Вольф Мессинг. Взгляд сквозь время - Михаил Никитич Ишков

Наконец пассажир ввалился в купе, рухнул на соседнюю полку и принялся разматывать какой-то длинный вязаный шарф.

– Прошу пана не беспокоиться… – строго предупредил он.

Наконец новый сосед снял шарф, затем лохматую с длинными ушами вязаную шапку. Он уставился на Мессинга, затем шлепнул ладонями по коленям и воскликнул:

– Ко́го я видзе? То пан Мессинг!

Вольф от неожиданности натянул одеяло под самый подбородок. Тут его и пронзило: это ж его войсковой начальник, майор Поплавский!

– Дзень добрый, пан Поплавский! То я. Какими судьбами?

Далее они заговорили на какой-то дикой польско-русско-еврейской мове.

– Не повежешь, едем до Ташкенту. Там, говорят, Советы разместили штаб генерала Андерса. Богу слава, неужто дождались! Я лично не верил, что большевики опомнятся и призовут нас. Куда им без поляков? Разве они, холера ясна, способны без нашей подмоги сдержать швабов? А вы, пан Мессинг, докончь едже?

– Тоже до Ташкенту.

– И вы с нами? – изумился Поплавский.

– Ни войско. Для строя я теперь не годен. На гастроли.

– Как же, наслышаны. Вы теперь большой человек, пан Мессинг. На Ойчизну не тянет?

– Где она, Ойчизна? Где неподлеглость? Под швабами. А золхен вэй, пан Поплавский, что они сделали с моими папой и мамой, с моими любимыми братьями, язык сказать не поворачивается. Навещу свою Гуру после освобождения. На вас, пан Поплавский, одна надежда.

Майор пригладил усы и подмигнул.

– Это мы еще посмотрим, пустить ли вас до Вислы или, как говорят москали, дать пинка. Шучу.

Удивительно, но решимость пана Поплавского немедленно вступить в бой не разделяли два подсевших к нам где-то после Рубцовска офицера. Оба были наряжены в какие-то лохмотья, когда-то бывшие шинелями, но представились вполне по-военному, с вскидыванием двух пальцев к виску, с пристукиванием каблуков:

– Подполковник Климец.

– Ротмистр Рудницкий.

У Климеца на ногах были драные валенки, а Рудницкий был обут во что-то издали напоминающее галоши.

Теперь купе оказалось в полном составе.

Первое время новые соседи держались отчужденно, но постепенно дорога сблизила всех. Поспособствовал общению и майор Поплавский, представивший Мессинга как исправного служаку и непростого «малого», сумевшего обвести вокруг пальца самого Пилсудского.

С маршала все и началось.

О личности и деяниях маршала Пилсудского можно услышать разные мнения, но тот поток ненависти, который извергли на него все трое офицеров, сразил Мессинга наповал. Самого маршала они иначе как «старым дуралеем» не называли, а его окружение исключительно «кликой Пилсудского».

Вольф никак не мог понять причину такой нетерпимости в отношении пусть и неоднозначного, но все-таки незаурядного человека. Только спустя пару дней (наш поезд, пропуская воинские эшелоны и товарные составы, двигался с долгими остановками) ему пришло в голову: может, причина в том, что бывшие соотечественники столько натерпелись за эти годы, что стремление найти козла отпущения превратилось в жгучую национальную идею? Понятно, во всем были виноваты большевики. Как сказал Климец: «Вшистке червони[69] – исчадья пекла!» Свою точку зрения он подкрепил небесспорной оценкой их внутренней сути. Кто есть большевики? То порождение вселенского зла! Именно Москва виновата в том, что Гитлер захватил Европу. Без помощи Москвы местным красным не удалось бы разложить французский тыл. После того германцам оставалось только прийти и взять прекрасную Францию голыми руками.

Ротмистр Рудницкий поддержал его.

Впрочем, от панов доставалось всем, кто не был поляком. По их словам, выходило, что отсталость армии, неготовность к войне, засилье политиканов – во всем этом, помимо «пшеклентых» большевиков, виноваты внутренние враги – евреи и «клика Пилсудского». Этот старый дуралей вместо того, чтобы повторить поход на Киев, заключил договор с Кремлем. Что мы имеем в результате? В тридцать девятом, в тот самый момент, когда польская армия была готова перейти в контрнаступление и перебить хребет спесивым германцам, москали своей подножкой повалили «наших храбрецов» на землю.

Это был факт, и с ним приходится считаться.

Мессинг никак не мог принять такую логику и сначала пытался возразить, но его вежливо, но жестко поставили на место – рядовым в присутствии офицеров следует помалкивать и без напоминаний бегать за кипятком. Правда, после того, как Вольф, не выдержав вида и запаха драных валенок и галош, на каком-то глухом полустанке сторговался насчет сапог и подарил их соседям по паре, они уже более благосклонно относились к известному артисту, прославившему на чужбине польское имя.

Соседи Мессинга, даже Поплавский, были единодушны: судя по сводкам, красным скоро каюк. Удивительно, но успехи немцев их тоже не радовали. Рудницкий и Климец сокрушались – пусть они бы подольше убивали друг друга.

Офицеры вели бесконечные дискуссии на тему сроков падения Москвы и капитулирует ли Сталин после захвата Сталинграда? Мессинг отважился вставить проверенное в сулонге замечание, что кремлевский балабос никогда не признает поражения, даже если потеряет Москву.

В этом стратеги согласились с Мессингом.

– Но такая перспектива ставит вопрос о сроках окончания войны, – задался вопросом Рудницкий. – А также о том, как скоро западные союзники обеспечат восстановление Речи Посполитой «от можа и до можа»?

Этого хватило еще на день пути.

Вольфу показалась небезынтересной их оценка поступка генерала Власова[70], по слухам перебежавшего к немцам. Все трое резко осуждали предателя. Медиум же, припомнив свой прогноз на даче Сталина, со своей стороны поддакивал в том смысле, что кремлевскому хозяину следовало лучше изучать кадры.

Рудницкий поморщился.

– Какое нам дело до красных, пан Мессинг! Пусть кремлевский тиран сам разбирается со своими генералами. Наше дело сторона. Неужели вы всерьез полагаете, что кто-то из поляков согласится класть свои головы в России? Случай с Власовым интересен тем, что свидетельствует о непрочности сталинского режима. Он, несомненно, трещит по всем швам. Неужели вы полагаете, что поляки согласятся подпереть его своими штыками?! Нам в России делать нечего.

Для Мессинга это была неожиданная точка зрения. Мнение Рудницкого и примкнувшего Климеца впрямую противоречило желанию тех бывших соотечественников, кто явился на его выступление в Новосибирске. Там тоже хватало гневных упреков и обвинений по отношению к «москалям», но те поляки, с которыми общался артист, понимали: судьба войны решается в России, следовательно, путь домой начинался под Сталинградом. Это он мог понять, а заявление Рудницкого смущало его каким-то запредельным, не от мира сего политиканством.

Мессинг поинтересовался:

– Но, пан Рудницкий, где же вы собираетесь воевать с фашистами?

– Где угодно. Например, на Западном фронте.

– То есть, вы готовы покинуть Россию в самый трудный для нее момент?

– Что значит, готовы? Андерс уже формирует эшелоны до Красноводска, оттуда морем в Иран. Этот вопрос уже решен.

Это звучало