Взбаламученное море - Алексей Писемский

— С каким дворянином?

— Да как его, батюшка, забыл, как и прозвище-то… регистратором каким-то себя называл.

Варегин при этом вслушался немного.

— Кто же здесь-то собственно был зачинщик? — продолжал исправник допрашивать, не поднимая старика с колен.

— Здесь я, батюшка, я самый главный! — отвечал тот.

— Ступай в сторону.

Старик встал и отошел в сторону.

— А кто еще? Кто еще был зачинщиком? — обратился исправник опять к толпе.

— Я-с! — отозвался сам один из мужиков.

— В сторону!

Мужик отошел и встал.

— Кто еще? — продолжал опять исправник.

Варегин рвал у себя из бороды волосы.

Толпа перешептывалась между собой.

— Да кто еще? — послышался шопот.

— У Матрены они приставали! — ответил чей-то один голос.

— Давайте Матрену сюда! — крикнул исправник, подслушав эти слова.

Двое мужиков пошли за Матреной, и вслед же затем раздался пронзительный крик на всю усадьбу.

— Батюшки, виновата!.. виновата! — кричала Матрена, выгибаясь всем телом, между тем как двое мужиков тащили ее.

— Давай ее сюда! — проговорил исправник.

Матрену подтащили к нему.

— Приставал у тебя, как вот его, — Михайла, что ли?

— Приставал, батюшка!.. приставал!.. — отвечала она поспешно.

— Михайла и барин?

— Оба, батюшка, оба!

— Что ж они говорили?

— По всей, говорят, России ходим, — сомущаем народ.

— Где ж они теперь?

— Не знаю, батюшка.

— Врешь, бестия! — закричал исправник.

— Не знаю, батюшка!.. не знаю!.. — заревела почти в отчаянии Матрена: — все расскажу тебе!

— Ну, рассказывай. Давно ли они были у тебя?

— С месяц, батюшка.

— Что ж они делали?

— Пили они, батюшка, все три дня, что ни были.

— Ну?

— Молоденький-то, тот все шутил со мной!

— С экой-то стервой?

— Да, батюшка, и сам-то он нехороший такой; и на барина-то не похож!

Варегин в это время встал и ушел в горницы.

— Поедемте лучше ко мне, — сказал он Софи и Бакланову. — тут исправник будет производить следствие и приведет все в порядок.

— Ах, да, поедемте, monsieur Варегин, пожалуйста, — говорила Софи, чуть не целуя его.

Вслед затем они все прошли садом и только что сели в поданный Варегина экипаж, как из усадьбы раздались пронзительные вопли.

Это исправник пробирал, с одной стороны, неженку старостина сына за батьку, при чем оба они кричали, а с другой стороны — Матрену, которая только и вопила: — «Шут им дьяволам! шут! Вот их бы так!»

— Пошел скорей! — крикнул Варегин кучеру. — А ведь есть господа, — продолжал он, обращаясь к Бакланову: — которые радуются этой бестолочи… Готовы даже подстрекать ее на народ… Движение здорового общественного организма в этом видят… Не подлость ли, я вас спрашиваю, кровью этих детей омывать свои безумные фантазии!..

— Ужасно! — подтвердил в свою очередь и Бакланов.

14

Изобличение

Друзья наши, проехав Ковригинское поле, сейчас же очутились в свежем, спокойном лесу.

Софи все это время смотрела на серьезное Варегина, на его голубые, спокойные глаза, на его запыленные бакенбарды. Не давая себе отчета — почему и отчего, она чувствовала в одно и то же время страх и уважение к нему.

Бакланов между тем припоминал те мириады фраз, которые раздавались около него в Петербурге, — фраз, против которых он сначала ратовал, а потом и сам стал повторять их.

Голос Варегина разбудил наконец их обоих от их собственных мыслей.

— Вот и мое пепелище! — сказал он.

Перед домом, в небольшом садике, два мальчика и две девочки рылись в земле.

Самый дом, или, скорее, большая крестьянская изба, был разделен на две половины: в одной жил сам хозяин, а в другой — дети.

В комнатах было чрезвычайно чисто и просто: дубовый обеденный стол, ситцевая мебель, термометр и барометр на стене.

— Милости просим! — сказал Варегин, вводя своих гостей.

Вошла красивая крестьянская женщина в белой рубашке и опрятном сарафане.

Варегин велел ей подавать обед.

Когда стали садиться за стол, он отнесся к Софи:

— Не угодно ли вам занять место хозяйки?

Софи села.

— А вот эту команду позвольте ко мне, — продолжал Варегин, передвигая к себе приборы всех четверых детей: — всем бы они народ исправный, да сами резать еще не умеют.

