Хоровод воды - Сергей Кузнецов

Андрей о работе не забывал: каждый вечер по часу пропадал в интернет-кафе. Это называлось пойду проверю почту.

– А если ты в отпуске не прочтешь эту твою почту, – спросила Аня, – тебя что, уволят?

– Нет, конечно, – ответил Андрей, – но у нас запуск большого проекта, я его на Гришу оставил, а он в этой теме не очень хорошо ориентируется. Я волнуюсь.

Андрей час сидел в интернет-кафе – Аня на час уплывала в море. Конечно, у моря они проводили почти весь день, кроме трех дневных часов, когда солнце жгло так, что никакой крем не спасал, но обычно плескались у берега втроем.

А вот на час Аня уплывала одна – и плавала так, как любила.

Первый раз она боялась – вдруг все позабыла уже за столько лет. Через десять минут почувствовала: ей снова пятнадцать. Рука входит в воду почти без брызг, струйки так же стекают по лицу, тело разрезает воду, вдох-выдох, вдох-выдох. Вместо запаха хлорки – запах морской соли, водорослей, нагретой солнцем кожи. Вдох-выдох, вдох-выдох, в ритме волн, в ритме Средиземного моря, в новом ритме тридцатилетней Анны. Вдох-выдох, вдох-выдох – не может остановиться, уплывает все дальше и дальше, Андрей с берега уже с трудом различает маленькую черную точку среди бликующей лазоревой ряби.

– Ты видишь маму? – спрашивает Гоша.

– По-моему, нет, – говорит Андрей, – но ты не волнуйся, она просто далеко уплыла.

– Очень далеко? – спрашивает Гоша.

– За горизонт.

Гоша спрашивает, что такое горизонт, Андрей объясняет, потом они кидают в море камешки, пытаясь добросить до горизонта, потом над волнами появляется мокрая черная Анина голова, видно, как поднимаются и опускаются руки – вдох-выдох, вдох-выдох, – а потом и сама Аня выходит на берег, мокрая, соленая и счастливая.

Вечерами они вдвоем сидят на балконе, смотрят на южные звезды, слушают буханье дискотеки и пьют контрабандную ракию: жмоты-турки запрещают приносить в отель еду и напитки. Их даже попросили расписаться, мол, теперь они ознакомлены с этим правилом. Аня возмутилась, Андрей объяснил: если отель не all inclusive, в Турции всегда так. А all inclusive на троих выходит слишком дорого, денег не хватило, – добавил он, словно извиняясь.

Значит, пьют они ракию – чудовищная все-таки гадость, Димон приносил однажды, много лет назад, когда еще не боялся со мной пить, – пьют ракию, и Андрей рассказывает, что сегодня, когда Аня уплыла, он придумал телегу: если девушка уплывает за горизонт, она превращается в русалку. Вместо ног у нее появляется хвост, чешуйчатый, как у рыбы. И чтобы вернуться на берег, ей надо найти морскую ведьму или, скажем, подводного колдуна – это, собственно, детали – и вернуть себе ноги.

– Ты это Гоше рассказал? – ужасается Аня.

– Ты что, конечно, нет, – говорит Андрей, – он бы напугался.

Не напугался бы, думает Аня, хуже: он бы полез в море меня спасать. Сражаться с морскими чудовищами, чтобы мне отдали обратно мои ноги.

Хорошо, что я повернула назад, не доплыв до горизонта, не поменяв ноги на русалочий хвост.

Ноги немножко ноют, Аня кладет их на колени Андрею. Его рука медленно скользит вверх, Аня грозит пальцем:

– И не думай! В комнате Гоша спит, а на балконе нас увидит весь отель.

– Может, в ванной? – предлагает Андрей.

Аня отвечает… впрочем, неважно, что отвечает Аня. За сотни километров к северу трезвый и злой Мореухов представляет себе эту сцену. Может, комикс нарисовать? – думает он. Или рэп сочинить? Все равно какая-то чухня получается: ну как Андрей, эта офисная крыса, может придумать историю про русалок? Это же «Голубая бездна» наоборот – русалкой становится только та женщина, которая готова по-настоящему уплыть за горизонт, которую не ждет на берегу ребенок. И Аня-Эльвира уже упустила свой шанс, а попади она сюда года четыре назад, плескалась бы сейчас русалочкой в подводном царстве. Кораллы всех цветов радуги, зонтики медуз, морские коньки, бойкие пестрые рыбки. Пусть Костя моему брату расскажет остальные подробности, он нырял, он в курсе.

Я-то знаю: подводный мир – совсем иной. Гнилые склизкие коряги, клешни раков впиваются в плоть, и раздутые тела утопленников, цепкие пронырливые щупальца, лавкрафтовские эманации ужаса.

Может, если бы у моей сестры появился хвост, она бы встретила меня там, под водой, встретила и спасла.

