Повседневная жизнь Арзамаса-16 - Матюшкин Федорович

Я считаю, что за нарушение правил содержания своего рабочего места в режимном помещении и за недостаточно ответственный способ разговора, что повлекло значительную потерю времени большого числа занятых людей, я заслуживаю определенного наказания».

21 июня 1974 года состоялось партийное собрание парторганизации теоретиков.

«Обвинительное заключение» зачитывал В. Ф. Егоров. Подробно изложены все «отклонения». Затем началось обсуждение. Вопросы — и к ведущему собрание В. С. Лебедеву, и к В. Ф. Егорову, и к самому Н. А. Дмитриеву. Интересно, что все (за единственным исключением) коммунисты парторганизации, выступившие на собрании, пытались разобраться в сути позиции Николая Александровича и одновременно защитить его. Пример — вот такие слова:

В. Ф. Егоров: В своей записке Вы говорите, что у Вас нет разногласий по уставу и программе КПСС. Далее Вы приводите восемь пунктов, которые расходятся с политикой партии: по национальному вопросу и др. Как это можно согласовать?

Н. А Дмитриев: Разногласий с уставом и программой партии у меня нет…

Один из участников собрания: Согласие с уставом и программой означает, что принятое решение является обязательным, но при этом некоторые сомнения могут остаться…

Другой участник- Я общаюсь с молодыми людьми, и мнения о нашей печати и радио я часто слышу гораздо более резкие…

Третий участник: Как специалист он привык думать о вопросах, то есть это сомнения, а не устойчивая система взглядов. Все мы знаем его нетривиальный способ мышления (от противного, в частности). Решение бюро считаю правильным, хотя мера наказания могла бы быть помягче.

Четвертый участник: По многим вопросам высказывания у теоретиков носят слишком смелый, категоричный и не всегда обоснованный характер. В результате мы имеем вот такое, к сожалению, собрание…

Пятый участник: Безответственность в высказываниях — это серьезная ошибка Н. А. Дмитриева. Совсем случайным это назвать нельзя. Но мы должны смотреть всесторонне на личность. И у меня никогда бы не повернулся язык обсуждать членство в партии Н. А. Дмитриева…

Шестой участник Высказывание Н. А. Дмитриева правильно говорит о необходимости усиления идеологической работы. Нужно доносить полную информацию с нужными комментариями.

В. Ф. Егоров: В 1957 году Н. А. проявлял неискренность, заверения давал одни, а суть вопросов осталась прежней. Летом 1973 года Н. А. проводил беседы по защите А. Д. Сахарова. Н. А. Дмитриев подвергается сейчас обсуждению за то, что имеет взгляды, несовместимые с членством в партии…

Н. А Дмитриев: Да, действительно, взглядов своих с 1957 года не менял, потому что считаю, что мои взгляды никогда не расходились со взглядами партии… Тот, кто уверен в своей правоте, не боится спорить… По поводу моего поведения критика была правильная.

Наконец прения было решено прекратить. И вынесено решение — при одном воздержавшемся — объявить Н. А. Дмитриеву строгий выговор с занесением в учетную карточку[105].

К чести сотрудников теоретических отделов никто из них не захотел бездумно, основываясь лишь на указаниях сверху, подойти к вынесению решения.

К сожалению, партийная верхушка и в те годы, и затем в 1990-е мало прислушивалась к мнению коммунистов, и М. С. Горбачев не был исключением. А ведь в конце 1980-х — начале 1990-х годов были письма Дмитриева в «Правду», затем Б. Н. Ельцину. «Что меня беспокоит на самом деле, это идеология экономической реформы. Я думаю, что она диаметрально противоположна здравому смыслу, я думаю, что именно так надо действовать, чтобы вызвать сперва инфляцию, потом гиперинфляцию, потом — полный развал плановой дисциплины, а потом, вероятно, и трудовой дисциплины, и всего хозяйства. Нам говорят, что чем решительнее мы будем погружаться в рыночную экономику, тем быстрее мы вылезем на другой счастливый берег. Чего? Капитализма? Но я думаю, что и простая логика, и опыт других стран показывают, что дальше будет глубже и глубже, а улучшение будет, когда мы, наконец, повернемся и выскочим обратно на свой берег»[106]. Так и произошло. Николай Александрович считал с самого начала фальшивой концепцию «К гуманному демократическому социализму» и отвергал ее как в целом неправильную.

«Фальшиво уже само название: „К гуманному демократическому социализму“. Да, у нас не идеально с гуманностью. Но когда сваливаются в одну кучу и 1918 год, и Гражданская война, и коллективизация, и 1937 год, и послевоенный „сталинизм“, и Хрущев, и Брежнев, и все ставится в вину Марксовой модели государственного социализма, то это нельзя назвать иначе, как фальшью»[107].

При всей уникальности личности Н. А Дмитриева, пожалуй, он был этаким эталоном жителя закрытого города советского периода в главных чертах: отношении к делу, самоотверженности, доброжелательности, умении не говорить о делах, а решать их.

Разумеется, время формирует свои характеры, свои привычки, моральные качества людей и соответственно этому образ жизни. Однако, к сожалению, в настоящее время в повседневной жизни города утрачена устойчивость отношений. Раскол обозначился в материальном измерении, в мироощущении, в отношении к делу, к стране в целом.

Особый колорит городу придавали испытатели. Они были не просто одним из специализированных подразделений института. У них наблюдался совершенно иной ритм, стиль работы и жизни. Возвращаясь из командировок, заросшие, в унтах и полушубках, они как бы олицетворяли собой романтику освоения новых земель и пространств. Кстати, один из ядерных полигонов размещался как раз на Новой Земле. Испытания венчали собой длительную и кропотливую работу. От результатов испытаний зависело: то ли дырки на лацкане сверлить, то ли «на ковер» вызовут. Испытателей после командировок, особенно в первое время, встречали самые высокие руководители страны и города. Их окружали маршалы и генералы, академики и доктора наук, партийные и советские функционеры. Хотя на определенном этапе разработки атомного щита страны была выделена специальная категория профессионалов-испытателей, а во ВНИИЭФ созданы специальные структуры, в испытаниях всегда принимали участие представители различных подразделений, включая теоретиков, сборщиков, строителей и представителей других министерств и ведомств. В сущности, испытателями являлись большинство работников института. В ходе испытаний всегда возникали неожиданные нюансы или детали, что создавало чрезвычайно необычное мироощущение непрерывного научного эксперимента. Эксперимент — это нерв научного творчества.