Третьего не дано? - Валерий Елманов

Шустро сработал неведомый доносчик, ой как шустро.

И когда только успел?

Хорошо еще, что он не знал о шкатулке, которую я тайно запрятал в надежном месте, и о ней знает только Зомме, а уж он стукачом быть не может.

Впрочем, мне и остального с лихвой…

Значит, ждали меня в Кремле, куда я приперся, как дурак.

И что теперь делать?

Объяснять, что это мальчишки? Глупо, да и бесполезно — все равно не поймет. Говорить, что одними репрессиями ничего не добиться, — тоже проку не будет.

Ладно, это пока отставим в сторону, а начнем с моего крестного отца в Путивле…

— Буду отвечать по порядку, — сказал я. — Возлюбил меня сей Дмитрий за мои великие познания в философии и многих других науках, потому и изъявил желание самолично меня окрестить.

— Вот тута я с тобой, лапушка, пожалуй что и соглашусь, — кивнул «аптекарь». — Слыхал ранее о тебе кой-что от Бориса Федорыча, царствие небесное иноку Боголепу[123]. — Он набожно перекрестился на мрачного вида икону. — Немного, правда, таился государь, но остатнее я и сам своим скудным умишком домыслил. Можа, потому ты и в Путивль подался, что увидал в них нечто? Что на сие поведаешь, лапушка?

— Может, и увидал, — не стал отрицать я.

— А мне, убогому, о том не обскажешь ли? — Он так и подался вперед, даже с лавки привстал.

«Ишь как тебя разобрало. Прямо разгорелся весь», — оценил я этот порыв и решил сделать ставку именно на видения — раз уж он все равно о них знает, то чего таить.

— Отчего же не обсказать. Только у меня, когда стою на цыпочках, мысли путаются, так что придется тебе веревочку-то ослабить, — порекомендовал я.

— И ослаблю, и вовсе развяжу, — согласился «аптекарь». — Ты уж не сумлевайся. Токмо оное заслужить надобно, а потому поначалу обсказывай, а уж я погляжу. К тому ж больно интерес меня разобрал — ни к чему нам на такие пустяки отвлекаться, а то покамест я кликну, покамест придут, чтоб ворот отпустить, кой вервь твою держит, да пока мест обратно удалятся, больно много времени пройдет, а оно ныне дорогое.

Ничего себе пустяки! Сам бы повисел, козел!

Ну что ж, раз я оказался таким идиотом, что позволил себя заглотать, постараюсь хотя бы, чтобы меня не смогли переварить.

— Мне и подождать можно, не к спеху, — заметил я, рассчитывая поторговаться.

Ну не станет же он прямо вот так сразу приступать к пыткам. Вначале надо пригрозить, припугнуть…

Коли я не получуОт тебя чаво хочу —Ты отправишься отседаПрямо в лапы к палачу![124]

И точно.

— Тебе можно ждать, а мне — недосуг. Сказываю же: худо у нас со временем, лапушка, — ласково пропел Семен Никитич, но, видя непреклонность, тут же сменил тон. — Ты бы не кобенился тут, а не то за твои изменные дела и кнута можно отведать.

— Полагается не только кнутом пугать, но и пряник показывать, — возразил я.

— А при хорошем кнуте и пряники не нужны, — радостно захихикал «аптекарь» И, чтоб я не питал иллюзий, сразу пояснил: — Это для начала, лапушка, для самого начала. Для затравочки, хе-хе-хе. А уж опосля на дыбу, хотя я так мыслю, что ты и опосля кнута посговорчивее станешь — эвон, мясца-то на костях нарастить вовсе не успел, потому кнут вмиг до них дойдет, ежели умеючи, а у меня тут все сплошь умельцы.

Уступить?

Нет уж. Тут вопрос принципа. Он должен пойти мне на уступки первым, иначе потом изъясняться с ним будет куда тяжелее.

— Я сейчас как та собака, которую для смеха на задние лапки поставили. А собака, да будет тебе известно, по-человечьи говорить не может.

— Понятно, — вздохнул «аптекарь» И пожаловался иконе: — Вот и поступай опосля таковского по-доброму. — После чего потянулся к веревочке, свисающей по правую руку от него, и лениво дернул за нее. — Сам восхотел, никто тебя не неволил, — прокомментировал он предстоящую экзекуцию.

Вошедший через минуту в пыточную бугай полностью соответствовал своей должности. Тупой взгляд, гора сала, а в руках… здоровенный кнут, длиннющий хвост которого волочился за бугаем по земляному полу.

— Молчун у меня наипервейший в таковских делах, — похвалил «аптекарь» своего подручного и приказал: — Так чтоб побольнее, но кости не ломай… пока.

