Ii. Камень второй. Горящий обсидиан - Ольга Макарова

Высокий, такой же высокий, как Серег, незнакомец выступил из-за багряных древесных зарослей и лениво загородил Максу путь…

Колпак с пятью бубенцами… глаза без белков цвета темного янтаря… желтая кожа, туго обтягивающая широкие скулы и острый подбородок… улыбка… улыбка хищного голодного безумца… ровные, белые, смертельно острые зубы… Серый Охотничий плащ древнего образца… запахнутый справа налево, как у мертвого, которого провожают в последний путь…

Следом потянулись остальные, подобные первому. Один был белоснежно сед и горбат; длинные руки с кривыми когтями почти волочились по земле. Другой смотрел свирепым псом, и зеленые глаза мерцали из-под надвинутого на лоб колпака. Двое оставшихся о чем-то шипели между собой за спиной у Макса Милиана; он не нашел в себе смелости обернуться и посмотреть…

Конечно же, конечно!.. Марнс не должен бояться подобных созданий. Марнс смеется в околочеловечьи морды детей тьмы!.. Но это не были дети тьмы: дышалось все так же свободно… Это было… нечто большее… нечто, чего понять нельзя…

Краем глаза Макс Милиан увидел, как за спинами шутов собираются другие, чей облик не выразить в человеческих словах… стигийские пауки…

— Мальчик-мальчик, зачем ты бродишь здесь один? — вновь заговорил главный шут. — Где твои родители?

— Где? Где? — зашипели сзади.

— Быть может, позовешь?.. — шут захохотал, явно наслаждаясь беспомощностью мальчишки.

— Я… не… я не хочу… здесь умирать… — бессвязно лепетал Макс…

Умереть здесь. В мире, где нет времени. Умереть под застывшим навеки дождем. Лечь костьми в мертвую землю. А что станет с душой в этом статичном мире? Что ждет ее? Вечность…

— Я не хочу здесь умирать!!! — заорал Макс не своим голосом, на ходу выхватывая меч и бросаясь напролом. Сквозь толпу тех и других. К двугорбому холму с мертвыми цветами, за которым… свобода…

Надо ли говорить, что его безумная атака захлебнулась сразу же?..

…Серег в задумчивости потер левое ухо: он обыскался журнала в лаборатории, в библиотеке, в кабинете и меньше всего ожидал найти его здесь. Вспомнить, когда это он положил его сюда, он не мог: он давно не навещал свою «Келью Одиночества».

Поразмыслив пару минут, Серый Инквизитор грустно усмехнулся и махнул на все рукой. Затем он небрежно сгреб со стола журнал и отправился разъяснять Ориону, сыну звезд строение лихтенной серебристой цепи на кристаллической матрице; давно обещал.

…Пропажу Хоры Лунарис он обнаружит еще очень не скоро…

…Горы Фумо, молчаливые стражи неизведанных земель, где, согласно легендам, живут твари и народы, не ведомые даже миродержцам. До поры, до времени путь человеку туда закрыт, и суровые ледяные горы проследят, чтобы он, такой юный и любопытный, не сунулся в дикий край раньше срока. Раньше, чем изобретет летающие машины или особо мощные левитационные заклинания — иначе он найдет за горами только свою смерть.

Горы Фумо перейти нельзя… И этой обледенелой площадки на высоте трех с половиной тысяч метров над уровнем моря человек достичь бы никогда не сумел, ведь для этого нужно сначала преодолеть еще четыре таких горы, поднимаясь и спускаясь по крутым склонам.

От самого прихода миродержцев здесь было тихо и спокойно. Ветра находили здесь свой дом. Редкие птицы роняли сюда свою тень.

Но вот случилось небывалое. Невозможное. Пренебрежительно мало вероятное, чего не предположил бы даже старик Раеннар Виэн… Здесь разверзся Провал — и выбросил на голый лед истерзанное тело человека…

Глава девятнадцатая. Палюс

Я помню его прекрасно. Светловолосый, чертовски обаятельный молодой негодяй с лучезарной улыбкой. Он шел по жизни, сияя неким внутренним светом, как человек, окрыленный мечтой. Наверное, это и заставило мою бедную девочку так сильно любить его. Любить, восхищаться и прощать ему все на свете. Что же до него… не думаю, что он мог бы полюбить кого-то; он был весь и полностью в своей тайной мечте, которую никому не доверял…

Прекрасный ледяной мир был добр к умирающему Максу Милиану, настолько, насколько могут быть добры холодные горы. Льдистые пики сияли ослепительной, первозданной белизной, и голубое небо над ними было безоблачно. Порывистый ветер крал тепло воспаленных ран, умеряя боль и навевая последний сон… Большего Макс не мог просить — только уснуть навсегда в живом, настоящем мире, где солнце движется по небу и плачет меж скалами ветер. И он был благодарен судьбе за то, что сумел вырваться из багряного ада.

Готовый уйти навсегда, Макс Милиан все же задержался ненадолго: левой рукой (правая отказывалась повиноваться) он вынул из кармана Хору Лунарис. Камень тяжело было держать — он то и дело норовил выскользнуть из окровавленных пальцев, но Макс справился: медленно, как во сне, он поднял молочно-белый стабилизатор над гладким льдом площадки и погрузил его в ноздреватую плоть скалы.

Вот твоя новая оправа. Отныне и навсегда.

…Долг выполнен. Непонятный и никому не нужный долг. Мучительно выдохнув, Макс Милиан закрыл глаза…

Сон вечной мерзлоты простер над ним свое белоснежное крыло. Сознание стремительно меркло, совсем как горящий обсидиан на груди.

Необъятная Вселенная разверзлась перед мысленным взором, как в трансволо, только пространство было черным, с единственной звездой в центре. Той самой. И она приближалась, медленно. И сияла все ярче… Она была прекрасна…

…предсмертное видение прервала далекая жгучая боль…

Над Максом Милианом склонился человек. Темную, остро пахнущую лекарством жидкость из толстой фляги он лил прямо на чудовищные, безусловно смертельные раны. И те срастались, вспухая жуткими шрамами, навсегда уродующими руки, грудь, лицо…

Чудесное зелье было замешано на болотном жоге, самом злом из всех известных и, вылитое на открытую рану, должно быть, жгло хуже каленого железа…

Вернувшись в реальность, Макс Милиан взвыл от боли.

— Тише, тише… — говорил ему странный лекарь, распространяя волны обезболивающего заклинания, отдающие Северным холодом.

Мальчишка притих и теперь только слабо стонал — должно быть, небольшое жжение все же осталось: заклинание самодельное и далеко не идеально по воздействию.

Боль была нужна, чтобы вернуть заблудшую душу обратно. Теперь в ней нет необходимости…

Человек тяжело вздохнул и опустил флягу, держа ее обеими руками. Пять пальцев было на этих руках: два на левой и три на правой; болезненно скрюченные, словно неправильно срослись после тяжелого перелома, раздробившего всю руку…