, очень удобная планировка, высокое качество во всем — от кирпича до отделки — просто восхищало по тем временам. Но дома эти стояли наполовину, а то и на две трети пустыми. Колхозники хотели жить в особняках. «Ливанские домики» — сборные пятикомнатные коттеджи производства Ливанского домостроительного комбината — их тоже уже не устраивали. И вот бригада шабашников строила в Таурене кирпичные двухуровневые усадьбы, рядом с которыми возводили кирпичные же хозпостройки для скота и кормов. Конечно же, здесь присутствовали все городские удобства — ванная на каждом этаже, туалеты, отдельные комнатушки для стиральной машины и прочей бытовой техники.

Все это строилось за счет колхоза, распределялось среди колхозников путем выдачи беспроцентных кредитов, которые со временем сам колхоз за них и погашал. Про качество развитого соцкультбыта и копеечные цены на все — включая роскошные обеды в местной столовке — и говорить не приходится. Все это так понравилось молодому студенту, что он стал уговаривать Аллу плюнуть на все и переехать в Таурене. Работу в местной школе предлагали сразу, сразу предоставляли на выбор любую квартиру в роскошных пятиэтажках, все равно пустующих. Колхоз доплачивал учителям премии, выделял продукты и всякие льготы — путевки на отдых и все такое прочее.

Конечно, пришлось бы подучить латышский язык — русских здесь практически не было. Но зато какая жизнь на природе! Рядом цепь красивейших озер, в которых берет начало Гауя, чистейший воздух! Полчаса на автобусе или своей (!) машине до Цесиса, а там на поезде всего два часа до Риги!

Вспоминая все это сейчас, Иванов мрачно улыбался: надо же было быть таким идиотом! Латышская национальная среда приняла бы русских к себе только пережевав и превратив их в латышей. Да и держалось колхозное благополучие на щедрых дотациях Союза на все: стройматериалы, горючее, корма, удобрения. На повышенных закупочных ценах для местной сельхозпродукции, в том числе. Латышей просто подкупали, чтобы сидели и молчали до поры до времени. А они пользовались этим, естественно, требовали все больше и больше. В свободное время выращивали на приусадебных участках цветочки — торговали ими по всему Союзу, вплоть до самых далеких северных районов, получали баснословные прибыли. Все это держалось на устойчивой системе подкупа нацменьшинств за счет России и русского народа. О том, какая нищета царила здесь же при немцах-баронах или при первой буржуазной республике, ему рассказывали старые латыши, прекрасно помнящие, как это было на самом деле, и со страхом глядевшие на своих же соплеменников, поднявших руку на власть, которая вытащила их из многовекового рабства.

Еще одна щедро дотируемая Москвой национальная кормушка — это творческие работники. Академия наук со всеми ее институтами, театры, консерватория, Академия художеств, народные хоры, народные промыслы, многочисленные издательства, журналы, газеты, телевидение и радио, киностудия, в конце концов, — все это было закрыто для русских. Латыши старательно теперь рубили сук, на котором так удобно сидели все послевоенные годы. Ну и пусть — это их выбор! Не жалко. Они не пожалели даже своих — ведь в заднице окажутся не только русские, преимущественно занятые на производстве, но и те же самые латышские крестьяне, и та же самая латышская интеллигенция, которая и появилась-то только благодаря усилиям сначала царской, а потом и советской власти.

Валерий Алексеевич, признаться, долго не мог изжить из себя пресловутый «советский интернационализм». С одной стороны, иллюзий в отношении «братьев наших меньших» он не питал уже с детства, когда кулаками пробивал себе дорогу в школу, проходя как сквозь строй через соседей — эстонских подростков. Да и волнения 72-го года, памятные островитянам и никому более в Союзе не известные, наложили свой отпечаток — все-таки власть в лице пограничников, с которыми конфликтовали тогда эстонцы, была его властью.

Но в Риге, совершенно русской Риге 70-х, воспоминания ослабли. Появились даже приятели латыши и латышки, пусть их было и немного. Потом. Потом многое стало снова наводить на грустные мысли. В том числе учеба в местном университете и преподавание русского языка в латышской школе. И все равно думать о русских интересах как об интересах особенных, не говоря уже о том, чтобы говорить о каких-то приоритетах своего народа перед другими ему и в голову не приходило, и в голове такая мысль не укладывалась. Справедливости — вот и все, что хотел он для себя, как для русского человека, и для русских вообще, и вообще для всего человечества. Впрочем, впереди у Иванова была еще очень долгая дорога, одолевая которую он потихоньку все больше начинал понимать — кто он такой, и кто такие русские, и что такое Россия.

Короче говоря, симпатии к перестройке испарились у Иванова очень быстро. А потом в Латвии пошел вал нападок на русских в целом и на Россию. В августе 88-го года, перед последним своим учительским учебным годом в школе, Иванов присутствовал на собрании учителей Кировского района Риги. И там впервые своими ушами услышал, как прямо с трибуны один из делегатов собрания — латыш-учитель истории полчаса, не меньше, обличал преступления советского режима во время Второй мировой войны, оправдывал латышских легионеров СС и «лесных братьев». А ему миролюбиво и уважительно оппонировали, слегка журя, первый секретарь райкома КПСС и главный районный комсомолец.

Учителя 35-й дружно встали и демонстративно ушли с собрания, когда им не дали слова, чтобы ответить на все это безобразие. Дальше — больше. Уже в октябре прошел учредительный съезд Народного фронта Латвии, всячески поддерживаемый руководством республики и тщательно опекаемый московскими идеологами. В ответ инициативная группа Рижского краснознаменного института инженеров гражданской авиации (знаменитого РКИиГА) собрала в клубе швейного объединения «Латвия» первое собрание трудовых коллективов Риги с повесткой дня о необходимости создания Интернационального фронта трудящихся Латвийской ССР. Вскоре прошел и первый съезд Интерфронта. А уже в 1989 году Иванов из сторонника и активиста Интерфронта стал его штатным работником.

Сам он сначала, правду сказать, излишне не рвался в бой. Ходил на митинги и демонстрации, собирал деньги, писал в «Единство» статьи, помогал по просьбе более активных интерфронтовцев, Регины, например, телегруппе ИФ, даже ездил в командировки по делам движения. Но вместе с тем работа в школе его вполне устраивала. В 89-м году, отгуляв по обыкновению отпуск на отцовской даче в Кегумсе и даже съездив вместе с интерфронтовцами в командировку в Ленинград, Валерий Алексеевич спокойно готовился к новому учебному году. Тут-то его и настигло предложение Алексеева, от которого он так и не смог отказаться.

Когда электричка, преодолев мост над Лиелупе, уже подходила к Дзин-тари, Иванов внезапно, не доехав одной остановки, решил выйти и пройтись оставшийся до Майори кусок пути пешком. Вот именно это ему и надо было обдумать хорошенько, прежде чем встретиться с Татьяной. Предложение Алексеева, своя быстрая, головокружительная карьера в Интерфронте и. Таня, давно позабытая Таня, с которой он столкнулся нос к носу вчера в кабинете шефа.