Мне сразу припомнился дядька и его пребывание у…

Погоди-погоди, да ведь Семен Никитич — это тот самый мальчонка, сынок Никиты Даниловича, который вроде бы страдал ночным энурезом. Это что же получается — смена поколений?!

Нет уж, не пойдет…

— А ведь мой отец знавал твоего батюшку, — задумчиво произнес я. — И на свадебке вместе с ним сиживал, когда Борис Федорович женился. Так неужто ты теперь сына старого знакомого своего отца пытать учнешь?

Семен Никитич прищурился и растерянно протянул:

— Это чей же ты сынок будешь?

— А княж-фрязина Константина Юрьевича, — пояснил я.

— То-то я зрю — лик знакомый, а где видал, не припомню. Ну вот и свиделись, — пропел он ликующе. — Помнится, твой батюшка был на язык чрез меру бойким. Эхма, как я сожалел, что не довелось мне потолковать с ним, вот яко с тобой ныне, ну да господь милостив, сынка взамен прислал. — И приказал Молчуну: — Да ты не робей, милок. Ежели у него и хрустнет чего, спрос с тебя чинить не стану.

Вот тебе и раз. Называется, хотел как лучше, а получилось как всегда. По всему выходит, что надо идти на попятную.

Ну уж черта с два!

Мы мирные люди, но если нас обозлить, то в гневе мы…

— Он егда бьет в полную силу, ажно мне страшно деется, — поделился своими мыслями Семен Никитич. — Так что, лапушка, будем сказывать али все ж таки кнутика тебе?

Я не ответил, прикидывая дистанцию, отделяющую меня от палача. Получалось многовато. Тут не то что ногами вокруг шеи, а и вовсе не достать.

— Понятно, — правильно оценил мое молчание «аптекарь» и скомандовал: — Давай, Молчун, отвесь ему пяток для начала. Но от души.

Палач тебя научит верной ноте!Все ноты и октавы знает он!Загонит пару игл тебе под ногти,И ты в момент отыщешь верный тон!..[125]

Тот распустил кнут, прищурился, прикидывая что-то, и пропищал смешным для его комплекции, почти женским голоском:

— Не ожечь бы тебя ненароком, боярин.

— А я отойду, — кивнул Годунов и, встав из-за стола, направился в дальний угол пыточной. — Тут-то не достанешь?

— Не-э, — пропищал Молчун и прицелился.

Я, не отрывая взгляда от здоровяка, попятился, насколько мне позволяла это сделать веревка. К сожалению, выиграть удалось немного — от силы полметра, не больше.

Боярин хихикнул, а Молчун, иронично усмехнувшись моей наивности, сделал два шага вперед.

Я изогнулся всем телом назад, изображая на лице испуг.

Здоровяк снова терпеливо шагнул вперед.

— Ну-ка… — Рука с кнутом замахнулась. — Ха! — И резко пошла вперед.

Но его удар пришелся в пустоту, а я уже летел навстречу Молчуну с поджатыми ногами, повиснув на веревке, которая в одночасье стала моими качелями.

«Когда бьешь сдвоенно — как минимум один удар человек всегда пропустит. А то и оба, потому что теряется, не зная, какой отбивать, — учил нас прапорщик Твердый. — Ну-ка, Рокоссовский, еще разок. — И ободряюще: — Тяжело в учении — легко в бою».

Благодарствуйте, Николай Александрович, за науку.

А в истинности его последней фразы я убедился только что: в бою и впрямь куда легче, поскольку оба моих удара — в пах и под подбородок — Молчун отбить даже не пытался, не ожидая от меня эдакой прыти и наглости.

Хрюкнув по-свинячьи, он согнулся и через секунду рухнул подле моих ног.

Падение в нужную сторону произошло тоже не случайно — успел я отлететь назад и со второго подлета подкорректировал ногами его жирную согнутую спину, придав Молчуну правильное направление.

Ему все равно, в каком месте лежать, а мне позарез нужна удобная подставка, каковой я незамедлительно воспользовался, взгромоздившись ногами на его хребет.

Остолбеневший Семен Никитич пришел в себя лишь через несколько секунд и первым делом метнулся к веревочке, но не тут-то было.

Оттолкнувшись от неподвижного тела палача, я полетел на своих качелях в сторону стола, за которым минуту назад сидел «аптекарь», и встал на него, оказавшись таким образом в опасной близости от стены, вдоль которой свисала веревочка.

Стоять на столе было не совсем удобно — натянутая веревка хоть и не сильно, но тянула меня обратно, так что я пребывал в некоем изогнутом положении, словно собирался встать на мостик, но зато и до стены мне было ногой подать.

— Даже не вздумай, — сквозь зубы процедил я.

Но мое предупреждение было напрасным — он и без того шарахнулся обратно и вжался в дальний угол. Я прикинул возможность полета туда, но, увы, качели были коротковаты.