Детектив - Артур Хейли

— Боже милостивый! — прошептал Эйнсли.

Руби откинулась назад, глядя на него с удивлением.

— Ничего не понимаю, — сказала она. — Что все это значит? Что это такое?

— Улики с места нераскрытого убийства, то есть не раскрытого до этого момента, — ответил Эйнсли угрюмо.

Хотя дело Дженсенов — Холмса группа Эйнсли не вела, он невольно следил за ним из-за общеизвестной и затяжной связи Синтии с писателем Патриком Дженсеном. Теперь они вновь припомнил, что на Дженсена пало тогда очень серьезное подозрение. Бывшая жена Дженсена и ее молодой приятель были убиты из одного и того же револьвера тридцать восьмого калибра. Стало известно, что Дженсен как раз купил такой «Смит и Вессон» двумя неделями ранее, но заявил, что потерял его. Орудие убийства так и не нашли, и в отсутствие других серьезных улик и обвинения против литератора не выдвинули.

Напрашивался вопрос: не тот ли самый револьвер в коробке? И еще один: если улики подлинные, зачем Синтии, которая не поленилась классифицировать их, понадобилось их шесть лет скрывать? Она пометила вещдоки как профессиональный детектив из отдела по расследованию убийств. Но как могла профессионалка утаить улики?

— Это нераскрытое убийство может быть как-то связано с убийством Эрнстов? — спросила Руби.

Еще один вопрос, который уже задал сам себе Эйнсли. Вопросам, казалось, не будет конца. Был ли Патрик Дженсен замешан в убийстве Эрнстов? И если так, значит ли это, что Синтия покрывает его в этом и в прошлом преступлениях?

Эти мысли повергли Эйнсли в безнадежное уныние.

— Сейчас я ничего не могу утверждать с уверенностью, — сказал он Руби. — Нужно, чтобы в этой коробке хорошенько покопались эксперты-криминалисты.

Эйнсли снял телефонную трубку.

Часть четвертая

«Прошлое»

Глава 1

Синтия Эрнст живо и в точности помнила тот момент, когда решила, что когда-нибудь расправится со своими родителями. Ей было двенадцать, и за две недели до того она родила ребенка от собственного отца.

В тот день к ним домой в фешенебельный, надежно охраняемый Бэй-Пойнт явилась невзрачно одетая немолодая дама. Предъявив удостоверение сотрудницы отдела социального обеспечения, она попросила их экономку провести ее к миссис Эрнст.

Услышав голос посторонней, Синтия неслышно спустилась в коридор и пробралась к гостиной первого этажа, куда мать провела незнакомую даму, плотно закрыв дверь. Синтии оказалось достаточно лишь чуть приоткрыть ее, чтобы все видеть и слышать.

— Я приехала к вам, миссис Эрнст, официально побеседовать о ребенке вашей дочери, — сказала женщина. Она осмотрелась по сторонам, и обстановка явно произвела на нее глубокое впечатление. — В делах подобного рода мы, как правило, сталкиваемся с нищетой и неблагоприятной атмосферой в семье. Но здесь, насколько я понимаю, совсем не тот случай.

— Вы действительно можете быть уверены, что ни о какой неблагоприятной атмосфере в семье у нас не может быть и речи. Совсем наоборот, — Эленор Эрнст говорила спокойно, веско. — Мой муж и я сама окружили нашу дочь нежнейшей заботой с самого дня ее рождения. Мы очень любим ее. Что же до этой неприятности, то мы до крайности огорчены и отдаем себе отчет в том, что недоглядели за дочерью.

— Быть может, будет полезно разобраться в подоплеке случившегося. Вы можете мне сказать, например, как случилось, что ваша дочь… — Здесь гостья бегло сверилась с записной книжкой. — …как случилось, что ваша дочь Синтия оказалась в положении? И кто отец? Что вам о нем известно? Меня особенно интересует его возраст.

Синтия вся обратилась в слух, боясь пропустить хоть слово.

— Должна признаться, что об отце ребенка нам ничего не известно. Синтия наотрез отказалась сообщить нам его имя, — Эленор сказала это почти шепотом, промокнула уголки глаз носовым платком и продолжила: — К несчастью, уже в столь юном возрасте у нашей дочери было много поклонников из числа подростков. И как ни стыдно в этом признаваться матери, но мне кажется, что она им всем слишком много позволяла. Нас с мужем начало это тревожить уже некоторое время назад.

— Но в таком случае, миссис Эрнст, — сказала женщина из собеса куда более жестко, — вам следовало обратиться за консультацией к специалистам. Вы и ваш муж — современные, прекрасно информированные люди, не могли не знать, что существуют специальные учреждения, где помогают решать подобного рода проблемы.

