Как рушатся замки (СИ) - Вайленгил Кай

Бои прекратились, а от привычки отказались единицы. Отсюда и получалось, что самый простой способ завести разговор – подсобить зажигалкой.

Минуло меньше минуты, прежде чем давешний мужчина, неодобрительно зыркнув на неё, протопал обратно. Дверь в тамбур он закрыл неплотно. От шатания вагона она врезалась в бачок для мусора и уже не захлопывалась.

Лис прильнула к углу. Прислушалась к негромкой беседе.

— Я тебя не осуждаю. У кого язык повернётся разглагольствовать здесь о правильном и неправильном?

Говорил Берг. С занятой позиции девушка видела его прямую спину. У военных – не той ребятни, что набежала в армию по зову агитплакатов, а выпускников Академии и выходцев из семей потомственных офицеров – выправка была что надо. Их за милю замечали.

— Но, на мой взгляд, рассказать всё-таки придётся, – продолжал он, и в небольшой паузе Лис расслышала тяжёлый вздох его невыносимого собеседника. – Знаю, Эрт, знаю. Не старику поучать: я сам ничего не добился и не решил, даже на банальное признание не хватило духу. – Он горько усмехнулся. Одёрнул китель. – Не наступай на мои следы. Твоё молчание к добру не приведёт.

— Мистер Берг. – Из-за тона обращение прозвучало слишком официально. Девушка представила недовольную гримасу отставного генерала. Пока в интонациях одного отражалась отеческая ласка, другой возводил стену. Кирпичик за кирпичиком. – Кому, по-вашему, легче станет? Считайте меня трусом или безнадёжным дураком – я предпочту, чтобы это как можно дольше хранилось только в моей голове. Тут нет средних значений: либо выкладывать правду полностью, либо не выдавать вообще.

— Однажды она выйдет наружу, – не отступил Берг. – Ты себя в ловушку загоняешь. Тебя же выставят крайним.

— Это мои проблемы, – отрезал Катлер. – Если она откажется, я не буду настаивать. К тому же, не исключено, что завтра к вечеру отпадёт надобность беспокоиться об Эйвилин. Тогда я отпущу…

— А сможешь? – перебил его генерал.

Лис навострила уши. Ищейки интерина вышли на Эйвилин? Он бы не разбрасывался столь громкими заявлениями в обратном случае. Сорния – огромная страна, и откопать на её просторах какого-нибудь персонажа часто бывало затруднительно, особенно когда тот скрывался. Наёмники с этим сталкивались постоянно, и в переводе с замысловатого на общечеловеческий формулировки заказчиков звучали следующим образом: «Пойди найди господина Б., которого я видел год назад на дне рождении моей бабушки в местечке Л. за тридевять земель отсюда». Для завершения картины в формуле не доставало объекта Я., из-за которого господина Б. надлежало пытать раскалённым утюгом. Путём нехитрого сопоставления трёх названных переменных получалась мысль каждого, на кого взваливали подобный контракт. Мороки с ним…

По известной причине Лис и не сомневалась, что Катлер до Эйвилин доберётся. Беглецов он разыскивал профессионально – недаром его «Призраков» молва окрестила псами Его Величества. Из них девушке не повезло водить знакомство с командиром, ныне канцлером, и на его примере она уверенно заключала: народное звание ребята оправдывали.

Несмотря на то, что акты террора явно не обходились без участия разжалованной принцессы с её аристократической шайкой, спряталась она на славу. Лис к мстительным себя не причисляла, однако Партлана с удовольствием бы перекрутила в фарш. Не за пулю – нет. Дырка в боку – оплошность девушки, плод её невнимательности. Невыполненные же обязательства по контракту причиняли гораздо более сильную муку. Он задолжал агентству – и Лис в частности – тридцать процентов плюс кругленькую сумму компенсации. Взыскали всё, конечно же, с исполнителя. «Известно, что инициатива делает с инициатором», – сокрушалась девушка, роняя слёзы на выписку со счёта. С принцессами водиться – к безденежью.

По иронии, ни Малси, ни нанятые витарисы не отследили лорда, мать его, Эзру Офера Партлана. Засранец как сквозь землю провалился вместе с венценосной подругой. Старуха кипела от ярости; Лис, отправив весточку информаторам, точила ножи и непритворно восхищалась: это ж надо – обвести вокруг пальца Матушку Мэм! Неужто магия Эйвилин умела людей из мирозданья стирать? Иного объяснения ни у кого не находилось, иначе бы до прихода весны ненадёжного заказчика пустили на флаг Республики.

— Не попробую – не выясню, – ёмко определил Катлер.

