Европейская новелла Возрождения - Франко Саккетти

Сеттин (так звали армянского царя) был мудрым человеком и в глубине души очень радовался тому, что один из его подданных сыграл такую шутку с его главным врагом. И он так ответствовал послам:

— Если бы, впервые услышав о деле, которое вы мне сейчас изложили, я взглянул на него глазами вашего царя, я не только не дал бы честного слова Оронту, но либо изгнал его из моего царства, либо, памятуя о чести и долге, о которых упоминает ваш царь, прислал его прямо в Сузы, дабы он понес там положенную кару. Но поскольку я рассудил дело иначе, чем рассудил ваш царь, я должен сохранить верность слову, данному мною ради спасения жизни Оронта и его супруги, и потому не могу предоставить вам того, чего вы требуете от имени вашего царя. А что я рассудил верно, это следует из самой сути дела: и вправду, существует ли на свете кто-либо, не чуждый справедливости, кто счел бы предательством подобный поступок юноши, совершенный им от избытка любви, и к тому же таким образом, что честь другой стороны не понесла урона, и кто счел бы его за это достойным лютой казни и смерти? Конечно, думаю я, такого человека не существует на свете! Предательство было бы налицо, если бы Оронт учинил насилие над царской дочерью и бросил ее, беременную, при дворе, не взяв себе в жены; такой поступок заслужил бы самой что ни на есть жестокой кары. Но раз он взял ее в жены, я вижу в этом лишь грех любви, по-моему, скорее достойный прощения, чем наказания. А если ваш царь считает, что средства, с помощью которых он сделал девушку своею, лишают законности то, что само по себе законно, я скажу, что такой довод слаб и неубедителен. Или вашему царю не известно, что силы Любви могущественнее всех человеческих сил? И разве Любовь, не просто призывающая, но принуждающая людей стремиться к обладанию тем, что их привлекает, не диктует им те средства достижения цели, какие присущи самой Любви?

И пусть ему не кажется странным (как кажется со стороны, хотя на самом деле это, возможно, и не так), что человек низкого звания сделал своей женой царскую дочь. Ибо и в древние и в новые времена было множество свидетельств, когда королевским дочерям нравилось брать мужей низкого звания, а другие королевские дочери бывали, наоборот, недовольны жизнью с царскими сыновьями. Величие души и истинно царские доблести — вот что должно делать человека достойным звания властелина, а не богатство и высокое происхождение.

А если Сульмон думает, что не может быть царского достоинства без власти и господства, скажите ему от моего имени, что он мог бы получить все это без труда, по собственной воле, оставь он, как и должно было, единственную свою дочь наследницей всего царства. Тогда у него рано или поздно оказался бы такой могущественный зять, какого он только мог себе желать. А достоин ли Оронт царства, мудр он или нет, — на этот счет мне не надо других свидетельств, кроме тех, что дал сам Сульмон, который считал его таковым все время, пока тот был с ним, и всегда предпочитал доверять дела государства именно ему, а не кому-либо другому. И, по-моему, ему было бы лучше взять такого зятя, который знал бы, что получил свое царство от него, чем зятя, который присоединил бы его царство к своему (как это могло случиться, выдай он дочь за сына царя Парфянского).

И я весьма хвалю его дочь, столь им хулимую, что она предпочла в качестве мужа человека, который стал бы царем из-за нее, чем кого-нибудь, кто сделал бы ее из царевны своей рабыней, хотя и почиталась бы она его супругой. Да угодно бессмертным богам, чтобы дочь мою постигла не худшая судьба; а если бы так случилось, я не только не сетовал бы, но, наоборот, хвалил бы ее не меньше, чем хвалю сейчас ту, другую. Скажу по совести, окажись в моем доме человек, подобный Оронту, я не стал бы ждать, пока дочь тайно с ним соединится, а от всего сердца и открыто отдал бы ее ему, сочтя, что небо одарило меня необычной милостью, дав ей такого мужа. И если Сульмону, по моему разумению, следует радоваться подобной судьбе, то мне надлежит горевать, что люди, подобные Оронту, не находятся при всех царских дворах.

