Разбитая музыка - Стинг

Стюарт дал согласие быть ударником для Черри Ваниллы (и предложил меня в качестве басиста) с тем, чтобы наша группа Police выступала вместе с группой Черри вторым номером программы. Такое положение дел, кажется, устроило всех. Стюарт и я с удовольствием готовы давать по два концерта за вечер. Мы вполне способны потянуть затраты на переезды с места на место и даже надеемся заработать немного денег. Начинаются интенсивные репетиции. Мы целый день разучиваем программу Черри, а потом до самого утра стараемся натаскать Генри на исполнение наших собственных песен. Мы измучены и утомлены до крайности, но всеми силами рвемся в бой. Льюис и Зекка — отличные музыканты, они хорошо обучены и очень профессиональны. Черри, которая в одной из своих песен поет, что она родом с Манхэттена, а на самом деле родилась в Квинсе, полна удивительных противоречий. При первой встрече с ней она кажется застенчивой католической девушкой, только что покинувшей стены монастыря, но то, что она делает на сцене — это неистовый шквал ударов, лязга и скрежета, сопровождающий дерзкие, бесстыдные тексты, исполняемые в сладострастно тягучей манере Мэй Уэст с интонацией уличной проститутки. Ее сценический костюм — это пара черных трико, обтягивающих ее круглый зад, и безрукавка со словами «Лизни меня», какой-то светящейся краской выведенными на ее пышной груди. Все это кажется мне несколько чрезмерным, но я не очень страдаю от того, что присутствую на сцене. Что-то похожее я чувствовал, когда мне доводилось аккомпанировать стриптизершам в клубах на севере Англии. Первый номер в концертной программе Черри — это собственно джазовая мелодия с «гуляющей» партией баса. Такая музыка безусловно смутит, если не приведет в ярость, воинствующих панков, поклонников Roxy Music. Я заинтригован, и впервые с тех пор, как приехал в Лондон, чувствую, что играю настоящую музыку, даже если это всего лишь фарс, маскирующийся под «новую волну».

Теперь у Police уже около десятка песен, и все они, за исключением «Landlord», написаны Стюартом, потому что я так и не набрался смелости и энтузиазма, чтобы предложить еще что-нибудь свое, но эти десять избранных песен исполняются с такой бешеной скоростью, что вся наша программа длится не более десяти минут, причем за это время мы успеваем даже сыграть на бис. Но это десять изматывающих минут, когда я выкрикиваю слова с максимально возможной для меня скоростью под аккомпанемент не очень умелых аккордов Генри и хаотичный панический ритм барабанов Стюарта. Он — потрясающий ударник, из него ключом бьет энергия, как будто работает целая электростанция, но ему действительно необходимо немного расслабиться. Каждая песня представляет собой сумасшедшую гонку по направлению к последним аккордам. Стюарт играет на своей ударной установке так, словно хочет, чтобы она разлетелась на части, а барабаны раскатились бы по самым дальним углам клуба. Меня преследуют мысли о том, что все, что мы делаем — недостаточно музыкально, но Стюарт начисто лишен подобных сомнений. Ему кажется, что все отлично, и, разумеется, я буду держаться за его фалды как можно дольше, потому что едва ли у меня есть другие способы чего-то добиться в Лондоне.

Полный постоянного беспокойства о своем будущем, я начал молиться. Какие бы сомнения по поводу религии ни одолевали меня в детстве, я сохранил веру в существование тонкой связи между мной и духовной сферой. Я верил, что в конце концов буду прощен и принят обратно в лоно религии, как будто мои религиозные головоломки поняты, как будто за ними признано право на существование. И вот, каждый раз, когда я, проснувшись среди ночи, начинал повторять молитвы, я получал успокоение. Если пятьдесят раз прочесть молитвы по четкам и прибавить к ним пятидесятикратное повторение молитвы к Деве Марии, то, несмотря на то, что от долгого повторения слова молитв обессмысливаются, они начинают действовать как успокаивающая мантра на мой взбудораженный ум, удрученный постоянными волнениями о будущем. Когда я был ребенком, мне всегда было легче вызвать в своем воображении женское божество. Хорошо, что у церкви в ее патриархальном женоненавистническом порыве хватило мудрости не запретить поклонение божеству в женском обличье. Мария Звезда Морей стала моим детским идеалом. Она плыла над волнами, окутанная своим голубым покрывалом. Ее голову, слегка склоненную к плечу, окружал звездный ореол, а ее глаза были скромно потуплены, как бы в задумчивости. На ее лице светилась нежная улыбка, обещавшая бесконечное терпение и сострадание. Она казалась мне тем самым существом, которое могло вступиться за меня на небесном суде. Мой любимый детский гимн заканчивался так:

Дева, самая чистая моря звезда,Помолись за странника, помолись за меня.

