Задверье - Нил Гейман

А потом – вопреки всей вероятности и законам физического мира – она начала подниматься. Ричард даже не представлял себе, насколько ей тяжело, как не мог вообразить себе, какая ее терзает боль. Правая рука у нее бесполезно висела, через разорванную кожу жутковато торчал белый обломок кости. Из раны в боку лилась кровь. Сама ее грудная клетка выглядела… не так, как положено.

– Не смей! – тщетно зашипел он. – Ляг обратно.

Левой рукой она вытащила у себя из-за пояса нож и, переложив его в правую, сомкнула на нем пальцы Ричарда.

– Я совершила дурной поступок, – повторила она. – Теперь я заглажу свою вину.

Тут она начала напевать себе под нос. Пение без слов становилось то звонче, то глуше, пока она не нашла ноту, на которую откликнулись, от которой завибрировали стены, трубы и пол под ногами. И эту ноту она повторяла, пока на нее не откликнулся эхом, наверное, весь лабиринт. А потом, затянув со свистом воздух в раздавленную грудную клетку, она крикнула:

– Эй! Зверюга! Где ты?

Ответом ей была тишина. Никаких звуков, только мерное капанье воды. Даже комары примолкли.

– Может… может, он ушел… – сказал Ричард, сжимая копье так, что больно стало рукам.

– Сомневаюсь, – пробормотал маркиз.

– Ты где, ублюдок?! – выкрикнула Охотник. – Боишься?

Тут впереди раздался глухой рев, и Зверь атаковал снова. На сей раз не было места для ошибки.

– Танец, – прошептала Охотник, – танец еще не станцован.

И когда, опустив рога, Зверь бросился на нее, она крикнула:

– Давай, Ричард! Ударь! Снизу вверх! Ну!

А Зверь врезался в нее, и ее крик превратился в бессвязный вопль.

Ричард видел, как Зверь вылетел из темноты на свет «факела». Все происходило как в замедленной съемке. Как во сне.

Это было как во всех его снах.

Чудовище было так близко, что он ощущал его звериный, отдающий дерьмом и животным запах, ощущал жар гигантской туши.

И изо всех сил ударил копьем, вонзил его снизу вверх и как мог глубже.

Рык. Вой. Рев. Рев страдания, ненависти и боли. А потом тишина.

Он слышал, как бьется – будто бы в самом горле, в ушах – его собственное сердце. Он слышал, как капает где-то вода. Снова зажужжали комары. Заметив, что все еще сжимает копье, хотя его наконечник глубоко вонзился в неподвижную теперь тушу Зверя, Ричард выпустил древко и поискал глазами Охотника. Ее тело было погребено под Зверем. Он сообразил, что, если сдвинет ее с места, попытается вытащить, она, возможно, умрет, поэтому, упершись ногами в пол туннеля, изо всех сил стал толкать еще теплый труп. Тяжело, почти невозможно – все равно что пытаться ручкой запустить мотор боевого танка «чифтен». Но наконец, неловко и неумело, он все же повалил тушу набок и наполовину освободил Охотника.

Лежа на спине, Охотник смотрела прямо перед собой в темноту. Глаза у нее были открыты, но Ричард почему-то знал, что они ничего, совсем ничего не видят.

– Охотник? – тихонько позвал он.

– Я все еще здесь, Ричард Мейхью. – Ее голос звучал почти отстраненно. Она даже не попыталась отыскать его глазами, не попыталась сфокусировать взгляд. – Зверь мертв?

– Думаю, да. Он не шевелится.

Вот тогда она рассмеялась. Странный это вышел смех – будто она услышала величайшую шутку, которую когда-либо рассказывал охотящемуся мир. А потом, между приступами смеха и мучительного кашля, она поделилась этой шуткой и с ним.

– Ты убил Зверя, – сказала она. – Так что это ты теперь величайший охотник Под-Лондона. Воин… – Вдруг она перестала смеяться. – Я рук не чувствую. Возьми меня за правую руку.

Пошарив под тушей Зверя, Ричард сжал пальцы на холодной руке Охотника.

– В моей руке еще есть нож? – прошептала она. Внезапно она показалась такой маленькой, такой хрупкой.

– Да. – Он чувствовал под рукой холодный и липкий клинок.

– Возьми его. Он живой… Он твой…

– Мне не нужен…

– Бери же!

Разжав холодные, точно неживые пальцы, он высвободил нож.

– Теперь он твой, – прошептала Охотник. Она уже не могла двигаться, только едва-едва шевелила губами. Ее глаза стала заволакивать белесая пелена. – Он всегда обо мне заботился. Но только сотри с него мою кровь. Нельзя, чтобы клинок заржавел… Охотник всегда бережет свое оружие. – Она судорожно хватала ртом воздух. – А теперь… обмакни палец… в кровь Зверя… коснись им… своего языка и глаз…

Ричард был совсем не уверен, что верно ее расслышал, да и вообще не поверил своим ушам.

– Сделай это, Ричард, – сказал ему на ухо маркиз. Ричард даже не заметил, как он подошел. – Она права. Это поможет тебе преодолеть лабиринт. Сделай как она говорит.

Ричард неохотно провел рукой по древку, пока не нащупал липкое тепло от крови Зверя. Чувствуя себя немного глупо, он коснулся влажной рукой языка, ощутив солоноватый привкус, который, к его удивлению, не вызвал у него отвращения, потом поднес ее к глазам, где кровь защипала, как пот.

– Я сделал, как ты сказала.

– Это хорошо, – прошептала Охотник. И умолкла.

Протянув из-за плеча Ричарда руку, маркиз де Карабас закрыл ей глаза. Ричард отер нож Охотника о свою рубашку. Ведь так она велела ему поступить, правда? Лучше поступать как сказано, тогда не придется думать.

– Пора двигаться дальше, – сказал маркиз, вставая.

– Мы не можем просто так ее тут оставить.

– Можем. За телом вернемся потом.

Ричард изо всех сил тер полой рубашки клинок. Сам того не замечая, он плакал.

– А если не будет никакого «потом»?

– Тогда остается только надеяться, что кто-нибудь позаботится об останках нас всех. Включая леди д'Верь. А она, наверное, уже устала нас ждать.

Ричард опустил взгляд. Ну вот, он стер с клинка Охотника последние капли ее крови, и что теперь? Засунув нож за пояс, он кивнул маркизу.

– Ты иди вперед, – сказал де Карабас. – Я насколько смогу потащусь следом.

Ричард помедлил, а потом побежал – насколько по топи вообще возможно бежать.

Возможно, дело было все же в крови Зверя, иного объяснения он не находил, но каковы бы ни были на то причины, через лабиринт он бежал уверенно и без оглядки. Скопление утерянных фрагментов Над-Лондона утратило свои тайны, открылось перед ним как на ладони. Он чувствовал, что знает каждый закоулок, каждую дорожку, тропинку или переулок, туннель или подземный проход.

Задыхаясь от усталости, он бежал через лабиринт, и кровь стучала у него в висках. В голове вертелась песенка, как нельзя лучше подходившая к ритму этого сумасшедшего бега. Эту мрачную песенку он слышал когда-то в детстве.

Если с другом ты кров разделил,Когда придет ночь всех ночей,Дверь толкни, куда крест ты прибил,Услышь шорох крыльев и звон ключей.И Христос твою душу прими.

Слова у него в голове повторялись, крутились-вертелись заевший пластинкой с погребальным плачем. «Шорох крыльев и звон ключей…»