Полное собрание сочинений. Том 85 - Толстой Л.Н.

1885 г. Июля 13—14. Я. П.

Не получивъ еще вашего послѣдняго письма, я быль увѣренъ, что вы остались въ Англіи по самымъ хорошимъ причинамъ. Такъ и вышло, и я этому очень радъ зa васъ. Но странное дѣло, я такъ гадокъ, что когда мнѣ случится сдѣлать также, какъ вотъ вамъ теперь, поступокъ самый простой и естественный, я сейчасъ же называю его себѣ хорошимъ поступкомъ, даже жертвой, ставлю его себѣ въ заслугу и этимъ довольствомъ собою испорчу все дѣло, сдѣлаю хуже. — Не сердитесь, милый другъ, что я это говорю вамъ изъ боязни, чтобы съ вами того же не случилось. Разумѣется, всѣ практическія дѣла, какую бы они не имѣли цѣль, есть вздоръ и пустяки въ сравненіи съ тѣми требованіями добра, к[оторыя] заявляются у насъ въ душѣ.

Вы мною будете совсѣмъ недовольны. По утрамъ пишу все статью «Ч[то] н[амъ] д[ѣлать]» о деньгахъ, податяхъ и значеніи правительства и государства, и по вечерамъ кошу такъ, что руки болятъ; но мнѣ кажется, что я ничего дурного этимъ не дѣлаю. Въ писаніи моемъ много мнѣ открывается новаго и важнаго для меня самого. И я не могу быть спокоенъ, не разъяснивъ этаго, тѣмъ болѣе, что все это только служитъ разъясненіемъ ученія Христа.

Получаю письма, часто радующія меня, указывающія на то, что другіе дѣлаютъ тоже, что и я — какъ я вѣрю — дѣло Божіе. И вижу людей такихъ. На дняхъ быль такой молодой Еврей, бывшій революціонеръ.1 Вчера же получилъ письмо съ рукописью того сибирскаго молоканина,2 про к[отораго], помните, пишетъ Успенской, — о первородномъ законѣ «въ потѣ лица снѣси хлѣбъ». Удивительно вѣрно и сильно. Я написалъ ему письмо, а рукопись перепишу для васъ.

На дняхъ тоже получилъ письмо Сибирякова — прилагаю его.3 Я ему отвѣчалъ, что веденіе всего дѣла — учрежденія, разрѣшенія журнала, вѣроятно, вы возьмете на себя и что редакторомъ лучше всего будетъ Бирюковъ.

Разсказъ свой одинъ я поправилъ уже 2-й разъ корректуру и послалъ Сытину печатать, а другой набирается.4 Прощайте до свиданья, надѣюсь, въ Ясной. Передайте мой привѣтъ Лизаветѣ Ивановнѣ и Пашковымъ. М. Arnold’a книжка очень хороша,5 но не такъ, какъ первая. Есть задоръ полемики и забота о себѣ и своихъ мысляхъ. Впрочемъ это я напрасно говорю. Благодарствуйте за книги. Мнѣ прислалъ ихъ Бирюковъ. Хорошо ли вамъ? Что-то я боюсь, что вы какъ-нибудь себѣ испортите. Голубчикъ, сдѣлайте, чтобы вамъ было хорошо.

Л. Т.

Полностью печатается впервые. Небольшой отрывок напечатан в ТВ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 26. На подлиннике против обыкновения нет отмеченной Чертковым точной даты отправления письма, а только: «Я. П. июль 85». Датируем, исходя из того, что письмо это было получено в Ньюпорте к 20 июля, а время пересылки писем туда из Ясной поляны занимало обыкновенно 6—7 дней. Кроме того письмо это было написано одновременно с письмом к Л. Д. Урусову (и в том, и в другом письме говорится, что накануне была получена рукопись Бондарева), а на письме Урусова сохранилась пометка адресата: «получено в Дятькове 16 июля».

Письмо это является ответом на письмо Черткова от 2 июля, из которого приводим всё наиболее существенное: «Пишу вам с парохода, на котором сейчас приехал из Англии и на котором сейчас возвращаюсь обратно в Англию. — Покончив все свои дела, я сегодня утром распростился с матерью... взял билет до Петербурга. Мать заплакала при прощанье, вообще ее лицо выражало ужасную тоску. Я увидел, что ей очень тяжело со мною расставаться и, следовательно, что мое присутствие при ней имеет для ее благосостояния существенное значение... Расставшись с матерью под впечатлением ее тоски, я стал подводить итоги результатов моего пребывания в Англии и соображать, достиг ли я цели своей поездки в Англию и хорошо ли сделал, что уехал. Я пришел к отрицательному ответу на оба эти вопроса. А потому ничего не осталось, как вернуться к матери. Я должен сначала сделать оговорку. Я много думал о вопросе о причинении другим огорчения по поводу некоторых ваших мыслей на этот счет. Но я не могу решить его в том смысле, что во что бы то ни стало никого не следует огорчать и что, раз другие огорчаются мною, то значит я поступаю не по-христиански и следует прекратить то, что огорчает. Если признать, что, поступая по-христиански, человек никогда никого не огорчит, то пришлось бы тогда с волками жить, по-волчьи выть, всегда исполнять желания тех, среди которых в данную минуту находишься... С этим я согласиться не могу... Я сделал эту оговорку для того, чтобы вы не подумали, что из-за впечатления тоски матери я нашел нужным вернуться к ней. Нет, это только послужило поводом к тому, чтобы снова обдумать... Я понял следующее. Пока—главная цель моей жизни-мать... Еслиб не необходимость жить при матери, я не занимался бы изданиями, а жил бы где-нибудь в глуши своим трудом. Следовательно, считая отношения к матери своей главною задачею, я должен, по крайней мере, достигать этой главной цели. А этого я еще и не сделал... Как часто бывает — толчек дан чувством, а разум проверил и разрешил. И теперь я чувствую, что, бог даст, сближусь с матерью и стану в те отношения к ней, какие должно. И я очень рад и счастлив этому сознанию. И я вижу, что влекло меня назад в Россию много эгоистического... Хотелось пожить на свободе при симпатичном деле в простой обстановке. Хотелось мне побывать у вас в Ясной недельки две, и я надеялся, что смогу хоть немножко помочь с вашими рукописями. И это было бы само по себе важное дело, которому я считаю, что стоило бы кому-нибудь посвятить всю свою жизнь. Но при матери никто меня заменить не может. А потому приходится и этим пока пожертвовать».

