Аденауэр. Отец новой Германии - Чарльз Уильямс

Планировка и интерьер нового жилища многое могли сказать о характере его владельца. Все было очень, скажем так, по-спартански. Во всем доме имелась только одна более или менее большая комната — гостиная на первом этаже, остальные скорее заслуживали названия комнатушек. Это относилось и к собственному кабинету хозяина. Прихожая узкая — едва можно повернуться, входная дверь вполне подошла бы для какого-нибудь сарая. Чувствуется, что об удобстве для гостей не очень думали: дорожка к дому с улицы очень крутая, плиты ступеней предательски пошатывались.

Мебель более чем скромная и вдобавок не слишком удобная. В то время в округе возникло немало новых особняков — для Германии это был период относительного процветания; обстановка дома по Ценнигсвег, 8а, не выдерживала с ними никакого сравнения. Единственной уступкой требованиям дизайна и эстетики были драпировки-гардины на стенах, комплекс из трех примыкающих друг к другу помещений, которые предназначались для музицирования, а также множество деревянных фигурок святых по углам. В прихожей, в частности, гостей встречал — довольно неодобрительным взором, надо сказать, — святой Стурмий, канонизированный за свою миссионерскую деятельность в южной Германии в VIII веке.

В общем, дом производил такое впечатление, что хозяева не очень-то заботились о его внешнем виде и внутреннем устройстве. Это никак не относилось к прилегающему участку. Чувствовалось, что им занимались, и с любовью. Ряды тщательно выровненных террас точно следовали за изгибами рельефа, ручейки направлялись так, чтобы получались маленькие водопадики и фонтанчики, что придавало пейзажу нечто средиземноморское; планировка участка строго соответствовала требованиям агрономической науки: розарий на припеке, рододендроны — в тени и т.д. При разбивке плантации Аденауэр пользовался советами бывшего главного кёльнского садовника Йозефа Гиссена, однако в остальном это было его детище, к которому он никого больше не подпускал.

Самым привлекательным в новом доме было, пожалуй, его расположение. Позади — вулканические откосы Семигорья с венчающей весь горный массив могучей «Скалой дракона» — ее хорошо видно с террасы. Прямо перед домом склон круто обрывается к Рейну, вдоль которого тянется цепочка строений и возвышается церквушка, по архитектуре ничем не примечательная, но внешне довольно изящная, — это собственно Рендорф. Ныне пространство между деревушкой и домом Аденауэров все застроено, новые дома и выросшие деревья закрывают вид на Рейн и хребет Эйфель по ту сторону, но тогда он был наверняка великолепен.

Постоянными обитателями дома были только двое супругов и их младшие дети, старшие к тому времени уже жили своей жизнью. Конрад делал успешную карьеру в АЭГ, часто выезжал за границу; к примеру, в ноябре того же 1937 года посетил Париж, инспектируя местный филиал компании. Макс провел несколько месяцев в США по приглашению в рамках университетских обменов; ездил туда «по студенческой визе», как Аденауэр об этом упомянул — с явной гордостью за сына — в очередном своем письме Хейнеману, датированном 25 ноября 1937 года. Потом для него начались поиски работы. О Рии уже говорилось: ее замужество оказалось вполне удачным.

В доме постоянно жила одна служанка, кроме того, Гусей время от времени но мере надобности приглашала на поденную работу женщин из Рендорфа; недостатка в желающих заработать несколько марок не было, даже учитывая нелегкий путь из деревни вверх но крутому склону. К домашней работе она привлекала, естественно, и дочерей.

Ритм в доме задавал хозяин. Он вставал рано и прежде всего обходил свой сад. Завтракали и ужинали на террасе, разумеется, по-прежнему в раз и навсегда заведенное время. Обедали уже в более формальной обстановке, в столовой.

Перед ужином глава семьи работал над своими изобретениями. Однажды какой-то гость заглянул к ним без предупреждения, и ему пришлось ждать аудиенции, поскольку, как ему объяснили, «между пятью и шестью господин обер-бургомистр изобретает».

Превращение Аденауэра в почтенного домовладельца и его явная удовлетворенность своим новым статусом, по-видимому, были должным образом оценены власть предержащими: облако подозрений, которое витало вокруг него начиная с 1933 года, стало рассеиваться. 13 января 1938 года до него дошло известие, что принято решение вновь вывесить его портрет в галерее Кёльнской ратуши. «Какой символический акт! Просто нет слов!» — пишет он, не скрывая радости, своему новому приятелю, историку-искусствоведу Буслею. Правда, визитеров из Кёльна по-прежнему немного — только Пфердменгесы и Шмиттманы. Однако появились новые знакомые: уже упомянутый Буслей с супругой, дантист из Бонна Йохан Фольмар — с ним и его супругой чета Аденауэров вместе отдыхали летом 1938 года. Все это были католические семьи, люди серьезные, не какие-нибудь болтуны.

И еще изменение к лучшему: Аденауэр стал «выездным». В январе 1938 года он с супругой съездил в Брюссель к Хейнеману. В июле того же года они впервые за много лет вновь посетили Шандолен; поездку для них и супругов Фольмар устроил старый знакомый Конрада, швейцарский консул в Кёльне Вейс. Они не ограничились пребыванием в заброшенной горной деревушке, а устроили для себя настоящий тур, посетив Базель, Монтре и, наконец, Лозанну, где они снова встретились с Хейнеманом. Эти рандеву с «добрым другом» были наверняка не случайными: можно предположить, что именно он и субсидировал заграничные путешествия Аденауэров, поскольку на обмен валюты тогда в Германии существовали строгие ограничения.

В общем очередной, 1938 год оказывается для Аденауэра и его семьи вполне благополучным. «В Швейцарии было великолепно», — пишет он Хервегену 19 августа. Сад тоже его утешает. Хорошее известие приходит от Рии: она ждет ребенка. Словом, обычные радости пенсионеров.

Однако в большом мире назревают серьезные события. В марте 1938 года происходит аншлюсе Австрии. Согласно дневниковой записи Буслея, наш герой выражает «глубокое удовлетворение» этим событием (позже он, разумеется, опишет свою реакцию в прямо противоположном виде). В сентябре Гитлер принимает в Бад-Годесберге британского премьер-министра Невилла Чемберлена, который соглашается на отторжение от Чехословакии Судетской области и передачу ее Германии. Много лет спустя в одном из интервью, данном в начале 1961 года, он скажет, что «был потрясен продемонстрированным Чемберленом непониманием сущности Гитлера и его партии». В то время, однако, его собственные представления были, мягко говоря, не столь однозначны. Тот же Буслей занес в свой дневник такие высказывания Аденауэра по поводу позорного мюнхенского сговора между Гитлером, Муссолини, Чемберленом и французским премьером Даладье, сделанные им во время совместного чаепития 9 ноября 1938 года: «Колоссальный успех Гитлера — в истории Германии не было ничего подобного… Версаль окончательно рухнул… Полное поражение Парижа и Лондона».