И вслед затем он начал им резать.

Дети, как маленькие голубятки, смотрели ему в рот и на руки.

Бакланов при этом вспомнил своих детей и незаметно вздохнул.

— Вы давно лишились вашей супруги? — спросила Софи хозяина.

— Да в тот же год, как и из службы выгнали: почти вместе получил эти два удовольствия.

— Вам недаром судьба такие испытания посылает. Она знает, что вы крепыш и выдержите, — сказал ему Бакланов.

— Никакой тут нет судьбы: в первом случае российская глупость, а во втором — петербургский климат, — отвечал Варегин.

После обеда Софи ушла с детьми погулять в поле, а приятели сели у открытого окна пить кофе…

— Вы не думаете жениться, Варегин? — сказал Бакланов.

— При детях-то? — спросил тот.

— Да при детях обыкновенно и женятся, чтобы мать им дать.

— Дети такое нежное и хрупкое существо, что требуют всей нежности человеческого сердца, а это возможно только в родителях, которые обыкновенно органически к ним бывают привязаны.

— Но мачеха будет любить их из любви к вам.

— Н-ну! — произнес Варегин: — я в эти тонкие чувства, признаюсь, не очень верю; их обыкновенно достанет только месяца на два после брака.

Друзья на несколько времени после того замолкли.

— А эта красивая женщина, которая подавала нам обедать, на каком положении? — спросил Бакланов.

Варегин улыбнулся.

— Вы все по себе судите? — сказал он. — А вот кстати за откровенность откровенностью отплачу: в каких вы отношениях с этой госпожой, кузиной, что ли, вашей?

Бакланов очень сконфузился.

— Я ей родня… — пробормотал он.

— Я это потому вас спрашиваю, — продолжал Варегин: — что мне мужики на сходке говорили: «Вот-де, говорят, мало что сама приехала, да и любовника еще своего привезла!»

— Им-то, скотам, что за дело! — проговорил Бакланов и потом, помолчав, прибавил: — конечно, в этом случае скрываться перед вами не стану…

— Ну, а жена-то как же, а? — спросил с улыбкою Варегин.

— Жена у меня такая холодная и спокойная женщина, что ей решительно все равно.

— Все равно, что вы живете с любовницей? — повторил Варегин.

— Я не то, что живу… — отвечал, начиная теряться Бакланов: — жить постоянно таким образом я не намерен и, как вот все это поустроится, опять возвращусь к семейству.

— Что ж такое поустроится? — допрашивал Варегин.

Бакланов окончательно сконфузился.

— Там… дела разные… — отвечал он как-то неопределенно.

Варегин не спускал с него внимательных глаз.

— Все это, друг любезный, — начал Бакланов после нескольких минут довольно неловкого молчания: — я сам очень хорошо вижу и понимаю, но что делать — затянулся, любовь!

— Э, вздор какой! — перебил с сердцем Варегин.

— Как вздор?.. Неужели ты не веришь в любовь?

— Разумеется, кто ж в нее поверит… Одно только баловство и обманывание самого себя, а между тем у вас есть дети, а перед этою обязанностью, я думаю, все другие мелкие страстишки должны замолкнуть.

— Я детей и люблю, а разлюбил только жену.

— Да ведь и все не целую жизнь пылают к женам страстью, а руководствуются в этом случае чувством дружбы, уважения к женщине, чувством наконец собственного долга.

— Хорошо чувство дружбы! — воскликнул Бакланов. — Ты знаешь ли, — прибавил он уже полушопотом: — что я последнее время говорить не мог без злобы с женой, звука шагов ее слышать без ужаса.

— Что ж, она нехорошая разве женщина?

— Напротив, ангел по душе и собой красива.

— Так отчего же?

— А оттого… Я, например, человек вовсе не злой, а бывали минуты, когда готов был совершить преступление и убить ее.

— Господи помилуй! — воскликнул Варегин.

— Да, да! — повторил Бакланов.

Варегин несколько минут усмехался про себя.

— Никогда бы вы никакого преступления не совершили, проговорил он: — и, вероятно, к этой госпоже получите точно такое же чувство, потому что вся ваша любовь и нелюбовь есть не что иное, как развращенное воображение и стремление к чувственному разнообразию…

Замечание это было слишком верно. Бакланов почесал у себя только в затылке.

— Никогда я к этой женщине не чувствовал ничего подобного, проговорил он глухим голосом.

— Ну, так будете чувствовать! — сказал спокойно Варегин.

— Может быть, — отвечал Бакланов.