— Конечно, вы правы. Но случилось так, что мы никуда не обращались. Постороннему человеку легко судить. Все мы задним умом сильны, — добавила Эленор со значением.

— Полагаю, вы хотя бы теперь покажете свою дочь профессионалам?

— Мы с Густавом подумаем над этим. А пока мы были целиком заняты тем, чтобы расхлебать последствия этого ужасного несчастья. Мы устроили так, чтобы ребенку сразу нашли приемных родителей… — Эленор помедлила. — И вообще, разве я должна отвечать на все эти вопросы? Мы с мужем рассчитывали на строгую конфиденциальность.

Гостья, которая принялась делать записи в своем блокноте, сказала ей сурово:

— Благо младенца важнее любой конфиденциальности, миссис Эрнст. Если же вы сомневаетесь в праве нашей организации проводить подобное расследование, вам сможет его подтвердить ваш адвокат.

— Что вы! В этом нет необходимости, — Эленор вмиг сделалась покладистой. — Я хотела бы только заверить вас, что мы все — я, мой муж, сама Синтия — извлекли из случившегося хороший урок. В каком-то смысле несчастье еще более сплотило нас. Мы подолгу беседовали обо всем, и Синтия дала нам твердое обещание исправиться.

— Мне, вероятно, следует поговорить с вашей дочерью.

— Я бы очень вас просила не делать этого. Я вас просто умоляю, не надо! У нее такой характер… Словом, все наши уговоры могут пойти насмарку.

— Вы действительно так думаете?

— О, да!

Позже, уже взрослым человеком, Синтия не раз спрашивала себя, почему не ворвалась тогда в гостиную и не выложила всю правду. Потом до нее дошло, что она, конечно, могла бы поставить родителей в затруднительное положение, заставить их отвечать на множество неприятных вопросов, но в конечном счете ей, скорее всего, не поверили бы. По работе она сталкивалась с делами о сексуальном насилии над детьми в семье, в которых закон оказывался на стороне взрослых, если они полностью отрицали свою вину. К тому же к услугам взрослых всегда были алчные доктора, готовые «с медицинской точки зрения» поставить под сомнение любую жалобу ребенка, хотя ребенок был бессилен и ему некуда было обратиться, что прекрасно знали «эскулапы».

Как бы то ни было, но Синтия не ворвалась в комнату (быть может, инстинкт подсказал, что это бесполезно), а скоро решила, что слышала достаточно и пора тихо удалиться.

Минут через десять Эленор провела посетительницу к выходу и попрощалась с ней. Когда она закрыла дверь и повернулась, Синтия вышла из угла на свет и встала прямо напротив матери.

— Боже мой, Синтия! — воскликнула заметно побледневшая Эленор. — И давно ты здесь?

Синтия же молча смотрела на нее яростным и обвиняющим взглядом. Внешне она все еще была тогда двенадцатилетней девочкой-подростком с короткими русыми косичками и веснушками по щекам, но глаза ее, темно-зеленые, злые, колючие, принадлежали вполне зрелой женщине.

Эленор Эрнст нервно сцепила пальцы рук, боясь смотреть на дочь. Она была, как всегда, элегантно одета, прическа — произведение парикмахерского искусства.

— Синтия, — сказала она, — я требую, чтобы ты ответила, давно ли ты здесь! Неужели ты подслушивала?

Опять молчание.

— Да не смотри же ты на меня так!

Эленор шагнула вперед. Синтия отшатнулась. Еще мгновение, и ее мать спрятала лицо в ладонях, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.

— Ты все слышала, правда? О, милая, у меня не было выбора. Разве ты не понимаешь? Я ведь так тебя люблю. Иди, поцелуй мамочку. Ты знаешь, я никогда не сделаю тебе больно… Пожалуйста, дай мне тебя обнять!

Синтия наблюдала за ней совершенно отчужденно. Потом медленно повернулась и ушла.

Лживые, лицемерные слова матери, которые она подслушала в тот день, навсегда врезались ей в память. Отца же она ненавидела с того момента, когда впервые смогла осознать, кто и почему причиняет ей боль. Но в известном смысле ее презрение к матери превосходило ненависть к отцу. В свои двенадцать лет Синтия уже прекрасно понимала, что мать могла и обязана была обратиться за помощью, что ее бездействию не может быть прощения.

Будучи уже в детстве умной и расчетливой, Синтия на время подавила в себе ярость — на карту было поставлено ее будущее. У нее уже были амбициозные планы, и для их осуществления родители ей были необходимы, вернее, их деньги и связи. Поэтому с тех пор на людях она вела себя как примерная, иногда даже как нежная дочь. Без посторонних же практически не разговаривала с родителями.