Ястреб халифа - К. Медведевич

Тарег отлепил ладонь от стены и вошел в комнату. В ней было пусто и пыльно. В прямоугольнике света нерегиль остановился. Опустился на колени и, постояв так несколько мгновений, плашмя завалился на бок.

* * *

Из старинных хроник и рассказов:

«Однажды в маджлисе халифа аль-Муктафира собрались самые знаменитые мужи аш-Шарийа. И эмир верующих, который в ту пору был молод, спросил:

— Можете ли вы рассказать мне о случае, когда вы были близки к смерти настолько, что никакой надежды на спасение не оставалось, а от лезвия меча ангела Азраила вас отделял волосок не толще шерстинки асмодийской овцы?

И тут все посмотрели на Тарика — а тот задумался.

— О аль-Мансур! — воскликнул молодой халиф. — Прости, видно, мои слова пробудили в тебе тяжелые воспоминания. Ты, верно, снова видишь себя на той скале над Вардуном!

Но аль-Мансур лишь покачал головой.

— Ты ошибаешься, Муса, — отвечал он в своей манере, как отвечал он всем халифам аш-Шарийа, которым служил. — Я думаю не о том ущелье. И не о площади перед дворцом Ад-Дар аль-Азиза за месяц до того.

— Где же ты был ближе к смерти, чем в перечисленных обстоятельствах? — удивился эмир верующих.

— В долине Дейлема много веков назад стоял замок по имени Калатаньязор. Сейчас от него даже камней не осталось — но каждый раз, когда я проезжаю мимо той скалы, я вспоминаю, как оказался там лицом к лицу со смертью.

— Что же там с тобой приключилось? — снова удивился халиф — ибо среди многочисленных рассказов о подвигах аль-Мансура не было ни одного про замок Калатаньязор.

— То, о чем ты спрашивал — я чуть не умер, — ответил Тарик. — Потом я не раз целовал смерть в губы через покрывало — но я знал, что мне предстоит, и со мной всегда стоял кто-то рядом. А в Калатаньязоре я был один, и смерть подступила неожиданно. И, что хуже всего, она приблизилась ко мне посреди пустыни, которую я устроил собственными руками.»

Ибн Кутыйа, «Рассказы о знаменитых мужах аш-Шарийа» * * *

…— О Абу-аль-Саиб, прочти мне самые пленительные стихи о неразделенной любви, когда-либо сочиненные детьми ашшаритов! — вздохнув, обратился Аммар к своему придворному поэту.

И Абу-аль-Саиб аль-Архами подумал с мгновение и прочел:

— Проходит в красном, ранит сердце взоромИ кажется мне смертным приговором.Ее наряд насквозь пропитан кровью,Как будто бы окрашенный сафлором.

Пальма над головой халифа шелестела тонкими длинными листочками. На лужайке по его приказу не оставили ни одной лампы — все они горели на ступенях мраморной лестницы, полого ниспадающей сюда, к нижней террасе сада. В подсвеченном теплыми огоньками сумраке золотое шитье на черном бархате достархана казалось еще тоньше и затейливее — рассказывали, что мастерица вышивает эти головокружительные затейливые изломы и узоры одной ниткой, ни разу не обрывая ее после того, как начнет работу. Ровно посередине скатерти в золотой оправе тепло круглился аметист — камень, предохраняющий от опьянения.

Аммару же было не до осторожности в этот вечер: сердце ныло, и одуряющая тоска — то ли безделье давало себя знать, то ли отсутствие вестей об Айше, — накатывала тяжелыми, оглушающими волнами.

Молодой халиф покачал головой — нет, мол, не то. И сказал, поднимая чашку — невольник тут же наклонил над ней кувшин:

— Вот стихи, которые лучше подойдут к случаю.

Узнать бы мне, кто же она, быть может, посланница солнца,А может быть, призрак луны, мелькнувший в лазури безбрежной?Кто знает, быть может, она — моя сокровенная дума,А может быть, образ души, причуда тревоги мятежной?А может быть, это мечта, возникшая вдруг перед взором,Моею душой рождена в своей очевидности нежной?А может быть, морок она, вернее, предзнаменованьеСудьбы, угрожающей мне, и смерти моей неизбежной?

И Аммар лихо глотнул из чашки. В книгах наставлений говорилось, что к вину следует приступать, предварительно поев. Этой ночью он пренебрег наставлениями — впрочем, как и остальные участники попойки под кипарисами и пальмами садов аль-касра. Исбилья славилась своим ночным воздухом — он навевал странные желания и томительную тоску без названия, когда хочется то ли вскочить на рыжего кохейлана и помчаться в песчаные дюны пустыни, то ли выхватить джамбию и располосовать ей все подушки, представляя себе, что буря перьев и пуха — это крики и мольбы умирающих врагов. Ну или…

Знаменитое «или» Исбильи соткалось из ночного воздуха, словно по мановению кольца на пальце повелителя джиннов. Слуга подкрался к краю ковров и тихо сказал:

— О повелитель! У ворот стоит прекрасная Валлада! Звезда Исбильи просит разрешения поцеловать край твоих одежд…

Аммар встряхнулся — да так, что даже протрезвел. О Валладе ходили самые разные слухи. Эта дочь Мухаммада ибн Абд-ар-Рахмана ибн Умейя выделялась среди женщин своего времени и была единственной в своем роде, отличаясь несравненным остроумием и удивительной образованностью. Она была чудом и диковинкой города Исбильи, и лицезреть ее светлый облик было так же сладостно, как и внимать ее ясным речам. Привратники во дворце Валлады не были строги, и в ее покоях собирались лучшие мужи города, состязаясь в стихосложении и философских диспутах. А кроме того, рано овдовевшая Валлада отказывалась прислушиваться к сплетням и пересудам и открыто предавалась наслаждениям и удовольствиям. Говорили, что она велела написать на одном рукаве своей одежды такие стихи:

Неприступная, блистаю красотою неизменной;Я влюбленных попираю поступью моей надменной.

А на другом рукаве велела написать вот так:

Что поделаешь, но в свете от желаний нет защиты,Я любому позволяю целовать мои ланиты.

Признавая ее славу слагательницы стихов и красавицы, повелитель верующих приказал не разорять дома Валлады и не трогать ее домашних. Теперь двадцатитрехлетняя вдова явилась благодарить халифа аш-Шарийа за оказанные благодеяния.

Впрочем, сейчас рукава платья Валлады блистали девственной чистотой — белоснежный шелк струился вниз и опадал многочисленными мягкими складками, над локтями тонкую ткань перехватывали прорезные золотые браслеты, а высокую шею и грудь покрывало сплетенное из тысяч золотых нитей ожерелье, блистающее подобно нагруднику воина. Стыдливость красавицы едва ли оберегали шитая сапфирами шапочка-шашийа и прозрачное белое покрывало, оставлявшие на обозрение всякому желающему волнистые темные волосы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});