Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

– Ну почему «шок»? – смущенно, но и с некоторым оттенком досады молвил Шурец, – нормально. Так и надо. – Затем досада все-таки проявилась. – «Неравный брак», – бестактно пошутил Саша.

– Ну почему «неравный», он всего на 25 лет старше.

– Всего?

– Да, всего… – хулиганский блеск в Ветиных глазах становился все ярче, все разгорался, и она вызывающе предложила. – Познакомить?

«Почему бы и нет», – подумал Саша, а вслух сказал: – Не стоит… Зачем?..

– Ну, тогда я сбегаю к нему, объясню, кто ты, а то вон он уже как смотрит.

– А кто я? – поинтересовался Шурец.

– Да навру что-нибудь, – игриво ответила она. – Не правду же ему рассказывать. А потом сразу вернусь, ладно?

И она побежала к своему ревнивому кавказцу врать о причине уж слишком теплой встречи со старым знакомым.

До окончания регистрации и прочих формальностей оставалось 30 минут. Саша перестал общаться со своей группой, на вопросы отвечал невпопад и все смотрел в ту сторону, куда убежала Виолетта. Неясная – без всяких видимых причин – тревога постепенно заполняла его. Разлад, душевный разброд, чего-то не хватает, необъяснимое беспокойство – все это испытывают некоторые люди при магнитных бурях и полнолуниях. Ничего похожего, по крайней мере в последние два месяца после возвращения из Ижевска Саша не испытывал. Напротив, эти два месяца были чуть ли не самыми удачными в его жизни. Мало того, что глаз был вылечен без последствий, но еще и дела складывались как нельзя лучше.

«Ну, какие у поэта могут быть дела?» – пренебрежительно спросит какой-нибудь человек, привыкший к мысли, что дела могут быть только у бандитов, бизнесменов и чиновников. А вот именно поэтические дела и могут быть, а если не конкретно поэтические, то литературные. Саша получил неожиданное приглашение быть автором одной новой юмористической программы на телевидении, затем поступило еще одно, с радио, чтобы Саша сочинял для комик-группы пародийные тексты, пародии на наиболее популярные песенные шлягеры. А уж этот профиль деятельности был для Саши самым любимым полем, которое он пахал и перепахивал с наслаждением, весьма далеким от кропотливого труда. И за такое наслаждение еще и деньги платили! Кроме того, Саша получил сразу несколько заказов на песни от известных композиторов и певцов, а все потому, что слава его, как автора качественных песенных текстов, росла. Все в этом пестром мире поп-звезд знали, что Саша не халтурит и сочиняет не по той распространенной методике, суть которой исчерпывающе сформулирована опять же в одной песне: «раз дощечка, два дощечка – будет лесенка, раз словечко, два словечко – будет песенка». Вот это «раз словечко, два словечко» – Саша себе никогда не позволял. Словом, творческая жизнь шла бурно, и перспективы открывались самые благоприятные. А тут отчего-то – неясная тревога и сумбур в чувствах.

Виолетта вернулась, продолжая сиять и чего-то хотеть… Что она там наплела про него жениху, Саша и спрашивать не стал: она могла бы убедить кого угодно, например, в том, что Саша – ее любимый учитель физкультуры в школе, или брат ее бывшей подруги Анжелики, с которым все детство они провели в одной песочнице – все это было не столь важно, а важным было то, что она опять стояла перед ним, держала его за руку и вся будто была наэлектризована, из нее прямо искры сыпались, и Саша с растущей тоской как перед неизбежным шагом в пропасть, вот точно так, как тогда, перед их первым поцелуем в Севастополе, ждал от нее какого-то неожиданного поворота, фортеля, финта, на который она была так способна и который (он это чувствовал всей кожей) она сейчас непременно выкинет.

Вета держала его за руку и при этом напряженно оглядывалась по сторонам, что-то искала у него за спиной, чего-то хотела, но хотела чего-то опасного для Саши. Инстинкт самосохранения, как счетчик Гейгера при повышенной радиации, потрескивал внутри Саши, предупреждая об опасности, но Сашина поистине безумная отвага в любовных делах не давала ему принять этот сигнал. Писклявый голосок разума, из недр его уже помраченного Виолеттой сознания, кричал: «Беги! Беги, пока не поздно! Попрощайся! Сошлись на то, что занят с группой, и уходи, беги от нее!» Но он кричал безответно и безуспешно. Саша ждал. Ждал, как приговоренный, ждал, когда она объявит – чего хочет, или предложит что-то наверняка эксцентричное, и знал, что выполнит это, как последний раб. И дождался…

Виолетта вдруг, неожиданно низким шепотом, – сырым, жарким и душным, как тропики – выдохнула, глядя ему не в глаза, а на губы:

– Я хочу тебя… Сейчас. Немедленно.

