Деревушка - Уильям Фолкнер

— Да, это Флем, — сказал он.

— Конечно, Флем, — сказал Рэтлиф. — Нам остается только найти завтра ночью, где оно, и тогда…

— Черта с два, завтра! — сказал Армстид. Он снова рванулся, порываясь встать. — Идем искать сейчас же.

Вот что надо делать. Покуда он сам… — Но они вдвоем держали его, и Рэтлиф шепотом спорил с ним, урезонивал его. Наконец они, ругаясь, прижали его к земле.

— Надо сперва узнать, где это, — выдохнул Рэтлиф. — Надо точно узнать, чтоб сразу взять, нет у нас времени на поиски. Надо все обыскать в первую же ночь, нельзя оставлять следы, не то он вернется и заметит. Не понимаете, что ли? Не понимаете, что мы только раз и сможем поискать, нельзя, чтобы нас застукали.

— Что же нам делать? — сказал Букрайт.

— Ха! — сказал Армстид. — Ха! — Голос его звучал хрипло, сдавленно, злобно. В нем не было даже насмешки. — Что нам делать? Вы же, кажется, домой собирались.

— Будет, Генри, — сказал Рэтлиф. Он встал на колени, не выпуская руки Армстида. — Мы уговорились взять Одэма в долю. Подождем, по крайней мере, покуда найдем эти деньги, а потом уж начнем грызться из-за них.

— А вдруг там только конфедератские деньги? — сказал Букрайт.

— Ну ладно, — сказал Рэтлиф. — А куда, по-вашему, этот Старый Француз девал все деньги, нажитые, когда Конфедерацией еще и не пахло? Да там, наверно, полным-полно, и серебряных ложек, и всяких драгоценностей.

— Ложки и драгоценности можете взять себе, — сказал Букрайт. — Я возьму свою долю деньгами.

— А-а, теперь поверили? — сказал Рэтлиф.

Букрайт не ответил.

— Что же нам делать? — сказал он.

— Я съезжу завтра в долину и привезу дядюшку Дика Боливара, — сказал Рэтлиф. — Вернусь, как только стемнеет. Но все равно мы сможем приступить к делу только после полуночи, когда уйдет Флем.

— Чтобы он нашел их завтра ночью? — сказал Армстид. — Ей-богу, я не…

Теперь все трое стояли. Армстид вдруг начал яростно вырывать руку. Но Рэтлиф не отпускал его. Он обхватил Армстида обеими руками и держал, пока тот не утих.

— Слушайте, — сказал Рэтлиф. — Флем Сноупс их не найдет. Как вы думаете, ежели б он знал, где искать, стал бы он рыться здесь каждую ночь две недели кряду? Разве вы не знаете, что люди ищут эти деньги уже тридцать лет? Что каждый фут земли здесь перевернут по меньшей мере раз десять? Да во всей округе нет поля, на которое положили бы столько труда, сколько на этот несчастный садик. Билл Уорнер мог бы выращивать здесь хлопок или кукурузу просто-напросто разбросал бы семена, и всходы вымахали бы такие, что жать пришлось бы верхом. А не нашли их до сих пор потому, что они зарыты глубоко; и никому не удалось докопаться до них в одну ночь, а потом засыпать яму, чтоб Билл Уорнер не нашел ее на другой день, когда придет сюда сидеть на своем бочонке из-под муки и караулить клад. Нет, брат. Есть тут одна загвоздка.

Армстид успокоился. Он и Букрайт оба смотрели в ту сторону, где смутно маячило лицо Рэтлифа. Немного погодя Армстид спросил хрипло:

— Какая такая загвоздка?

— А вот какая — Флем Сноупс может пронюхать, что еще кто-то охотится за этими деньгами, — сказал Рэтлиф.

Назавтра, около полуночи, Рэтлиф снова свернул с дороги и поехал между кедрами. Букрайт теперь ехал верхом на своей лошади, потому что в фургончике уже сидели трое, и снова Армстид не стал ждать, пока Рэтлиф привяжет лошадей. Он соскочил, как только фургончик остановился, со звоном и лязгом, нисколько не таясь, вытащил лопату из кузова и, отчаянно хромая, исчез в темноте, прежде чем Рэтлиф и Букрайт успели соскочить.

— Ну, теперь пропало дело, можно и по домам, — сказал Букрайт.

— Нет, нет, — сказал Рэтлиф. — Он никогда не бывает здесь так поздно. Но все равно, лучше догнать Генри.

Третий человек, сидевший в фургончике, не шевелился. Даже в темноте его длинная седая борода чуть светилась, словно впитала и себя частицу звездного света, пока Рэтлиф вез его сюда, и теперь излучала этот свет, Рэтлиф и Букрайт ощупью помогли ему вылезти, взяли вторую лопату и кирку, подхватили старика и поволокли его вниз, в лощину, на звук хромающих шагов, стараясь настичь Армстида. Но настичь его им не удалось, Они выбрались из лощины, уже буквально неся старика, и еще издали услышали наверху, на холме, торопливые удары лопаты. Они отпустили старика, который плюхнулся на землю между ними, дыша порывисто, со свистом, и оба разом взглянули вверх, на темный холм, где глухо и яростно стучала лопата.

