В плену королевских пристрастий - Марина Колесова

— Да, я был уверен, что ты тут же запросишь о пощаде… а когда этого не произошло, то грехи мои, гордыня, уверенность в том, что не мог оказаться бестолковее семилетней девчонки, не дали сразу остановиться и признать, что ошибся… Если бы не отец-настоятель… я бы ведь убил бы тебя, наверное… Как подумаю о том, до сих пор страшно становится… Забить насмерть маленькую, даже несопротивляющуюся девочку, которой было так плохо, что она хотела умереть… Ох, грехи мои тяжкие… — тяжело вздохнул отец Стефан, — Вот ведь яркий пример, куда ведут благие намерения и самоуверенность…

— Все! Прекращайте, отец Серафим! Никого Вы не убили. Вот она я, живая и здоровая.

— Лишь милостью Божьей, да заботами отца-настоятеля…

— Ладно, ладно… Я знаю, что Вы до тех пор, пока я не встала, сутки напролет с колен у креста во дворе не поднимались, молясь за меня, и голодали, и истязали себя… да и потом помню, как обхаживали меня… Может, Господь и милостив так ко мне, лишь Ваших молитв ради…

— Алина, голубушка, я все время о тебе молюсь, и если ты думаешь, что это помогает тебе, я просто счастлив. Я ведь и о дочке твоей молюсь, только что-то не вразумляет ее Господь. Может, тебе и впрямь построже с ней?

— Посмотрим… Сегодня я перетрясла ей всю душу, что это даст лишь Господь знает… Помолитесь за нее еще, девочке это сейчас очень надо…

— Прям сейчас и пойду… не переживай. Господь милостив. Даст Бог, образуется все.

— Благодарю Вас, и спаси Вас Господь.

Отец Стефан зашел в сторожку и опустился на колени перед распятьем. Он долго горячо молился, потом поднялся с колен, заглянул в комнатку Кэти, и взгляд его упал на яблоко, которое он утром, после ухода Кэти, положил для нее на маленький столик у ее кровати. Именно такое яблоко когда-то послужило началом его конфликта с Алиной, а потом стало символом их примирения. Старый монах медленно опустился на стул, предаваясь воспоминаниям.

Уже несколько недель подряд маленькая девочка с большими темно-синими глазами и толстой, длинной косой, словно маленькая нахохлившаяся птичка, сидела, обхватив руками колени, на парапете, ограждающем крест во дворе монастыря. Она приходила сюда каждый день, забиралась с ногами на парапет и молча наблюдала, за всем происходящим во дворе. Она ни с кем кроме отца-настоятеля не разговаривала. Да и отцу-настоятелю, насколько мог слышать отец Стефан, девочка отвечала очень неохотно и односложно. Отец Стефан знал от отца-настоятеля, что девочка наследная герцогиня, которую отдал до совершеннолетия в монастырь отец, и что у нее нет матери. Ему было жаль ее, и он уже несколько раз делал попытки поговорить с ней, как впрочем, и все монахини, да и монахи монастыря, но девочка угрюмо молчала. Смотрела прямо в глаза говорившему и не отвечала ничего. Она явно никого не боялась и хоть показывала всем своим видом, что общаться не намерена, открытого пренебрежения не выказывала никому. Она ни во что не играла и никогда не улыбалась. Таких детей отец Стефан никогда раньше не видел.

Однажды, после обеда один из паломников, увидев девочку, подошел к парапету, где она сидела и, достав из кармана большое румяное яблоко, протянул ей.

— Возьми, Христа ради, скушай.

Девочка по своему обыкновению, посмотрев прямо в глаза дарителю, ничего не ответила и яблоко не взяла.

Полный седоватый мужчина смутился:

— Ты чего не берешь? Оно вкусное. Из моего сада. Я от чистого сердца… Бери.

Девочка молчала, не отводя взгляда, и яблоко не брала.

Паломник сконфузился, растерянно оглянулся, потом положил яблоко на парапет рядом с девочкой:

— Ну коли сейчас не хочешь, потом съешь, — пробормотал он и поспешно отошел.

Потом, приблизившись к отцу Стефану, тихо спросил:

— Она у вас, что, блаженная?

— Кто ж ее знает, какая она, если молчит она все время? — усмехнулся он.

— Немая что ли?

— Да нет, умеет она говорить, с отцом-настоятелем вон беседует, правда не больше трех слов за раз.

— Тогда и впрямь блаженная… жалко, что яблочко не захотела у меня взять… — расстроено проговорил паломник и поспешно покинул монастырь.

До вечера яблоко пролежало рядом с девочкой, но она даже не коснулась его. Во время вечерней службы, когда все были в храме, отец Стефан подошел к ней.

— Ты что ж это не поблагодарила за подарок? Даже коль не по нраву он тебе, от слова благодарности язык бы не отвалился.

Девочка молча взглянула на него. Ни в глазах ее, ни в лице не проявилось ни одной эмоции.

— Плохо видать воспитывали тебя. Хоть ты и герцогиня будущая, а понимать должна, что грех это на доброту людскую пренебрежением отвечать. К тому же ты сейчас не во владениях своих, а в месте, где Господу служат. А ты ни на службе ни одной не была, ни лба ни разу не перекрестила, даже не здороваешься ни с кем.

Девочка молчала, внимательно, но абсолютно бесстрастно смотря ему прямо в глаза.

— Ну что глазищи свои вытаращила на меня? Уселась рядом с крестом, да еще с ногами. А ну слезь сейчас же!

— Отец-настоятель скажет — слезу, — тихо ответила девочка и отвернулась.

— Нет, девочка, ты сейчас же слезешь! Иначе за косу стащу, — раздраженно проговорил отец Стефан.

Но та даже не шелохнулась.

Тогда отец Стефан схватил ее за косу и стащил вниз.

К его удивлению девочка даже не вскрикнула. Как только он отпустил ее, она встала, посмотрела ему в глаза и тихо, но с большим чувством произнесла:

— Вы не Господу служите, а гордыне Вашей!

— Много ты понимаешь… "гордыне Вашей", — передразнил он ее, — это у тебя ее хоть отбовляй. Сидит, слова никому не скажет. Гордость у тебя только из ушей не капает. Яблоко ей даже ради Христа взять она не позволяет. Хочется ведь съесть, признайся. Просто за подачку это посчитала, поэтому брать и не стала.

— Да не хочу я его. Не хочу, — в тихом голосе девочки послышалось раздражение.

— А что хочешь? — отец Стефан понял, что, наконец, сумел вывести из состояния безразличной апатии.

И тут девочка тихо ответила то, что до глубины души поразило отца Стефана:

— Умереть хочу.

— Что? — ошарашено, спросил он, — Ты, девочка, чего это за чушь несешь? Вот возьму сейчас палку и стукну пару раз, тогда быстро расхочешь.

— Не расхочу, — качнула головой та.

— Значит, буду бить до тех пор пока не расхочешь!

— Правда? — в глазах девочки загорелся неподдельный интерес, — Не остановитесь, пока не скажу, что расхотела? Вы не лжете? Я ведь не скажу… и Вам придется меня убить.

— Во-первых, я никогда не лгу, а во-вторых, ты и двух ударов не выдержишь. Это только рассуждать об этом красиво можно: "Хочу умереть!", а на деле, когда тебе больно и чувствуешь, что смерть стучится, то мысли о смерти исчезают, и что угодно готов сделать, лишь бы избежать ее.