Дыхание первобытных джунглей, память веков, победная пляска инстинктов, в которой всегда солируют голод и женщина, побеждая подчас даже страх. Инстинкт самосохранения у Саши и так был развит чрезвычайно плохо, а тут и вовсе был придавлен зовом предков, этим диким пещерным звуком, рожденным не голосовыми связками, а сладострастным женским нутром, лоном, безусловно мятежным и порочным в героине нашего эпического полотна.

– Саша, пойдем куда-нибудь, быстрее, – говорила она вот этим самым голосом, который автор тщетно пытался воспроизвести своими словами, в то время, как его может только показать очень хорошая актриса с ярко выраженным женским либидо (см. словарь иностранных слов, хотя и так понятно).

– Пойдем, есть еще время! Может, и не встретимся никогда больше. Давай! В последний раз! Перед свадьбой!.. – Лживое отчаяние девушки, идущей замуж за нелюбимого (а любимый – как раз Саша), делало ее экстремальное предложение – морально обоснованным.

– Где? Как? – проблеял оторопевший, но уже заранее согласный на все Шурец.

Он надеялся, однако, что ничего особо страшного не случится, что его смутное беспокойство – всего лишь пустяк, ошибка. Он уже забыл ту самую игру слов, при которой Вита – «жизнь», а Вета, куда-то сейчас влекущая его, – то же самое, что «вето», запрет. Его уже волокла за собой стихия, ураган с нежным названием «Виолетта». Какая-то тень сомнения мелькнула в его смятенном мозгу, сомнения в правильности того, чему он сейчас поддается, но тут же исчезла, успокоенная тающим вдали воспоминанием об ижевской девушке Виктории. Она занозу-то Ветину вынула, сделала его опять свободным, значит, все в порядке. И теперь – почему бы и нет? Пуркуа, как говорится, па? – храбрился Саша, и его храбрость сама по себе была легкомысленной и даже глупой, потому что, как мы уже знаем, физическая привязка, пусть даже эпизодическая, мимолетная, – могла тут же вернуть все обратно и сделать его опять несвободным. Он ведь имел дело не с банальной нимфоманкой какой-нибудь, а с ведьмой! Пусть необученной, годной к нестроевой, непрофессиональной, не состоящей в колдовском профсоюзе, но все же – чрезвычайно одаренной ведьмой! Простительно Саше лишь то, что он ничего не знал об этой стороне жизни Виолетты, и все же, все же!.. – к суровому, хоть и слабому, голосу рассудка следовало бы прислушаться.

– Давай так, – говорила Виолетта, – я пойду туда, в служебное помещение. Не оборачивайся. Там, сзади, в углу, – она показала глазами в ту сторону, – служебный вход. На двери написано. Я сейчас подойду к своему (она имела в виду Гамлета) и скажу, что мне срочно надо в туалет. Диарея, будто, у меня, – улыбнулась она. – Где туалет для пассажиров, я, будто, не знаю. И пойду туда, где служебный вход. Когда я там найду что-то подходящее, я приоткрою дверь и тебе махну. Ты все время стой тут и следи за дверью. Потом, когда я тебе дам знак, тихонько так, прогулочным шагом иди в другую сторону. Обойдешь зал и войдешь незаметно туда, где я.

Вета говорила так, будто весь сценарий этого эротического детектива был ею продуман заранее, еще до встречи в аэропорту, и его оставалось только разыграть, хотя все сочинялось буквально на ходу, за считанные секунды. Зомбируемый Саша тупо кивал, пытаясь запомнить все инструкции. Значит, следить за дверью, где написано «Служебный вход», потом, когда махнет – медленно, вокруг зала…

– Ты все понял? – спросила Виолетта.

– Ага, – сказал Саша.

– Ну, я пошла. – Вета вздохнула и (в парадоксальном сочетании с происходящим и с нею самой) произнесла: – Ну! С Богом!

– К черту, – ответил Шурец машинально, воспринявший ее последнюю фразу, как традиционное: «ни пуха, ни пера!», и даже, как литератор, не оценивший всю саркастичную прелесть сказанного, точно отобразившего суть того, что сейчас творилось.

Не прошло и пяти минут, как Саша увидел условный сигнал, поданный Ветой из полуоткрытой двери в служебное помещение. В эту дверь он вцепился неотрывным взглядом, как только Вета за ней скрылась.

Прогулочный шаг вокруг зала у него не получился, он почти побежал туда, влекомый адской раболепной страстью, разогретой к тому же до кипения адреналином запретного, хулиганством, которое они совершают. Оставалось лишь надеяться, что ни Гамлет, ни остальные его передвижений не заметили. Оглядевшись по сторонам, так же явно, как самый бездарный шпион на свете, Саша шмыгнул в заветную дверь. За ней он увидел стоявшую в конце коридора Вету, которая звала его к себе. Коридор, как ни странно, был пуст. Никто не спросил: кто вы такие и как сюда попали. Им, стало быть, везло. Саша подбежал к ней. Выяснилось, что Вета не нашла ничего лучшего, чем туалет служебного помещения, который не был ни мужским, ни женским. Он был общим. Теперь такое обозначается словом «унисекс».