Он дотронулся до разделителя отсеков, приготовившись сдвинуть его, и резко согнулся пополам от кашля. Девушка вздрогнула, отлепилась от угла и сделала неуверенный шаг к купе. Обернулась. Через стекло хорошо просматривалось, как генерал обхватил интерина за плечи.

— Помните, у Асдуа́ра: «Velfén lá véé súít artá, par costá intú fel féér intú orcúl. Утешит ложь болящие сердца, коль благо в ней заложено в основу»? – просипел мужчина и вновь с надрывом закашлялся, прижав ладонь к губам.

Берг не отпускал его, пока приступ не закончился. Плечи генерала напряглись, а лицо приняло хмурое выражение. Словно охваченный внезапной лихорадкой, канцлер задрожал. От щёк отлила кровь, рука обняла грудную клетку. От его неровного, натужного дыхания девушке сделалось не по себе. Вспомнилась серая кожа приёмной матери и потрескавшиеся губы, невнятно умолявшие дать воды. «Она нежилец», – признавали доктора в один голос. Маленькой Лис смысла этого странного слова никто не объяснял, и всё-таки она плакала навзрыд вместе с отцом, обнимая его за колени.

От некоторых болезней лекарства до сих пор не изобрели.

Старый генерал провёл по макушке Катлера. Как ребёнка успокаивал. Для него, без сомнения, грозный канцлер Республики Сорния и являлся мальчишкой, выросшим на его глазах. Девушка обратила внимание на их отношения ещё на празднике после присяги: Берг до последнего рвался из колдовских пут Эйвилин, стремясь добраться до Элерта – хоть как-нибудь защитить. Он тревожился о воспитаннике не потому, что так полагалось из-за его статуса, – страх вытекал из глубокой привязанности. Он любил Элерта той непостижимой, безмерной любовью, которая доступна лишь родителю и не требует никакой платы взамен.

— Я в сутенской поэзии не разбираюсь, – поморщился генерал. – Иве́тт по каждому случаю цитировала Асдуа́ра, Гайто́на, Флиме́. Я себя каким-то неучем ощущал, потому что не умел отличить одного от другого.

— Я попрошу дедушку прислать вам пару сборников, – хрипло пообещал Катлер. – Заодно язык подтяните. У вас безобразное произношение.

— Попрекать меня плохим сутенским – наследственное? К твоему сведению, мальчишка, я щеголял знаниями на приёмах, когда ты материнскую грудь сосал! Не хуже твоего!

— Вам не стыдно хвастаться, что тридцать лет назад вы владели языком на уровне младенца?

Берг проворчал что-то невнятное. Канцлер засмеялся, утёр со рта кровь и расстегнул верхние пуговицы на рубашке. Взгляд наконец выхватил Лис, и девушка, осознав свою ошибку, несколько раз обмахнулась шляпкой. Подслушивать она не намеревалась – это произошло случайно. Между тем, подробности никого не интересовали. Мужчина ни за что не поверит в её честность, и острая улыбка прозрачно говорила: «Кого я вижу, мисс Тэйт». Удивлённым он не выглядел, зато смертельно уставшим – ещё как.

Лис вернулась в купе, где после нелёгкой схватки с запирающим рычажком открыла форточку. Вскоре канцлер присоединился к ней. От солнца капельки воды на его шее блестели. Воротник был мокрым и помятым.

— Я заказала вино, – поделилась она, бесцельно перелистывая страницы книги. В ней вроде бы рассказывалось о судьбоносной встрече двойников, имевших несчастье полюбить одну женщину.

— В качестве извинения? – усмехнулся Катлер.

Он старался изображать бодрость, но даже шутки звучали вяло. Боль разъедала грудную клетку, когтями скребла по внутренностям. Он с трудом дышал. Под глазами залегли глубокие тени.

— За что мне извиняться? – невозмутимо бросила Лис и, зажав в зубах ленту для волос, искоса посмотрела на него.

Канцлер ответил ей идентичным взглядом. Отвернулся, чтобы откашляться в кулак. Лоб покрыла испарина. Девушка подавила порыв дотронуться до него, чтобы проверить температуру. «Тебя это не касается», – одёрнула она себя. Ему не требовалось сочувствие, он не просил о помощи, а она не умела дать ни то, ни другое. Просто-напросто его состояние бередило раны детства, и в ней против воли пробуждалось горькое сожаление. Человек мог быть каким угодно: благодетельным, жестоким, гулякой, набожным – в мозги не закладывали схему поведения от первого крика до последнего удара сердца. Он являлся в свет неидеальным и умирал испорченным. Медленной же, мучительной смерти от болезни не заслуживал никто.