Дети заката - Тимофей Алексеев

— О каком переходе говоришь, Ненашев? Который вы ищете в горах?

— Да, но о нем знают только посвященные.

— И есть такие?

— Есть, только многие теряют память после того, как узнают о переходе.

— Зачем вам нужна была видеокассета? Ведь там нет никакого перехода.

— Но вы смогли снять на камеру людей оттуда.

— Кто дал вам информацию о видеокассете?

— Самаритянин. Он в конторе у вас — я не знаю, кто он и в каком звании, только его псевдоним.

Сажин с Аридаковым переглянулись. У полковника лицо стало жестким, глаза злыми. Он подошел к столу и задал всего один вопрос:

— Давно он у нас?

— Давно. Лет десять, может, чуть меньше…

— А почему мы должны тебе верить? — Сажин вплотную придвинул свое лицо к лицу «академика», смотрел в его жёлтые странные глаза. — Что ты знаешь о нём? Мне нужна каждая мелочь. Кто получал от него информацию?

— Я. В тайнике на набережной… Он уже знает, что я здесь.

— Он с тобой связывался в камере?

— Нет, но свяжется.

Полковник задумчиво прошел по комнате, потом остановился напротив подследственного:

— Вызови охрану, майор, пусть уведут…

Как только дверь за конвоем закрылась, он устало глянул на Сажина:

— Докатились… Что делать будем?

— Самаритянина надо искать! Пока мы его не найдём, я что-то боюсь за жизнь этого «академика»…

Сообщение от агента из Верхней Каменки Сажин получил на второй день после допроса «академика». Интересующий объект был на лесном кордоне, только повидать его не пришлось: находился где-то в лесу. Но из скупых ответов хозяина кордона агент понял, что Коротин пробудет там еще долго, так как собирается работать над своей диссертацией. В поле зрения ФСБ он попал, как только начали собирать информацию о деревнях Бураново и Верхняя Каменка. Приезжал Коротин в Бураново, вел разговоры год-полтора назад с неким Ковалёвым. Когда же коснулись его работы в психиатрической клинике, стало ясно: не всё просто с этим парнем. Пропажа четырёх человек из изолятора напрямую не указывала на него, но косвенных улик хватало, чтобы доказать: пусть не виновен он в исчезновении людей, но знает что-то, что никому не известно.

Как связать все концы, пока в голову майора не приходило. Но и пустить на самотёк это дело уже не мог. Чего-то ведь хотят эти ползающие по горам люди? Ради чего-то пришли? Что ищут? Какой переход? И куда хотят уйти по нему?

Поехал он в Бураново, посмотреть на этого Ковалёва. На контакт не пошёл, ходил по деревне под видом покупателя дома под дачу, разговаривал с людьми. Только люди на откровение не шли, на вопрос о Ковалёве сказали, что тот стал «сдвинутым» после травмы. Но когда Сажин увидел огород, засаженный кедрами, ударило в голову, что уже был он здесь, сидел в этом кедровом лесу у баньки, только когда — не помнит. А увидев хозяина кедрового огорода, вдруг вспомнил, как его зовут. Леший! Но люди сказали, что кедры он недавно посадил, после того как сдвинулся.

Мистики стало много в народе в последнее время, да и в нём самом. Вот и эти, что ищут переход, — шаманы, ясновидящие. Не ищут то, что искали во все времена — золото, сокровища, — а найти стараются несуществующий переход. Не отсюда ли Сажин с Аридаковым получили амнезию?

Разговаривать с Ковалёвым не стал. Нужно было проследить его контакты, для этого и посадили человека у магазина торговать с машины китайским ширпотребом. Все новости деревни стекаются сюда, к магазину, а не как раньше — к колодцу. Размышлял: если все-таки здесь ищут что-то люди, знать, какая бы ни была разветвленная группа, верхушка обязательно появится. Пусть не самая главная, но та, которая знает, ради чего всё это здесь происходит.

Мальчишка, взятый вместе с водителем «Газели», находился на лечении в клинике. У пацана съехала крыша. Возомнил себя глашатаем подземного огня, который искоренит всё человечество, если оно не встанет на путь Братства Теней. И что конец этот близок, но это не будет Апокалипсисом — это будет новая вера на земле, с новыми богами, с новыми ценностями, и люди будут общаться с богами через ясновиденье. И учителя, что сейчас ходят по земле и несут эту веру, — пророки и мессии. Они, праведники, несут учение о ваянии собственного образа. И никому уже не будет подвластен тот человек, так как исчезнет догма о добре и любви к ближнему, а значит, человек станет свободным. И любить человек должен только себя — это и есть ваяние собственного Я, это и есть новая вера.

А сам не помнит ни родителей, ни дома. Или ему основательно запудрили мозги «академики», или врет красиво да складно. И вообще, для чего он им? Малой ведь ещё? А может, не он им нужен, а его родители? Тогда надо знать, кто они… А вдруг это нить! Но если он им так важен — а он важен! — захотят или выкрасть его из лечебницы, или убрать… И эта нить может вывести на Самаритянина: не просто так выкрасть из закрытого заведения человека — опыт нужен. Как раз работа для Самаритянина…

— Да знать бы прикуп…

— О чем это ты? — Аридаков глянул на Сажина. — Что-то проясняется?

— Наоборот, запутаннее становится. За юродивым мальчишкой нужен догляд…

— Только своих не привлекай — никто не должен знать. Тогда только выйдем на засланца, мать его… Я тоже в конторе появляться больше пока не буду, встречаться будем на моей даче. Да не на той, которую все знают…

Сажин недоуменно взглянул на бывшего начальника.

— А у вас что, их две?

— От тёщи домик остался на выселках. Я там редко бывал — сосед за ним смотрит. Берег для себя на всякий пожарный.

— Сейчас что, пожарный, коли открываетесь?

— Не знаю… Может, и хуже. Интуиция, майор… Слишком много непонятного, с таким мы не сталкивались никогда.

— Да мало ли трупов и взломов было? И таких вот «академиков» и умалишённых?

— Да я не о том! Я о кассете. Кое-что вспоминать начинаю — так, обрывками. А теперь вот связываю с теми, кто ищет тот самый переход. Вспоминаю, что даже говорил с теми людьми, что на кассете, только не помню, о чём…

— Знать, и вас коснулось. А я думал, меня одного странные воспоминания посещают. Значит, было что-то, о чём нас заставили забыть. Только всех ли причесали под эту гребёнку? Может, кто-то что-то и помнит, Валентин Михайлович?

— Может, и помнит, майор! Только он с нами говорить не будет, побоится — кому охота в психушку по собственной воле?… Ты смотри, мальца не проворонь. И наружку бы к лечебнице, только не из наших. — Валентин Михайлович увидел, как лицо Сажина стало угрюмым. — Ты не думай, что я всех подозреваю, не обижайся… Упустить нам его нельзя.