Потом у меня возникнет недоумение по поводу непорочного зачатия. Я буду богохульно удивляться, почему, сотворив удивительный, священный механизм секса, Бог посчитал правильным обойти его, когда послал Христа в мир, и тот остался незапятнанным этим божественным изобретением. По мне, так это чудо уже излишне.

Как бы то ни было, я молюсь каждую ночь, прося только одного: чтобы Бог или Дева Мария сохранили нас от несчастий. Просить о собственном жилье для нашей семьи кажется мне слишком корыстным, и я боюсь, что такую просьбу на небесах попросту не примут всерьез.

И тем не менее, какое-то чудо все-таки происходит, потому что строительная компания принимает наше заявление, предоставив нам квартиру в полуподвальном этаже по адресу Лейнстер-сквер, 28.

Мы с Фрэнсис танцуем от радости, а я мысленно благодарю Деву Марию за помощь. Теперь все, что нам нужно — это внести задаток — тысячу сто фунтов, а также заплатить взнос за первый месяц. Отец Фрэнсис дает нам взаймы пятьсот фунтов, а мой отец обещает дать двести, но у нас есть еще пара месяцев в запасе, прежде чем квартира будет готова, поэтому нам просто нужно заработать немного денег и начать их откладывать.

12.

Н аше первое выступление с Черри Ваниллой должно состояться в Уэльсе, в городе Ньюпорт, в помещении маленького, захудалого ночного клуба под названием «У Александра», который расположен рядом с железной дорогой. На дворе март, и каждый раз, когда груженный углем поезд, шумя и лязгая, проносится мимо, поднимается злой холодный ветер, который гонит обрывки газет вдоль по узкой аллее, отделяющей здание клуба от железнодорожной насыпи. Внутри клуба холодно, сыро и грязно, здесь стоит едкий запах застоявшегося дыма и затхлый дух пролитого пива.

Я и Стюарт приехали сюда через всю страну вместе с Крисом, нашим гастрольным администратором, в фургоне «форд». Мы устанавливаем наше оборудование и микрофоны на крошечной сцене, прожженной сотнями окурков, липкой от всевозможных напитков и пролитого пота. Нам предстоит сыграть в нескольких десятках таких клубов по всей стране, и всюду нас будут ждать гримерные размером с туалет, чьи стены испещрены самовосхваляющими надписями и мальчишескими непристойностями наших собратьев-музыкантов, обиженных тем, что судьба завела их в эти обветшалые стены, и согреваемых смутной надеждой, что где-то впереди их ожидают успех и слава. Остальные члены группы прибывают уже после того, как мы разместились на сцене, и, хотя американских гостей обстановка клуба явно не впечатляет, они не тратят времени на напрасные жалобы. У меня возникает впечатление, что именно в таких местах они привыкли играть у себя дома, в Америке. Потом американцы отправляются в гримерную, а я принимаюсь разбирать свой усилитель, который, кажется, опять сломался. Я по очереди вынимаю каждую деталь усилителя, осторожно встряхиваю все детали у самого своего уха, чтобы убедиться, что все в порядке, а потом аккуратно размещаю их по своим гнездам. Эта процедура, в которой нет ничего научного, тем не менее срабатывает, и лампочки усилителя начинают обнадеживающе светиться красным. Клуб постепенно наполняется, и цветные огоньки над сценой создают некое подобие праздничной обстановки, скрывая нищету и убожество тем же согревающим красным светом, каким светятся лампочки моего усилителя. Все говорит о том, что сегодня будет хороший вечер. Выступление Police начинается без десяти одиннадцать, а ровно в одиннадцать мы уже заканчиваем. Мы проделываем все с такой бешеной скоростью, не оставляя даже промежутков между песнями и не давая зрителям возможности ни осудить, ни оценить нас, как будто их отношение нас не волнует, и стремительно исчезаем прежде чем кто-либо успевает понять, что это было. Мы врываемся в гримерную с диким смехом, словно только что совершили удачное ограбление. Льюиса и Зекку наше выступление вполне впечатляет. Льюису особенно понравилось мое пение.