Битвы, выигранные в постели - Коллектив авторов

По легенде я была журналисткой, пишущей о всяких географических путешествиях, писатель якобы случайно встретил меня в какой-то галерее и, поскольку мы давно не виделись, взял поужинать с собой. Задача: во время ужина заинтересовать пресс-атташе, но при этом не быть легкодоступной (хотя в постель я его затащить должна всё равно). Мы вели интересную беседу, договорились на следующий день пойти в Измайлово на вернисаж. Клюнул атташе.

После вернисажа он пригласил меня в ресторан. Но лишь на третьем свидании удалось заманить его на квартиру, где я якобы жила, и мы провели бурную ночь. На следующий день меня вызвал Антон Семёнович, я написала подробный отчёт. Больше никаких инструкций по этому „объекту“ не было, и я его никогда после того свидания не видела.

Тамара считалась одним из профессиональных и везучих агентов. Её звали Актриса. За годы работы ей приходилось выступать в роли художницы, жены крупного американского бизнесмена, специалиста по наскальной живописи и т.д. Однажды надо было скомпрометировать ценного дипломата, и Тамара в поликлинике дипкорпуса МИДа за неделю превратилась в массажистку экстра-класса…

Но случались и провалы. Как-то её послали в Таллин на симпозиум кардиологов и поселили в номере рядом с высокопоставленным чиновником-скандинавом, страдавшим сердечной недостаточностью. Влюбив его в себя, Тамара должна была заманить его в Москву, куда тот ехать не собирался. Для знакомства она должна была постучаться в его номер и попросить помочь открыть бутылку шампанского.

— Я всё сыграла как по нотам. Мы с ним выпили, разговорились на „сердечные“ темы. Я пустила в ход все свои чары. Но вышел прокол: скандинав оказался… гомосексуалистом.

Всего на счету Тамары около тридцати операций. О некоторых она отказалась рассказывать наотрез, так как, по её словам, „это до сих пор жуткая государственная тайна“ и она боится, что её „вычислят и достанут и в Праге“.

— А потом мне всё это стало поперёк горла. Я хотела иметь семью, детей. Да где уж тут — то уголовное дело как пить дать хранилось в моём агентурном досье. Чтобы „исчезнуть“, я сменила три квартиры. Потом и фамилию, фиктивно выйдя замуж, а при первом удобном случае рванула за границу. Сначала в США, теперь вот живу здесь. Вышла замуж, ребёнку уже пять лет. А прошлое вспоминаю, как страшный сон…»

Впрочем, если вы думаете, что только у «ласточек» бывают неприятности на работе, то глубоко заблуждаетесь. «Воронам» тоже бывает не из чего выбирать. Вот, например, какую историю рассказал однажды известный шпион Михаил Любимов. Для пущей секретности он называет объект именем известной актрисы Катрин Денёв. Однако, как вы сами скоро поймёте, до шарма кинозвезды мадам было далеко. Зато у неё имелись свои несомненные достоинства…

«Катрин Денёв явилась средь шумного бала и, конечно, случайно, но вспыхнула метеором, когда я узнал о её принадлежности к шифровальной службе (Эверест для любого разведчика, если, конечно, это не шифры индейцев племени лулу, хотя и их, наверное, для коллекции прихватит служба), — вспоминает Любимов и далее продолжает: — Действо разворачивалось на приёме, жар шёл от разгорячённых тел, пахло дымом и потом, давились у стола с осетром длиною с крокодила. Она уронила платок, как ни странно, я поднял (если бы знал о её профессии, ухватил бы зубами), затем разговорились.

Она не скрывала своих занятий, я похолодел от счастья, быстренько взял телефон и тут же отскочил в сторону, дабы не „светить“ сокровище наличием своего присутствия.

Несколько дней мучительного выжидания и необыкновенных фантазий (неприлично звонить сразу), наконец звонок из телефонной будки на окраине города, вкрадчивое приглашение на ужин. Неужели скажет, что занята? И конец мечтам о жар-птице, и снова Казанова пойдёт за плугом, разрыхляя сухую землю…

Но фортуна была милостивой, и вскоре, сменив несколько кебов, я ожидал Катрин у ресторана. На рауте в мелькании лиц я ухватил лишь туманный абрис прекрасной дамы, воображение подняло её до мадонны Рафаэля, в ней всё дышало очарованием, — видимо, мечты о шифрах рождают в душе нежность.

И когда из „пежо“ вышла неимоверно худая женщина, вдвое старше меня, с запавшими щеками, на одной красовалось пигментное пятно, чрезвычайно похожая на весёлые скелеты из мексиканских гравюр, с огромной копной крашеных рыжих волос, походившей на куст, внезапно выросший прямо из головы, я конспиративно содрогнулся.

