Роман в лесу - Анна Рэдклифф

— Как чувствует себя мой сын? — спросил он. — Идемте к нему тотчас же.

Клара опять обратилась к отцу с уже отвергнутой ранее просьбой сопровождать его, но он и на этот раз отказал ей.

— Вы увидите его завтра, — сказал он, — но в первый раз мы должны встретиться наедине. Останьтесь с вашей подругой, моя дорогая; она нуждается в утешении.

Когда Ла Люк ушел, Аделина, не в силах более справляться с одолевавшим ее горем, ушла в свою комнату и бросилась на постель.

Ла Люк молча шагал в тюрьму, опираясь на руку Луи. Была ночь. Тусклый фонарь над задней дверью указал им дорогу, и Луи дернул звонок; Ла Люк, обессилевший от волнения, оперся о дверь и стоял так, пока не появился тюремщик. Тогда он осведомился о Теодоре и последовал за стражем; однако, вступив во второй, внутренний, двор тюрьмы, он почувствовал себя совсем дурно и опять остановился. Луи попросил их поводыря принести стакан воды, но Ла Люк, собравшись с силами, проговорил, что сейчас ему станет лучше и он не хочет, чтобы тюремщик ушел. Немного времени спустя он уже был в состоянии следовать за Луи, который провел его по нескольким темным коридорам, а затем по лестнице к двери; ее отперли, и он оказался в камере сына. Теодор сидел за маленьким столиком, на котором стояла лампа, своим слабым светом открывавшая глазу лишь несчастье и отчаяние. Увидев Ла Люка, он вскочил и в следующий миг уже был в его объятиях.

Отец! — вымолвил он дрожащим голосом.

Сын мой! — воскликнул Ла Люк.

Несколько мгновений они молча обнимали друг друга.

Наконец Теодор подвел отца к единственному стулу и, сев вместе с Луи в изножье кровати, получил возможность разглядеть опустошения, произведенные на лице отца болезнью и страданием. Ла Люк несколько раз попытался заговорить, но голос не повиновался ему, и он, положив руку себе на грудь, издал тяжелый вздох. Страшась последствий, какими грозила эта мучительная сцена больному Ла Люку, Луи сделал попытку отвлечь его внимание от непосредственного объекта его горя и заговорил; но Ла Люка стала бить дрожь, и, пожаловавшись, что ему холодно, он откинулся на спинку стула. Его состояние вывело Теодора из оцепенения безысходности; он рванулся к отцу, чтобы поддержать его, а Луи выбежал из камеры, чтобы позвать кого-нибудь на помощь.

— Мне сейчас станет лучше, Теодор, — сказал Ла Люк, открывая глаза, — слабость уже проходит. В последнее время я чувствовал себя неважно… и эта горестная встреча!

Не в силах долее владеть собой, Теодор схватил его руки, и отчаяние, которое он так долго сдерживал, вырвалось из груди его конвульсивными рыданиями. Ла Люк постепенно приходил в себя от обморочного состояния и попробовал успокоить сына; но мужество сейчас вовсе покинуло Теодора, и он способен был лишь горько жаловаться на судьбу.

Ах, могло ли мне прийти в голову, что мы увидимся в столь ужасных обстоятельствах! Но я не заслужил этого, отец! Причины моего поведения все-таки справедливы!

Для меня это наивысшее утешение, — сказал Ла Люк, — и это будет поддержкой вам в этот час испытаний. Всемогущий Судия, который читает в сердцах наших, вознаградит вас в ином мире. Верьте в Него, сын мой; я взираю на Него со слабой надеждой, но твердо уповая на Его справедливость!

Голос Ла Люка прервался; он возвел глаза к небу со смиренной верой, но слезы неизбывной муки медленно текли по щекам его.

Теодор, еще более потрясенный последними словами отца, отвернулся от него и заметался по камере; приход Луи был для Ла Люка немалым облегчением; приняв принесенные им сердечные капли, он вскоре оправился настолько, чтобы говорить о том главном, что его интересовало. Теодор постарался взять себя в руки и преуспел в том. Он говорил с отцом относительно спокойно более часу, в течение которого последний старался укрепить душу сына верой и помочь ему мужественно встретить ужасную кончину. Но внешнее смирение, выказываемое Теодором, всякий раз ему отказывало, как только он вспоминал о том, что ему суждено навеки покинуть на горе и страдание отца и возлюбленную Аделину. Когда Ла Люк собрался уходить, он еще раз заговорил о ней.

— Как ни ужасна мысль, что встреча должна состояться в подобных условиях, — сказал он, — я не в силах вынести мысль о том, чтобы уйти из этого мира, не повидав ее еще раз; и тем не менее не знаю, как просить ее ради меня выдержать сцену прощания. Скажите ей, что мысленно я всегда с нею, что…

Ла Люк прервал его и заверил, что коль скоро он того желает так сильно, то увидит ее, хотя эта встреча в преддверии последней разлуки способна лишь умножить страдания обоих.

