Подружка №44 - Марк Барроклифф

Кроме того, меня слегка тревожила собственная серьезность в присутствии Элис. Шутовство – моя вторая натура, я должен отпускать остроумные замечания насчет гондольеров, втихаря потешаться над ресторанной публикой, вообще хохмить. Но этим занималась она: смеялась над другими туристами, вышучивала мои перепалки с Джерардом, а я почему-то не мог отвечать ей в том же духе. Мне почему-то хотелось говорить ей, что она моя единственная; хотелось крикнуть: «Стоп! Сейчас же подпишись здесь, под обещанием быть моей навечно, а тогда я смогу принимать тебя как должное, что для нас обоих намного интереснее».

Мы почти три часа кружили узкими улочками. Я устал и был готов выпить снова. Над нами низко нависало ненастное, черное небо, все в грозовых тучах, подсвеченных бледными ореолами фонарей; ветер раздувал полосатые маркизы ресторанов и баров. Вода в каналах казалась темнее и глубже, а огоньки в окнах пиццерий – особенно золотыми и уютными.

Я задрал голову к небу, тяжело набрякшему дождем, и сказал:

– Вот видишь, не зря я захватил плащ.

Легко представить себе, какая ссора на тему «Ну конечно, ты всегда прав» могла бы разразиться после таких слов. Но Элис только улыбнулась.

– Да уж, верно. Молодец, что захватил, не то я промокла бы насквозь.

И я, хоть и побаивался уступать ее явно властным наклонностям, с радостью и охотой отдал плащ ей. Значит, то была любовь.

Теперь, поднявшись в гору от площади Св. Захария, мы вышли как раз к Дворцу дожей, пробежали по мостику и увидели какой-то ресторан. Над горизонтом беззвучно полыхнула молния, озарив небо голубым и сиреневым. Дождя еще не было, но по воде пошла крупная рябь, и проходящие вапоретти угрожающе закачались на волнах вверх-вниз. Я представил себе, как бы коренные венецианцы, заметив, с каким тревожным лицом я думаю о предстоящем возвращении домой, сказали: «Разве это качка? Вот мы вам покажем настоящую качку». Совсем как я сам говорю: «Разве это давка? Вот я вам покажу давку», когда в Лондоне туристы бледнеют при виде переполненного вагона подземки.

Я остановился, не спеша входить под затканный листьями навес ресторанчика «La Nuova Perla», сказав, что хочу сначала посмотреть меню. На самом дале я хотел посмотреть на Элис на фоне Венеции во время надвигающейся бури. Над лагуной вспыхнула багровая молния. Город с его огнями померк, небо стало неживым, будто картонная декорация. В сполохах грозы Элис казалась призрачной, бестелесной, словно она появилась с одной вспышкой молнии, а со следующей может исчезнуть.

– Зарницы, – сказала Элис. – В первый раз такое вижу.

– Слишком хороши для настоящих.

– Это как?

– Красиво так же, только не промокнешь.

– Что не особенно меня прельщает.

Она легонько шлепнула меня по заду, резко оборвав мои романтические размышления. Увы, я на секунду забыл про ее сексуальные отклонения.

– Не понял юмора, – сказал я.

– Не утруждай этим свою большую уродливую голову, – ответила она, и я подумал, что она уже второй раз так говорит. Все-таки мы похожи намного больше, чем мне казалось сначала.

Мы сели под навесом, чтобы любоваться грозой над морем. Нервная официантка, которую я непременно соблазнил бы, не будь я с Элис, принесла нам напитки. Да, это что-то новое. Подобно большинству мужчин, исключая Джерарда, я так или иначе обращаю внимание на семьдесят процентов женщин моего возраста или младше. Не начать заигрывать с хорошенькой итальяночкой лет семнадцати – для меня дело неслыханное.

– Немного банально, правда? – спросил я, кивнув на небо.

– Что? – не поняла Элис.

– Молния и все такое.

