Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

Я сделал шаг вперед, и Олав поднял на меня глаза.

– Я просто защищал своего брата. Если это было ошибкой…

– Это против закона! – воскликнул Сигурд.

Олав поднял руку.

– Он это знает, Сигурд. Он знает, что поступок его был неправильным. Теперь я хочу знать, может ли он предложить мне решение. – Олав подошел к планширю, раскрошил остаток лепешки и высыпал крошки в море. – Рос требует справедливости, Торстейн. Он говорит, что вы нарушили правила хольмганга. Он считает, что я должен тебя повесить или отрубить тебе голову. Как ты думаешь?

Я покачал головой, чувствуя, как глубоко в груди сжимается страх.

– Твой брат. – Олав взглянул на меня. – Он стал хорошим воином. Но теперь он ранен. Мне сказали, что он может умереть от ран.

– Нет, – ответил я. – Он справится. Я… Я выхожу его.

Олав кивнул.

– Да. Но сколько времени это займет? – Он указал на берег. – Трёнды теперь зовут меня конунгом. Но я еще не стал конунгом всей Норвегии. Надо завоевать север и сражаться с рюгами. Надо плыть в Вик, драться с тамошними хёвдингами. На это уйдет все лето, а может, и осень. Нам скоро придется отплывать, и я не могу брать с собой раненых.

– Ну так позволь нам остаться. Мы с Бьёрном, мы можем нагнать вас…

Я услышал, как Сигурд тихо рассмеялся. В этом смехе было что-то зловещее, Олав кивнул, пригладил бороду и подошел ко мне.

– Торстейн Тормудсон. – Он опустил руку мне на плечо. – Ты мой воин. А мои воины не покидают корабли. Ты не останешься здесь. Твой брат… С этими ранами… С ним всё иначе. Теперь он стал для меня обузой.

– Скажи ему. – Сигурд обошел меня и встал рядом.

– Скажи что? – Я отступил на пару шагов, мне совсем не нравилось, как белобородый на меня смотрит, а Олав опустил глаза и потер затылок, как будто все это доставляло ему мучения.

– Так уж устроены законы, – начал Олав, – тот, кто их нарушает, должен быть наказан. Иначе это и не законы вовсе. На моих кораблях есть даны, свеи и венды, есть и люди из Гардарики, как Рос. Временами лишь законы, которые я для них установил, мешают им вцепиться друг другу в глотки как диким псам. И раз уж ты нарушил закон поединка, я, как конунг, должен вынести тебе приговор и проследить за тем, чтобы его выполнили. Если я этого не сделаю, воины из Гардов уйдут из моего войска. А до этого убьют столько людей, сколько смогут. А если представится возможность, они подожгут корабли.

– Рос хочет твоей смерти, – вставил Сигурд.

– Но Рос – не твой конунг. – Олав перевел дыхание и стал смотреть на море. Он теперь стоял боком ко мне, и я видел, как вздымается и опускается его обнаженная грудь. – Твой конунг – это я. А я не держу на тебя зла, Торстейн. И все же законы гласят, что, если человек вмешается в поединок чести, его следует судить. Тот, на кого напали, решает, примет ли он виру или нет.

– Я могу заплатить, – сказал я. – Золота у меня нет, но я могу отработать. Я могу…

Олав взглянул на меня:

– Рос не хочет виры. Он требует твоей головы.

Сигурд схватил меня за руку, но я вырвался.

– Спокойно, Торстейн. – Олав вновь подошел ко мне. – Я обещал Росу, что он получит чью-то жизнь, но, Торстейн… Твой брат, у него ужасные раны. Говорят, он очень слаб.

– Нет, – ответил я, ведь теперь понимал, что Олав хочет предложить. – Он поправится!

– Ты должен выбрать, Торстейн.

Сигурд кашлянул:

– Твой брат или ты.

– Я даю тебе время на раздумья. – Олав вновь отвернулся к морю. – Когда стемнеет, я пришлю воинов на ваш корабль. Они заберут одного из вас.

Не помню, ответил ли я что-нибудь на это.

– Твой брат все равно не жилец, – сказал Олав. – Он в любом случае умрет. Я тебе жизнь спасаю, парень. Понимаешь?

Я молчал. Сигурд потащил меня к сходням, а Олав все так же стоял и смотрел на море.

Когда я вернулся, Бьёрн по-прежнему спал. Рядом сидели Рагнар Кузнечный Молот и Эйстейн Кулак. У него горячка от ран, сказал Эйстейн, щупая ему лоб своей уродливой пятерней. Затем оба встали, Рагнар тихонько кивнул и хотел было положить руку мне на плечо, но убрал ее и ушел. Я сел рядом с Бьёрном, а Фенрир подошел ко мне и лег, привалившись к моим ногам.

Я просидел так бо́льшую часть дня. На меня напало удивительное оцепенение. В голове крутились слова Олава, а перед глазами вставала картина: вот Бьёрн опускается на колени на берегу, а Рос заносит над ним секиру. На какой-то миг Бьёрн опускается на четвереньки, его голова катится к воде, а потом руки и ноги уже не выдерживают веса безголового тела. Рядом с ним встает отец, но он смотрит не на Бьёрна. Отец смотрит на меня, а я прячусь за бортом корабля, опустив голову, терзаясь от скорби и позора.

Ко мне никто не подходил. Все оружие было при мне: сакс, топор, лук и тесло лежали под моей скамьей. Колчан висел за планширем, в нем было двенадцать стрел. Я много раз пересчитывал эти стрелы, то и дело взглядывая на залив, где солнце опускалось все ниже над западными мысами. Когда люди Олава придут и спросят меня, кто из нас, братьев, примет наказание, я поднимусь с топором в руках и скажу, что братья Тормудсоны будут биться насмерть. Мне казалось, что поступить так будет гораздо лучше, чем жить, сознавая, что я обменял жизнь Бьёрна на свою собственную.

Может, все бы и закончилось для нас в тот день, если бы боги не одарили меня своим взглядом. Когда солнце было уже так низко, что от него тянулась по воде золотистая дорожка, с моря пришел туман. Он навалился быстро, такой густой, что на одном корабле едва различали, что делается на другом.

В те времена мы говорили, что туман – это дыхание мертвецов. Когда на берег накатывает туман, это Хель выпускает на землю неприкаянные души побродить в том мире, где они когда-то жили. Если это так, то меня в тот день спасли мертвецы Хель. Ведь когда на корабль Асгейра явились люди Олава, меня они уже не застали. Под покровом тумана я спустился на берег, волоча за собой Бьёрна, затем взвалил его на плечи и отправился вверх по течению реки. Из своего пояса сделал