Открытая улыбка и мутновато-тёмные глаза, покрытые на белках воспалёнными жилками, что наводило мысль о наркотиках, глаза выпирали из густо напудренного лица, как при базедовой болезни. О, если бы она была одета в какое-нибудь скромное платьице! Ан нет! Дорогое, с какими-то чёртовыми кружевами и вензелями, и с головы до ног усеяна бриллиантами!

Мы плыли в ресторан, и официанты превратились в окаменевшие столбы со сверкающими взорами — ведь не каждый день залетает такая странная пара.

Я чувствовал на своей спине буравящие рентгены, я слышал мелкие смешки: с кем пришла эта экстравагантная старушка — божий одуванчик? С единственным сыном? С верным братом? С партнёром по бизнесу? Да бросьте вы, наивные люди, это же дешёвка любовник, который срывает с неё дикую деньгу, бессовестный жиголо, эксплуатирующий богатых вдовушек! Бедняга! Ведь не так легко слушать каждую ночь, как грохочут её столетние кости… (Мой добрый знакомый из семейства Романовых, мило грассировавший и вспоминавший, что матушка не любила рестораны, ибо считала, что обедать на публике неприлично, даже гордился, что свободное от живописи время проводит в фешенебельном отеле „Дорчестер“, зарабатывая на жизнь у милых бабушек. Так что любой труд честен, и если кому-то нравится грохотание столетних костей, а костям нравится грохотать, то в этом, чёрт возьми, нет ничего предосудительного.)

Как я страдал! И конечно, не только от смешков за спиной, но и от потенциального риска — ведь наша картинная пара отпечатывалась в любых мозгах, что невыносимо для разведчика, всегда жаждущего быть незаметным, как кошка ночью.

Катрин блистала умом, жизнь прожила в одиночестве, которое чувствовала остро, особенно в чужой стране, отсюда и желание общаться с внимательным, чутким, живо реагировавшим на каждое слово советским дипломатом.

Политика её давно не интересовала, секретность приелась, и желание нормально общаться намного перевешивало обычные страхи контакта с русскими.

Первый ужин похож на собеседование с абитуриентом, когда важны и анкетные данные, и общий образ, и все видимые и невидимые детали, вспышки улыбки, хмурость лба, количество сигарет (курила Катрин нещадно, причём едкие „Голуаз“, я задыхался и пытался укрыться в дыме черчиллианской сигары), число прикасаний к рюмке („пьёт умеренно“ — это для агентурного дела), — словом, первый ужин проходил радостно, как фейерверк.

„Я впервые здесь, в столице, встречаю такого интересного человека…“ — это я, с оскалом белоснежных зубов, элегантный, как десять тысяч роялей, не забывший (к чёрту официанта!) наполнять бокал французским шампанским „Мумм“.

„Надеюсь, мы будем друзьями, знаете, я не люблю политику, хотя ею и приходится заниматься в посольстве…“ — это хитроумный Казанова, унюхавший настрой. „Я тоже…“ — „Хорошо бы, чтобы наши встречи остались чисто личным делом… Трудно всё объяснить, но тут в стране некоторые люди пытаются бросить тень на русских“ — это снова я, и это называлось первым элементом конспирации и ложилось в досье, облечённое в рутинную фразу: „Договорились не афишировать контакт“. Успех! Успех!

Я проводил её к „пежо“, поцеловал на прощание руку, стараясь смотреть мимо морщинистых тонких пальцев, унизанных перстнями и одуряюще пахнущих куревом. Через этот ад я прошёл мужественно, и на моей физиономии можно было прочитать только блаженство.

Помчался домой, ноздри мои раздувались от счастья, как у лошади. И действительно, блаженство! Что может быть радостней в жизни разведчика, чем появление перспективной разработки, да ещё шифровальщицы? Это как внезапное озарение, как „Я встретил вас, и всё былое…“ — и мир прекрасен, уходят дурные мысли, не тянет печень, отменно пищеварение, не мешает плоскостопие, в семье наступает благоденствие и согласие, и чета, не ссорясь, мирно выписывает шмотки по „Квелле“.

Дело завертелось — руби канаты сразу, пусть корабль уйдёт в густой туман, подальше от чужих глаз: не звонить, не писать, никому ничего никогда и вечно! Но как отойти от ресторанов, где все пялят глаза?

Ресторанная кухня ужасна (это вздыхал я в ресторане, готовя почву), и её не сравнить с домашними трапезами…

Иногда находили на меня поварские приступы, соблазнительные в условиях бездефицитного Запада: держа в руке кулинарную книгу, готовил даже паэлю по-валенсиански, смешивая поджаренный рис с дарами моря, — героическая симфония, после которой жена неделю выгребала из кухни грязь… „Как хочется вкусно, по-настоящему поесть, да и поговорить по душам, когда не мешают тупые официанты!“ — ныл я…