Итак, заканчивая мои рассуждения, прошу вас передать вашему царю, чтобы он, перестав гневаться, подумал о сказанном мною, а если он посмотрит на все это так, как полагается, то он не должен сетовать на меня за то, что я принял так любовно его зятя и дочь, а должен осудить не меня, а себя самого, — ведь за такую малость он готов стать убийцей обоих вместо того, чтобы ради их добродетелей прощать им даже самые тяжкие проступки или лишь слегка их пожурить. А если ему все же угодно действовать безрассудно и в порыве гнева и ярости обречь свое царство на гибель, меня это не очень-то трогает и не пугает, как человека, который уверен, что никто не может изгнать его из собственного дома. Слава богу, силы мои таковы, что- я легко отражу его натиск, равно как и любого другого царя, как он уже мог в том много раз убедиться. Но если бы Фортуна определила, что за столь похвальное дело я должен быть изгнан из собственного дома, знайте, что я скорее согласен потерять царство, чем изменить моему слову.

Сказав так, он отослал послов обратно. Когда они вернулись к своему царю, они передали все, что сказал Сеттин, между прочим и то, что слово, которое он дал Оронту, не позволяет ему выдать его. Это особенно разгневало Сульмона, который в ответ вскричал:

— А разве Сеттину не ведомо, что верность слову становится подлостью, если она потакает делам преступным? Будь что будет, но я не премину отомстить за это оскорбление и проучу Сеттина.

И он тут же объявил, что проклинает и Оронта, и свою дочь, и детей, которые от них родятся, и обещает не просто награды, а целые царства всякому, кто доставит их ему на расправу живыми или мертвыми. Но не находилось никого, кто рискнул бы на это, хотя соблазн награды и был велик, ибо Оронт, как храбрый рыцарь, хорошо оберегал и себя, и свою жену, да и потому, что опасались царя Сеттина, сулившего жесточайшие казни всякому, кто осмелится хотя бы замыслить что-либо против них.

Тем временем прошло девять лет, и за эти годы у Оронта и Орбекки родились двое сыновей. Оронт не хотел, чтобы дед их ненавидел; поэтому он прибегал к всевозможным средствам, чтобы склонить Сульмона сменить гнев на милость, но все было напрасно.

При дворе Сульмона жил один старец по имени Мелек, человек почитаемый и мудрый, известный добротой души (хотя он и приходился двоюродным братом Сульмону по отцу), чьим советом царь, по видимости, очень дорожил. Мелек глубоко сочувствовал Орбекке, и его огорчало, что отец ее возненавидел; и он неустанно пытался всем, чем мог, отвратить царя от ненависти и вернуть к прежней любви. Однажды он так горячо умолял царя, привел ему столько доводов, что тот позволил себя уговорить. Прошло немного дней, и Мелек был послан вестником мира к Орбекке и Оронту. При этом царь, помимо верительных писем, писанных его собственной рукой и скрепленных самой тайной царской печатью, послал с Мелеком драгоценный перстень для Орбекки, которым он сам некогда обручился со своей супругой, и царский скипетр из тончайшего золота, украшенный самоцветами, для Оронта как наследника Персидского царства.

Мелек явился с письмом и дарами ко двору Сеттина и был охотно принят не только обоими супругами, но и самим царем. Он пытался уговорить супругов вернуться с детьми к Сульмону, приняв его приглашение. Но мудрый Сеттин, предчувствуя беду, какою это грозило, сказал Оронту:

— Мне не угодно, чтобы ты по этому слову ушел от нас. Цари, а паче жестокие, вроде Сульмона, так легко обид не прощают, ты сам любого можешь в этом заверить.

Но Оронту казалось, что Сульмон не изменит своему слову, и, оставив детей и жену в Армении, он попрощался с царем и вместе с Мелеком отправился в Персию, где его встретил Сульмон, чье лицо изображало притворное радушие, но сердце таило ярость тигра.

Сначала он был весь любовь и внимание и каждый день вел с Оронтом долгие приятные беседы. Как раз в ту пору умер правитель нескольких крупных городов царства, и Сульмон заявил, что отдает его должность Оронту. Когда тот согласился, царь сказал, что он сделал бы доброе дело, если бы перед отъездом собственноручно написал жене, чтобы она с детьми прибыла сюда, а он пошлет за нею Мелека с почетной свитой, ибо сгорает от нетерпения увидеть дорогую дочку и внучат; и при этих словах, желая казаться чистосердечным, предатель выдавил из глаз несколько слезинок. Оронт написал письмо, отдал его Сульмону и приготовился отправиться в путь на следующее утро.

Но ночью царь позвал его к себе, как будто желая обсудить с ним важные вопросы, внезапно пришедшие ему на ум. Оронт, узнав, что его зовет царь, прямо к нему направился. Но не успел несчастный переступить порог царского покоя, как его грубо схватили двое слуг, поставленные там жестоким тестем в качестве сторожевых псов. Они закричали:

— Предатель! Твоя смерть пришла!