1 О ком именно говорит здесь Толстой, установить не удалось.

2 Сибирским молоканином Толстой ошибочно называет жившего в Сибири крестьянина Тимофея Михайловича Бондарева (1820—1898), автора обширного рукописного труда, озаглавленного им «Торжество земледельца или трудолюбие и тунеядство», которым Толстой заинтересовался по очерку Глеба Успенского «Скучающая публика» (из серии очерков «Трудами рук своих» — «Русская мысль», 1884, 11). Бондарев был крепостным помещика Чернозубова Новочеркасской обл. На 37-м году за мнимую провинность был сдан в солдаты. Отбывая воинскую повинность на Кавказе, под влиянием сектантов — иудействующих (субботников), перешел в иудейство, зa что в 1867 г. был сослан в Сибирь, в Минусинский у. Енисейской губ. Там он и прожил до конца своей жизни. Вышеназванный труд его писался там в течение пяти лет и по окончании был послан им в Минусинский музей, откуда и попал в руки Г. Успенского. Основная мысль этого труда состоит в том, что главным источником всех зол и несправедливостей, наблюдающихся в современном общественном и государственном строе, является пренебрежение людей к самой первой и несомненной нравственной обязанности их, указанной в первой главе Библии: «в поте лица своего снеси хлеб твой». Это сочинение Бондарева Толстой признал замечательным «по силе, ясности и по красоте языка». Впечатление, которое оно произвело на него, было огромно, так же как и впечатление от устной проповеди Сютаева (см. прим. 5 к п. № 36 от 13—14 ноября 1884 г.). «Бондарев превосходно, гениально... да, да, гениально доказал, что земледельческий труд должен быть нравственной обязанностью всякого», — говорил он А. С. Пругавину (см. статью последнего «Из встреч с Л. Н. Толстым. Два гениальных мужика», Русск. вед., 1911, № 157). Впрочем, мысль Бондарева о земледельческом труде нужно понимать несколько шире. Сам Толстой в заметке о нем, написанной для V т. Критико-биографического словаря С. А. Венгерова, говорит: «Бондарев не требует того, чтобы всякий непременно надел лапти и пошел за сохой, хотя он и говорит, что это было бы желательно и освободило бы погрязших в роскоши людей от их заблуждений..., но Бондарев говорит, что всякий человек должен считать обязанность физического труда, прямого участия в тех трудах, плодами которых он пользуется, своей первой, главной, несомненной обязанностью и что в таком сознании этой обязанности должны быть воспитываемы люди». Сам Бондарев считал, что учение его «в четыре года» перестроит мир, и, заботясь об отпечатании и распространении его, наивно подавал прошения об этом разным сановным лицам, в том числе и министру внутр. дел. Толстой пытался объяснить в письме к нему, что «министры все запрещают даже говорить про это» (см. письмо Толстого к Бондареву от ноября-декабря 1885 г., т. 63). Однако он сделал всё от него зависящее, чтобы опубликовать сочинение Бондарева. В 1888 г. он добился того, что оно было напечатано, хотя и с значительными сокращениями, в «Русском деле» С. Ф. Шарапова (№№ 12 и 13), за что Шарапов получил от министра внутренних дел «предостережение». Наконец, в 1906 г. отрывки из рукописи Бондарева были напечатаны, с предисловием Толстого, в издании «Посредника». В полном же своем виде она осталась ненапечатанной.

3 В письме этом, выражая удовлетворение той программой предполагаемого народного журнала, которая была выработана Чертковым при помощи Оболенского, К. М. Сибиряков (см. прим. 1 к письму № 53 от 16 апреля 1885 г.) указывает на необходимость, до начала хлопот о разрешении журнала, подыскать для него редактора, увлеченного теми идеями, которые должны лечь в основу дела, и вместе с тем «широко развитого, образованного и обладающего литературным талантом». Называя трех известных лиц из петербургского литературного мира, которых ему рекомендуют окружающие его, Сибиряков говорит о них в тоне нерешительности. «Идеальным редактором я считаю вас, Лев Николаевич, — заключает он. — В крайнем случае можно найти фиктивного..., без права вмешательства в дела» (AЧ).