Алексей Михайлович - Игорь Андреев

Начавшееся в 1648 году освободительное движение на Украине вызвало к жизни идею о подданстве Запорожского войска и всего населения Малороссии московскому государю. Сама эта идея не была случайной. Решение о подданстве было буквально выстрадано. Иезуит Скарга, ярый гонитель православия и ненавистник украинского крестьянства, должен был признать, что нигде не обходятся столь бесчеловечно с земледельцами, как в восточных областях Речи Посполитой: «Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного хлопа все, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова»[215]. И даже если часть старшины обращала свой взгляд на восток в поисках выгод сиюминутных, с готовностью легко отречься от принятых на себя обязательств, не эти настроения были определяющими. Что бы ни писали позднее русские и украинские историки и как бы ни складывались в последующем русско-украинские отношения, выбор, сделанный на Переяславской раде в 1654 году, носил характер национального.

При этом было бы опрометчиво упрощать и сводить все дело к некому неодолимому взаимному притяжению народов. Воспоминание об общем историческом прошлом и этническая близость вовсе не были самодостаточными, чтобы обеспечить объединение. В основе таких решений лежит своеобразный «консенсус» интересов как всей нации в целом, так и ее ведущих социальных групп и властных элит. Достигался же он долго и мучительно.

В XVI веке на территории Западной Руси шло быстрое ополячивание и окатоличивание православной шляхты и магнатства. Утрачивала свои позиции православная церковь, терявшая самую влиятельную и могущественную часть своей паствы — православных магнатов-вельмож. В глазах последних вера предков уже не имела прежней привлекательности и не искупала тех жертв, на которые приходилось идти ради нее. С нарастанием социальной, культурной и религиозной отчужденности православие стало восприниматься как вера «хлопов», недостойная истинных шляхтичей-рыцарей. Даже униатская церковь адресовалась уже в основном податным сословиям: православная шляхта в большинстве своем за одно-два поколения перешла в католичество и приняла польскую культуру. В итоге знать уже не воспринималась как часть народа. «Князья и паны наши, дома великие и знатные фамилии… где ж суть ныне? Немаш их», — горестно воздыхали малороссийские публицисты.

Последствия этого разрыва были очень тяжелыми. Вне политической борьбы оказались социальные слои, которые по своему положению могли бы отстаивать национальные интересы, организовать и вести за собой низы общества. Требовалось время для появления сил, способных восполнить эту утрату. Отчасти на роль национальных лидеров стали претендовать казачество и так называемые православные братства — всесословные организации, созданные по благословению Константинопольского патриарха Иеремии при храмах и монастырях и имевшие долгое время независимый статус по отношению к местным иерархам. Первые «воплотили» в себе силу материальную и в принципе могут быть названы социальным слоем; вторые, вместе с гонимым православным духовенством, представляли силу духовную. Именно они разрабатывали и распространяли идеологию национального освобождения.

В своем становлении эта идеология прошла несколько этапов, каждый из которых оставлял все меньше возможностей для компромиссов и все больше — для решительного разрыва. Центральным пунктом здесь был религиозный вопрос, особенно остро поставленный в первые десятилетия XVII века в связи с фронтальным наступлением униатов и католиков на православную церковь. Последняя с захватом православных храмов и гонением на православных архиереев поистине оказалась перед гамлетовским вопросом: «быть или не быть»[216].

Не случайно в самом начале 20-х годов киевский митрополит Иосиф Борецкий в «Протестации», оглашенной от имени «всех сословий народа русского», трактовал свободу православного вероисповедания и существования церковной иерархии как коренное право, обретенное изначально, с древности, волей древних киевских князей, а не милостями польских королей. Отсюда следовал простой вывод: не правителям Речи Посполитой было посягать на это право. Столь же решительно отстаивались и права казачества, включая освобождение их от налогов и неподсудность местным властям. Вопреки исторической правде, Запорожское войско в «Протестации» отсчитывало свою историю со времен Древней Руси. Уже тогда оно будто бы молодецки сотрясало Византийскую империю, как позднее — Турецкую. Древность в глазах автора и его читателей была сама по себе священна и самодостаточна для обоснования прав и вольностей.

При таком понимании происхождения прав и вольностей их защита — такая же добродетель, как забота о небесном спасении. Причем защита, допускающая даже вооруженное сопротивление, ибо в замыслах противников казацких вольностей было намерение, «чтобы Руси не оставили в Руси». Так формировался порог допустимого. Восстание против панов и короля превращалось уже не в акт отчаянья, а в справедливое, Богом освященное деяние.

В «Протестации» Борецкого не была обойдена и тема Москвы. Московский государь трактовался как естественный союзник и покровитель, верный защитник православия: «У нас одна вера и богослужение, одно происхождение, язык и обычай».

Социальная и религиозная напряженность на Украине находила свое выражение в многочисленных протестах и выступлениях казачества и духовенства. Нередко они сопровождались обращением на восток, где малороссы искали сочувствия и помощи. К этой идее привыкали, она становилась естественной и необходимой.

Для Речи Посполитой самым беспокойным элементом в восточных землях было казачество. Не в силах отказаться от услуг Запорожского войска, важного звена в обороне страны, власти стремились к ограничению его численности и жесткому контролю над своевольным казачеством. Для этого в ход шли все средства, вплоть до противопоставления старшины казачеству, реестрового казачества — казачеству «выписанному», не внесенному в официальные списки. «Старшина в разладе с чернью», — не без самодовольства писал в 1617 году королю о подобной политике гетман Жолкевский, умевший при случае сталкивать казаков[217]. Однако такая политика далеко не всегда была эффективна: правящие круги Польши, щедрые на обещания и скупые на их исполнение, нередко сталкивались с вооруженными мятежами всего Запорожского войска.

Противоречия на Украине несколько ослабли в начале 30-х годов. Смоленская война побудила вступившего на польский престол короля Владислава IV пойти на уступки. Часть требований православных подданных была удовлетворена. В конце 1632 года православному духовенству вернули права, утраченные после Брестской унии. Была официально восстановлена церковная иерархия. Прежний реестр Запорожского войска был отменен. Это сразу же сказалось на ходе русско-польской войны. Владислав обрел прочный тыл, его православные подданные сохранили верность присяге, а украинские казаки под началом гетмана Орандаренко и Иеремия Вишневецкого приняли участие в военных действиях.