Третьего не дано? - Валерий Елманов

А еще я спрогнозировал захват самого Кремля и даже царских палат, что тоже требовало особого умения и специфических навыков.

Словом, возможных задач набралось в избытке, так что утром оставалось только растолковать Христиеру, чем предстоит теперь заняться.

На освоение всего, учитывая, что ребята уже бывалые, я положил три недели, сам же еще раз собрал пять учителей-подьячих и священника отца Никона. Получилось что-то вроде совещания комиссаров.

Они, конечно, были лояльны к царской власти, но на всякий случай еще раз «накрутить хвосты» не помешает, что я и сделал.

А в заключение велел отцу Никону подобрать соответствующие цитаты из священных книг, выписать и раздать подьячим, которые должны вызубрить их назубок и при обучении грамоте нет-нет да и вставлять их к месту в свои речи.

Кроме того, я велел начальнику особой сотни Вяхе Засаду (весьма подходящая фамилия для командира разведки) привести мне пяток надежных ребят из тех, кого особо похвалил Игнашка — вовремя он мне вспомнился.

— Да он, почитай, никого не хвалил, — проворчал Вяха. — Уж больно суров косоглазый — и то не так, и там не эдак. Не угодишь. Сам не ведал, чего хотел.

— Тогда волоки табель. Будем смотреть на оценки, — решил я.

Это новшество было мною введено почти сразу, с первых же дней, и касалось основных предметов обучения, включая верховую езду, стрельбу, метание ножей, рукопашный бой и прочее, включая… грамоту. Оценок было как в школе — пять, но рядом допускались комментарии экзаменаторов, которые подчас весьма забавно звучали.

Например, было написано «очень плохо», то есть единица, а рядом пометка — «вовсе никуда не годно». Или «славно» — это означало пятерку, а возле: «Ажно меня переплюнул».

Новая графа сама по себе звучала весело: «Выведывание и ношение харь».

Блеск!

— А почему харь? — поинтересовался я у Вяхи.

— Дак как же иначе отписать, — растерялся он, недоуменно разводя руками, — ежели они под иными личинами к людям должны выходить? Токмо так и получается.

Оценки в графе и впрямь удручали. Пятерок, то бишь «славно», — ни у кого. Суров Князь, что и говорить. Даже «хорошо» стоит всего у пятерых из четырех десятков, да и то с весьма уничижительными комментариями, из которых самое безобидное гласило: «Ежели с дураком повстречается, то сойдет».

Хотя нет, вон более-менее приемлемое: «Со временем могет выйти толк». Кто это у нас? Ага, Лохмотыш. Оригинальное имечко.

Ну что ж, вот и возьмем хорошистов, а этого паренька поставим за старшего.

Их я инструктировал лично, велев незамедлительно переодеться в рубище и под видом нищих идти в Москву с задачей начертить план Кремля с подробным указанием, где какое подворье расположено и кому из бояр принадлежит.

Не вслепую же действовать в случае чего.

Судя по вдумчивым уточняющим вопросам, которые задавал мне назначенный старшим пятерки Лохмотыш, ребята должны управиться, не привлекая особого внимания горожан. Тем более двое из пяти — сам старшой и Афоня Наян — как раз из бывших нищих, так что профессиональные навыки имеются.

Когда приспело обеденное время, у меня во рту окончательно пересохло, и я решил никуда сегодня не ехать, а переночевать тут, двинувшись в Москву поутру.

В конце концов, не виделись мы с царевичем, который царь — когда же я к этому привыкну-то?! — аж три с половиной месяца, так что подождет еще полдня, ничего страшного.

Да и не будет это для него ожиданием — он же не знает о моем прибытии.

Заодно имело смысл организовать вечерком небольшое застолье и дружески побеседовать с командным составом, включавшим помимо Зомме десять сотников и столько же учителей.

Они — не ратники-желторотики, в романтизм не играют, поэтому тут придется не просто упомянуть о материальных выгодах, которые извлечет каждый сохранивший верность Годуновым, а в первую очередь их и иметь в виду.

Беседа получилась достаточно откровенная. После того как мы выпили с ними по чаше-другой, мне удалось разговорить народ, который высказался со всей своей солдатской прямотой по поводу происходящих перемен.

Если быть кратким, то суть высказываний сводилась к одному: «Худо в стране, и идет все куда-то не туда». Эти наблюдения они сделали во время своих выездов к семьям в Москву.

Особенный нажим, разумеется, на самих себя — мол, когда же наконец появится возможность показать обученный народец в деле?