— Надо, чтоб он обождал, покуда дядюшка Дик место укажет, — сказал Рэтлиф. Они бок о бок побежали на стук, спотыкаясь в темноте, в густом бурьяне. — Эй, Генри! — прошептал Рэтлиф. — Обождите дядюшку Дика.

Армстид не остановился, он остервенело копал, одним движением отбрасывая землю и снова вонзая лопату. Рэтлиф ухватился за лопату. Армстид вырвал ее и повернулся к нему, занеся лопату, как топор. Их усталые, изможденные лица не были видны и темноте. Рэтлиф не раздевался трое суток, а Генри Армстид, тот, верно, не раздевался, по крайней мере, две недели.

— Только тронь! — прохрипел Армстид. — Только тронь!

— Погодите, — сказал Рэтлиф. — Дайте дядюшке Дику найти место.

— Прочь, — сказал Армстид. — Предупреждаю вас, держитесь от моей ямы подальше. — Он снова с остервенением принялся копать.

Секунду Рэтлиф смотрел на него.

— Скорей, — сказал он. Он повернулся и побежал, а Букрайт следом за ним. Старик сидел там, где они его оставили. Рэтлиф бросился на землю рядом с ним и стал шарить в траве, отыскивая вторую лопату. Под руку сперва попалась кирка. Он отшвырнул ее и снова стал шарить по земле; они с Букрайтом схватили лопату одновременно. Они встали, вырывая лопату друг у друга, тянули и дергали ее, хрипло и тяжело дыша, и даже сквозь свое шумное дыхание слышали торопливые удары лопаты Армстида. — Пустите! — прошептал Рэтлиф. — Пустите!

Старик изо всех своих слабых сил старался встать на ноги.

— Обождите, — сказал он. — Обождите,

Тогда Рэтлиф, как видно, опомнился. Он выпустил лопату, почти швырнул ее Букрайту.

— Возьмите, — сказал он и судорожно вздохнул. — Боже, — прошептал он. Подумать только, что могут сделать с человеком деньги, даже те, которых у него еще нет. — Он нагнулся и рывком поднял старика с земли, не с нарочитой грубостью, а просто подхлестываемый нетерпением. Старик не сразу устоял на ногах, пришлось его поддерживать.

— Обождите, — сказал он писклявым, дрожащим голосом. Его знали все в округе. У него не было ни роду, ни племени, никто не мог упомнить, когда и откуда он явился; никто не знал, сколько ему лет, — высокий, худой, в грязном сюртуке, надетом на голое тело, с длинной седой как лунь бородой по пояс, он жил в мазанке на самом дне балки в пяти или шести милях от дороги. Он продавал снадобья от всех болезней собственного изготовления и амулеты, и о нем говорили, что он ест не только лягушек и змей, но и жуков — что ни поймает. В мазанке у него не было ничего, кроме кровати с соломенным тюфяком, нескольких горшков, огромной Библии и блеклого дагерротипного портрета юноши в конфедератской форме, которого все, кому доводилось там бывать, считали его сыном. — Обождите, — сказал он. — Земля сердится. Надо, чтоб вон тот человек перестал ее ковырять.

— Правильно, — сказал Рэтлиф. — Покуда земля не успокоится, ничего не выйдет. Надо его остановить.

Они снова подошли к Генри; он продолжал копать, и едва Рэтлиф снова коснулся его, он повернулся, занес лопату и стоял так, ругаясь бессильным шепотом, пока сам старик не тронул его за плечо.

— Копай, копай, молодчик, — сказал писклявый голос. — А землица что хранит, то и будет хранить, покуда срок не выйдет.

— Правда, Генри, — сказал Рэтлиф. — Мы должны пустить дядюшку Дика, чтобы он указал нам место. Пошли.

Армстид опустил лопату и вылез из ямы (она была уже в целый фут глубиной). Но лопаты он не бросил; он держал ее до тех пор, пока старик не прогнал их всех назад, в дальний край сада, а потом вынул из заднего кармана раздвоенную персиковую нитку, на конце которой что-то болталось; Рэтлиф, который видел эту штуку раньше, знал, что к рогатке подвешен матерчатый кисет, а в нем человеческий зуб с золотой пломбой. Старик продержал их на месте минут десять, то и дело нагибаясь и щупая ладонью землю. Потом он пошел вперед, и все трое пошли за ним по пятам, и в заросшем травой углу старого сада он взялся за концы своей рогатки, так что кисет неподвижно и отвесно свисал к земле, и постоял немного, что-то бормоча себе под нос.

— Почем мне знать… — сказал Букрайт.

— Тс! — сказал Рэтлиф.

Старик двинулся дальше, и все трое — за ним. Это походило на торжественное шествие, и было какое-то языческое исступление и вместе с тем какая-то истовость в том, как они медленно, зигзагами, шагали взад и вперед, мало-помалу поднимаясь на холм. Вдруг старик остановился; Армстид, ковылявший следом, ткнулся ему в спину.