75. 1920. 7, или Не о любви

На четвертом году революции Гриша ни разу не видел трупов. Так, конечно, не могло продолжаться бесконечно.

Гриша прибился к отряду в конце сентября 1920 года. Он был голоден и собирался умирать.

Его спас Юлий Брисов, огромный лысый человек из Бессарабии с большими руками и незабываемой походкой.

В начале следующего века путеводитель модного журнала «Афиша» назовет эту походку цапельной.

Изо рта у Брисова вечно торчала свежеобструганная палочка или на худой конец травинка.

Палочку Гриша запомнил очень хорошо. Это было первое, что он увидел, когда Брисов нагнулся над ним.

– Есть хочешь? – спросил Брисов.

– А дадите? – спросил Гриша.

Сразу после революции его родители переехали из Москвы в Вологду к троюродной бабке. В восемнадцатом году туда же перевели все посольства – подальше от линии фронта и столиц.

Посольства – это означало хлеб и пайки. Мать Гриши устроилась машинисткой и кормила всю семью.

В восемнадцатом году в Вологде еще был хлеб. В Петрограде люди падали от голода на улицах, а в Москве пушки обстреливали Остоженку.

Через полгода посольства стали покидать Вологду.

Мать Гриши выправила себе французский паспорт – на всякий случай. Как ей это удалось, никто не знает. Мать была красивая черноволосая женщина, Гришин отец ее обожал.

В девятнадцатом году они вернулись в Москву, и там их настигла весть о том, что Гришин дед, отец матери, расстрелян по приговору ревтрибунала.

Дед был потомственный кадровый военный, но ушел в отставку еще до войны.

В начале двадцатого года Гришины родители решили пробиваться к белым в Крым.

Вы видели на ярмарках аттракцион – крутится огромный диск, и центробежная сила отбрасывает людей к его краям. Люди смеются и пытаются удержать друг друга за руки. Они смеются, потому что на ярмарке положено смеяться.

Русская революция – такой же диск, и ее центробежная сила раскидала людей по краям бывшей империи. Мало кто смеялся – все больше плакали или матерились.

Гриша потерял свою семью на железнодорожном переезде. Его чуть не затоптали в толпе, но он выбрался.

Трудно держаться за руки на центробежном колесе.

Родителей Гриша больше не видел и что сталось с ними – не узнал. Одно время надеялся, что они бежали в Константинополь или Париж. Спустя много лет заставил себя поверить, что их расстреляли большевики.

Эта вера служила ему оправданием.

Осень 1920 года застала Гришу в Приазовской степи. Пешком, стиснув зубы, он направлялся в Крым.

В России он оставаться не хотел, потому что в нее не верил. Россия казалась ему огромной и бессмысленной. Он ее не понимал.

Пятнадцатилетнему мальчику трудно понять большую страну.

Брисов накормил Гришу наваристым супом и дал жирный кусок свинины. «Откуда поросенок?» – спросил Гриша. «Реквизировали», – ответил Брисов.

Никто не знал воинского звания Брисова. Похоже, он сам провозгласил себя командиром отряда – и не нашлось никого, кто бы ему возразил.

Это были остатки одного из белых десантов, высадившихся в Северной Таврии летом 1920 года. Теперь они форсированным маршем двигались в Крым.

Ходили слухи, что надо спешить, потому что красные со дня на день захватят полуостров, после чего расстреляют или утопят всех офицеров и солдат белой армии.

Между тем до штурма Перекопа оставалось около месяца, так что слухи были верны только там, где говорилось о судьбе белой армии.

Впрочем, в том, что касалось расстрелов, Врангель мало отличался от Фрунзе.

В отряде Брисова было всего шесть человек, считая его самого.

«Стрелять умеешь?» – спросил Брисов. «Нет, – ответил Гриша, – но я могу научиться». «Будет время – научу», – пообещал Брисов.

После трех дней конного марша по пустынной осенней степи отряд Брисова вышел к деревеньке Кальское. Брисов облюбовал пустующий амбар, выставил охрану и велел всем спать.

Рано утром к амбару подошли трое крестьян. Они были одеты в латаную-перелатаную одежду, но их глаза смотрели серьезно и пристально.

Брисов поднялся им навстречу, не выпуская из зубов палочку. «Здорово, мужики», – сказал он.

Крестьяне пошептались и спросили: «А кто у вас за старшого будет?» Брисов ответил: «Я», – и они полчаса говорили о чем-то шепотом. Потом крестьяне ушли, а Брисов, задумчиво ковыряя в зубах, сказал: «Ну, как решите – так и будет».

Бойцы отряда обступили его. Брисов рассказал, что вчера в деревеньку наведался разъезд какой-то местной банды, немножко пограбили, а затем попытались изнасиловать дочку старосты. Его старший сын взял вилы и воткнул в горло насильнику, когда тот только скидывал штаны.