На мои возражения, что мальчикам еще предстоит стать мужчинами, бородатый командир пятой сотни Найден Заскок заявил, что выстоять один на один супротив стрельца, возможно, кое у кого и не получится, но ежели десяток на десяток, али того лучше сотня на сотню — наши сомнут любую.

— Поверь, княже, старому служаке, — горячо убеждал он. — Нас до того таковскому не учивали, потому, коль моя сотня навалится строем, никому не устоять.

— Ладно, — кивнул я. — Скоро появится это дело.

Но тут же предупредил бурно возликовавший народ, что особо радоваться не стоит, обрисовав им опасности, которые могут появиться перед полком в самой ближайшей перспективе.

Как результат, оба сотника-иностранца — и Питер ван Хельм, и Конрад Шварц — в один голос заявили, что господин полковник князь Мак-Альпин напрасно считает, что за столь ничтожную прибавку в виде десятой части к прежнему жалованью они станут отважно сражаться против многократно превосходящей по численности рати. Тут надобно накидывать не менее половины.

Называется, припугнул, но не рассчитал. И дернул меня черт за язык!

Хотя, может, оно и к лучшему. Пообещать существенное увеличение было можно, но тут с этим же самым вылез и один из наших русских сотников — длинноногий Бусел.

Получалась некая пакостная тенденция.

Такой откровенно шкурный подход надо гасить в зародыше раз и навсегда, чтоб другим неповадно.

Но я еще дал последний шанс передумать, предложив прикинуть, как оно звучит: «За шестьдесят рублей я не буду сражаться за государя, а вот за сто — согласен».

Но у Бусела мое предложение вызвало лишь восторг.

— Кто еще струсил? — тихо спросил я.

Тишину прервал недовольный голос Конрада:

— Я не трус, но не за такую деньгу.

— Остальные, значит, согласны и за такую? — на всякий случай уточнил я, подмечая, как отворачивает лицо еще один сотник, избегая смотреть в мою сторону.

— Да ты не слухай их, княже, — смущенно протянул Лобан Метла. — Так енто они, по дури. Коль повелишь, все за тобой двинем, куды ни укажешь. И они тож двинут, а коль не восхотят, о слове даденном забывши, заставим. — Он угрожающе сжал кулак.

— Да нешто в деньге дело?! — вскочил со своего места Петро Звонец. — Али мы хужее наших новиков[121], коих за собой поведем? Их вона чему учили, а сами…

— Это верно, — кивнул я. — Дело не в деньге. К тому же если совесть молчит, а честь забыта, тут любая деньга бесполезна. Однако ж и заставлять мы никого не будем…

Вообще-то менять командиров перед возможными тяжкими боями как-то не того, но я посчитал самым наилучшим уволить всех троих.

Между прочим, для их же блага, так как уже вечером пара особо горячих сотников — все тот же Петро Звонец и Жегун Кологрив — порывалась начистить рожу «поганым христопродавцам».

И хотя на их места удалось сразу поставить других, причем не просто вполне подходящих, из числа десятников, но давно намеченных на повышение, уезжал я из расположения полка не в самом лучшем настроении.

Одна радость — прекрасно выспался.

Рано утром я был уже в седле.

Перед отъездом я еще напомнил Христиеру, что, согласно русской поговорке, рыба гниет с головы, потому за начальствующим составом должен быть глаз и глаз.

— Думаю, от новых сотников ожидать неожиданностей не придется — удовольствие от повышения все перебьет, так что можно быть спокойным. А вот насчет старых поглядывай. Особенно касаемо командира четвертой сотни Выворота, и, если что, меняй сразу.

— Так он же молчал, — удивился Зомме.

— Молчат тоже по-разному, — назидательно заметил я. — Иной раз молчание куда красноречивее слов.

О том, что Федор Выворот не просто помалкивал, отворачивая от меня лицо, но еще и сочувственно поглядывал на опальных сотников, я говорить не стал.

Ни к чему оно Христиеру. Хватит и моего совета.

— Выходит, теперь тебя ждать не скоро? — сразу приуныл Зомме.

— Как получится, — пожал плечами я. — Вообще-то через седмицу, ну от силы две должен подкатить, но загадывать не стану.

В пути я решил никуда не торопиться, успокаивая себя тем, что не годится появляться к Федору Борисовичу в запыленной одежде, так что появился перед Константино-Еленинскими воротами Кремля ближе к полудню, а если точнее, как утверждал громадный циферблат на Фроловской башне, то в начале седьмого часа дня.