Я знаю, — сказал Теодор, — я знаю это слишком хорошо… и все же не могу решиться никогда больше ее не увидеть и тем избавить ее от боли, какую должна принести ей эта встреча. О отец мой! Когда я думаю о тех, кого скоро мне придется покинуть навеки, мое сердце разрывается от горя. Но я все же попытаюсь воспользоваться вашими наставлениями и советами и доказать, что ваша отеческая забота не пропала напрасно. Мой добрый Луи, идите с моим отцом, он нуждается в помощи. Вы знаете, сэр, сколь многим я обязан моему милосердному другу, — добавил он.

Да, я это знаю, — сказал Ла Люк, — и никогда не смогу отплатить ему за его доброту к вам. Он был поддержкою для нас всех. Но вы нуждаетесь в утешении больше, чем я… пусть же останется он с вами — я уйду один.

Теодор возражал, и Ла Люк не стал больше настаивать; они обнялись и расстались на ночь.

Когда они пришли в гостиницу, Ла Люк посоветовался с Луи о том, возможно ли обратиться к государю с петицией достаточно быстро, чтобы спасти Теодора. Расстояние до Парижа и совсем малый срок до того времени, как приговор по решению суда должен быть приведен в исполнение, весьма затрудняли задачу; однако, веря, что это может помочь, Ла Люк решил предпринять путешествие, как ни мало было надежды, что он сумеет вынести его. Луи, полагая, что такое путешествие окажется роковым для отца, не принеся пользы сыну, сделал слабую попытку отговорить его, — но решение Ла Люка было твердо.

— Если я пожертвую малым остатком моей жизни ради моего сына, — сказал он, — я потеряю немного; если же спасу его, выиграю все. Нельзя терять времени — я выезжаю немедленно.

Он хотел тотчас же заказать почтовых лошадей, но Луи и Клара, которая только что вышла из комнаты больной подруги, убеждали его в необходимости дать себе несколько часов отдыха. В конце концов он вынужден был признать, что не в состоянии выехать немедленно, как того требовали его родительские чувства, и согласился отдохнуть.

Когда он ушел в свою комнату, Клара сказала с болью:

— Он не перенесет этого путешествия; он с каждым днем выглядит все хуже.

Луи был совершенно согласен с ее мнением, и потому не мог опровергнуть его даже ради того, чтобы поманить ее надеждой. Клара добавила также, что Аделина так убита горем из-за Теодора и страданий Ла Люка, что она боится за последствия; это сообщение не улучшило, разумеется, настроения Луи.

Как мы видели, любовь Луи не угасило ни время, ни расстояние; напротив, преследования и опасности, коим подверглась Аделина, пробудили всю его нежность, и она была ему теперь еще дороже. Когда он открыл, что Теодор ее любит и любим ею, он испытал все терзания ревности и разочарования; ибо, несмотря на то, что она запретила ему надеяться, для него было слишком мучительно повиноваться ей в этом, и он втайне теплил в душе огонек, который должен был погасить. Но у него было слишком благородное сердце, чтобы с меньшим рвением заботиться о Теодоре оттого, что он — его счастливый соперник, и слишком ясный ум, чтобы не скрыть боль, когда он удостоверился в этом. Любовь Теодора к Аделине лишь сделала его еще дороже для Луи, когда он пришел в себя от первого удара разочарования, и та победа над ревностью, которая возникла сама собой и была изгнана с трудом, стала затем его гордостью и его триумфом. Однако, когда он вновь увидел Аделину — увидел ее в трогательном ореоле страданий, более очаровательной, чем когда-либо, увидел хотя и поникшей под их бременем, но по-прежнему готовой нежно и заботливо смягчать муки тех, кто ее окружает, — ему лишь огромным усилием воли удалось сохранить верность своему решению и удержаться от выражения чувств, какие она вызывала. И когда затем он понял, что острота ее горя лишь возрастала от силы ее любви, ему более, чем когда-либо, захотелось стать предметом привязанности сердца, способного на такое чувство, и на миг он позавидовал Теодору, позавидовал и тюрьме его, и цепям.

Утром, когда Ла Люк встал после короткого и тревожного сна, он увидел в гостиной Луи, Клару и Аделину, которой недомогание не могло помешать в том, чтобы выразить ему свое уважение и любовь; все они собрались, чтобы проводить его в дорогу. После легкого завтрака, во время которого он не мог говорить, обуреваемый чувствами, Ла Люк грустно распрощался со своими друзьями и сел в карету, сопровождаемый их слезами и молитвами. Аделина сразу же вернулась в свою комнату — слабость не позволила ей выйти еще раз в тот день. Вечером Клара оставила подругу одну и в сопровождении Луи отправилась навестить брата, который, узнав об отъезде отца, испытал весьма разные и сильные чувства.