Я имел в виду, что о грозе во время любовного свидания вполне можно прочесть в каком-нибудь романе девятнадцатого века, но не хотел говорить Элис о своих чувствах из страха спугнуть ее. Слово «любовь» на столь ранней стадии наших отношений казалось мне слишком сильным и рискованным.

Она смотрела на улицу, через канал. Теперь мы то и дело слышали гром, причем раскаты раздавались все ближе. «Вот оно что, – подумал я, – не успею я затащить ее в постель, как ее поразит молния».

– Ты прав, – сказала она, – банальность, штамп. – И рассмеялась. – Не хватает только цыгана со скрипкой и тебя на коленях передо мной.

– Чего это мне вставать на колени?

– Мужчины! – воскликнула Элис. – Где ваша романтика?

– Ничего особенно романтичного здесь не вижу, – буркнул я, отметив, с каким нажимом она произнесла слово «романтика».

Нашу беседу прервала официантка, просившая войти в помещение, так как начинался град. Я ответил, что нам и здесь уютно. Стометровая колокольня казалась мне надежным естественным громоотводом. Большая группа молодых американцев за соседним столиком нашего спокойствия не разделяла. По первой же просьбе они быстренько поднялись и потопали внутрь.

– И этот народ дал нам Рэмбо, – к моей искренней радости, проронила Элис.

Мне хотелось спросить ее о той книжке в рюкзаке. Поразмыслив, я решил, что лучше сразу дать ей знать о моем отношении к сценарию «поглядим, мальчик мой, улучшат ли твое поведение шесть горячих», но опасался показаться слишком прямолинейным и недалеким. Поэтому мне надо было вызвать на откровенность ее. Например, невзначай бросить: «Да, моя госпожа» – и посмотреть, как она отреагирует. Проявлять непримиримость к садомазохизму тоже не нужно, чтобы она не подумала, будто я считаю ее ненормальной.

Джерард, наверное, подошел бы к делу иначе. Для него секс означает близость, нежность и ощущение любви. И, что еще важнее, возможность быть самим собой. Любые ролевые игры приводят его в крайнее замешательство. Он бы ни в какую не согласился разыгрывать сцену между жестокой госпожой-всадницей и непокорным конюхом. Это лишь напомнило бы ему, что у него аллергия на лошадей.

– Элис, – заговорил я, вздрогнув, когда крупная градина проскочила сквозь навес прямо мне за шиворот, – надеюсь, тебя не рассердит то, что я сейчас скажу, но сегодня, когда ты попросила меня достать из рюкзака твое белье…

– Ты почувствовал странное возбуждение? – округлив свои колдовские зеленые глаза, перебила Элис.

– Возможно, – продолжал я, – но, главное, я нашел в твоем рюкзаке очень интересную книгу.

– Вот как? – Элис резко выпрямилась, и лицо ее посуровело.

– Я только подумал, не увлекаешься ли ты такими вещами? Ну, ты понимаешь…

– И что же? – надменно проронила она, глядя на меня сверху вниз.

– Наверное, увлекаешься, и хорошо. Понимаешь, я и сам… Эти сцены…

О каких сценах я говорил, сам не знаю. Почему соврал, что увлекаюсь неизвестно чем, – тоже. Звучало это так, будто почти все свое свободное время я радостно сижу в клетке под замком, страдающая бешенством матки домохозяйка из Чингфорда кормит меня сушеными каракатицами, а я подобострастно киваю и лепечу: «Спасибо, спасибо». Хотя нет, я знаю, почему я так сказал. Меня подтолкнуло то, что я просто не могу смириться, если чего-нибудь не знаю. То же самое происходило, когда я читал Лидии лекцию о курганах Стоунхенджа, а мой дядя Дэйв рвался учить Лоуренса Оливье основам актерского мастерства. Если Элис много знала о садомазохизме, внутренний голос ревниво шептал мне, что я должен знать еще больше. Даже сдавшись, мне все равно надо быть на высоте…