Имаго - Юрий Никитин

Сами юсовцы не спешили распространять свою власть по Москве, хотя, если честно, могли бы сделать с легкостью. По крайней мере, если бы завтра уже по всем улицам начали разъезжать морские пехотинцы, а вместо омоновцев за спиной гаишников встали бы звезднополосатые коммандос, наши обыватели только поворчали бы малость, а демократы и демократки так и вовсе вышли бы на улицы с цветами.

Не спешат юсовцы потому, что основательно увязли на Ближнем Востоке. В самих Штатах то и дело гремят выстрелы, взрывы. Сопротивление не то что набирает силу, но и подавить его не удается. Идет тяжелая затяжная партизанская война. В этих условиях рискованно усиливать давление на Россию. Во многом она уже под юсовским сапогом, но РНЕ, которое пока только постреливает да взрывает машины своих же русских свиней, может озвереть, закусить удила и пойти так, как шли ее солдаты в войну с немцами, или как идут арабские бойцы сейчас.

Как-то на минутку забежал Лютовой – помятый, с безумно усталым лицом. Глаза ввалились, под ними темные круги. Долго и жадно пил воду из графина, наконец выдохнул:

– Нет, спасибо, рассиживаться некогда. Не знаю, может быть, сегодня придут и за мной. Круг все сужается… У меня к вам просьба.

– Слушаю, – сказал я настороженно, но напомнил себе, что автомат в руки не возьму. Не дело генералов идти в окоп, когда битва только начинается.

– Вы владеете словом… и знаете ситуацию. Дайте нам лозунг… девиз, неважно что, но нечто такое, за что цеплялось бы внимание! Наше движение нуждается в этом больше, чем в патронах. Да, и чтобы приток новых бойцов… Подумайте, прошу вас! Я зайду попозже.

– Погодите, – сказал я. – Над такими вещами чем дольше думаешь, тем хуже…

Я в самом деле над такими вещами не думаю, это на уровне чувств, ломать – не строить, тут слова сами идут, Лютовой смотрит с ожиданием, я предложил:

– Экологи всех стран, объединяйтесь!

Он вскинул брови, подождал продолжения, переспросил:

– И все?.. Звучит интригующе, не спорю. Но если спросят, что это за лозунг у человека с автоматом в руках?

– Экологи всех стран, объединяйтесь! – повторил я. – Дескать, надо срочно очистить планету от жуткого заразного пятна, что расползается по всей планете. Имя этому пятну – США. Пятно заразы настолько зловещее и грозит всем, что человечество должно, обязано стать экологами и взять в руки автоматы, перья или мобильники – то, чем кто владеет лучше, и немедленно взяться за работу.

Он в сомнении покачал головой, сказал:

– Не слишком абстрактно? По мне ближе ваши «Встретил юсовца – убей!», или «Брат стал колабом? Убей оборотня!».

– У каждого лозунга своя цель, – объяснил я. – Мне показалось, что недостает именно объединяющего…

Он кивнул, крепко пожал руку и, перед самой дверью спросил:

– А что с учением?

– Я еще не сформулировал, – ответил я.

Он изумился, покачал головой.

– Это вы так шутите?.. Кто этого от вас требует?.. Вы говорите, говорите! А мы на что, ваши двенадцать или сколько там рыл?.. Сперва нас назовут последователями, потом апостолами, а в конце и вовсе святыми. А про рылы забудут. Мы все запомним, сформулируем, разложим по полочкам… Не Иисус же Евангелие писал!.. Он только бросал зерна, вот и вы бросайте. Мы зерна выдавать не умеем, зато смогем вырастить.

Я сказал с неловкостью:

– Да, я не чувствую себя человеком, который смог бы довести до конца…

Лютовой фыркнул:

– А кто великие дела сам доводил до конца? Кельнский собор триста лет строили, коммунизм тысячу лет взращивали, обтесывали… Ладно, я побежал! Но вы подумайте, Бравлин. Нам достаточно зерен!

Закаты становятся все холоднее, яркие краски тускнеют. Ночь наступает ощутимо рано. Если раньше, летом, мы отсюда из-за стола на веранде наблюдали, как небо постепенно темнеет, на западе разгорается багровая заря на полнеба, а оранжевое солнце распухает, краснеет, багровеет, звезды зажигаются поодиночке, то сейчас я выходил на веранду уже в глубокую ночь. И сидим, разговариваем уже по-осеннему. Скоро задуют холодные зимние ветры, сюда будет наметать снег.

Это свои личные балконы мы застеклили, утеплили, а кто-то и вовсе убрал стенную перегородку, расширив квартиру за счет балкона, но здесь мы привыкли смотреть через перила, «дышать свежим воздухом», как постоянно говорим друг другу.

С Таней у нас все в том же странном равновесии, как во время затяжного прыжка из стратосферы. Встречаемся, бросаемся друг другу в объятия, дышим и чувствуем, как одно существо, но теперь я сам чувствую, что живу на пороховой бочке, а если забочусь о ней, то нехорошо, эгоистично выдергивать ее из теплого гнездышка, когда и за мной в любой день могут прийти юсовские коммандос.

Однажды утром мы обнаружили, что веранда засыпана снегом. На улицах за ночь снегоочистительные машины не успели перебросить все это непотребство на газоны, автобусы ползли гуськом, автомобили закупорили резко сузившиеся улицы. Начались массовые опоздания на службу.

Снег не таял, ударили московские морозы. Зима наступила, как всегда, неожиданно, народ ломанулся в магазины теплой одежды, взлетели в цене обогреватели. В США захватили и взорвали в воздухе еще два пассажирских самолета, а третий самолет, тоже пассажирский, военно-воздушные силы США вынужденно сбили прямо в воздухе. В массмедиа был крик, в самолете сто сорок человек, ВВС оправдывались, что захваченный самолет, возможно, направлялся к одному из тайных бункеров, где во время ядерной атаки может скрываться президент.

В Канаде столкнулись два пассажирских поезда. А мы: Бабурин, Лютовой и я, заметили, что живот Марьянки заметно округлился. Лицо ее медленно теряло четкость, на щеках проступали розовые пятна. Майданов с ног сбивался, доставал лекарства, поддерживающие тонус. Негр, по словам всезнающего Бабурина, начал появляться чаще.

Вместо чаепития на веранде, мы встречались разве что на лестничной площадке, куда выходили покурить Бабурин и Лютовой. Я некурящий, мог попасть на них только совершенно случайно, так что вчетвером совпали только уже в феврале, когда я возвращался со службы, а они трое стояли возле распахнутой двери Майданова и чесали языками.

Сам Майданов говорил быстро и нервно:

– Я сначала думал, что он просто хочет искупить свою вину… это само по себе уже благородно, уже приветствуется… но нам не нужно. Мы уже простили… почти. Но когда узнал, что Марьянка забеременела, чуть с ума не сошел от счастья. Оказывается, поменял трех жен, никто от него не мог забеременеть…

– Так, может, он сам, – предположил Бабурин, – не того?

– Он не раз сдавал анализы, – возразил Майданов. – А сейчас он только и думает, что у него будет ребенок!..