Деревушка - Уильям Фолкнер

— Почем мне знать… — сказал Букрайт.

— Тс! — сказал Рэтлиф.

Старик двинулся дальше, и все трое — за ним. Это походило на торжественное шествие, и было какое-то языческое исступление и вместе с тем какая-то истовость в том, как они медленно, зигзагами, шагали взад и вперед, мало-помалу поднимаясь на холм. Вдруг старик остановился; Армстид, ковылявший следом, ткнулся ему в спину.

— В ком-то помеха сидит, — сказал он, не оглядываясь. — Нет, не в тебе, — сказал он, и все поняли, что он обращается к Рэтлифу. — И не в хромоногом. Вон в том, другом. В чернявом. Пускай уйдет, даст земле успокоиться, а не то везите меня домой.

— Отойдите к загородке, — тихо сказал Рэтлиф Букрайту через плечо. Тогда все пойдет как надо.

— Но я… — сказал Букрайт.

— Уйдите из сада, — сказал Рэтлиф. — Уже за полночь. Через четыре часа светать начнет.

Букрайт вернулся к подножью холма. Вернее, он как-то растворился в темноте, а они не смотрели ему вслед; они уже шли дальше, и Армстид с Рэтлифом не отставали от старика ни на шаг. Снова они стали зигзагами подниматься на холм, мимо ямы, которую начал копать Генри, а потом мимо другой, засыпанной ямы, вырытой еще кем-то, которую Рэтлиф нашел в ту первую ночь, когда Армстид привел его сюда; Рэтлиф чувствовал, что Армстид снова начинает дрожать. Старик остановился. На этот раз они не наткнулись на него, и Рэтлиф не знал, что Букрайт снова у него за спиной, пока старик не заговорил.

— Тронь меня за локти, — сказал он. — Нет, не ты. Тот, какой не верил. — Когда Букрайт коснулся его локтей, руки старика под рукавами, тонкие, ломкие и неживые, как гнилые сучья, слабо и непрестанно подергивались; а когда старик снова вдруг остановился и Букрайт наткнулся на него, он почувствовал, как тот всем своим тощим телом подался назад. Армстид без умолку ругался все тем же шипящим шепотом. — Тронь рогатку, — прохрипел старик. — Ты, какой не верил.

Когда Букрайт тронул рогатку, она упруго изогнулась, веревка была натянута, как струна. Армстид сдавленно вскрикнул; Букрайт почувствовал, что и его рука схватила рогатку. Рогатка полетела наземь; старик пошатнулся, рогатка безжизненно лежала у его ног, пока Армстид, исступленно копая землю голыми руками, не отшвырнул ее прочь.

Они разом повернулись и опрометью бросились назад, вниз, туда, где остались лопаты и кирка. Армстид бежал впереди, они едва поспевали за ним.

— Только не давайте ему кирку, — прохрипел Букрайт. — А то он убьет кого-нибудь.

Но Армстид и не думал хватать кирку. Он бежал прямо туда, где оставил лопату, когда старик вынул свою рогатку и велел ему положить лопату, схватил ее и побежал обратно на холм. Когда подоспели Рэтлиф с Букрайтом, он уже копал. И они принялись копать все трое, яростно отшвыривая землю, мешая друг другу, лязгая и сталкиваясь лопатами, а старик стоял над ними в тускло поблескивавшем под звездами окладе седой бороды, с белыми бровями над темными глазницами, и если бы они даже бросили копать и взглянули на него, то все равно не могли бы сказать, глядят ли на них его глаза, задумчивые, безучастные, равнодушные к их треволнениям. Вдруг все трое на миг словно окаменели с лопатами в руках. Потом разом спрыгнули в яму; шесть рук в один и тот же миг коснулись его — тяжелого твердого мешочка из плотной материи, сквозь которую прощупывались рубчатые кругляши монет. Они дергали его, рвали друг у друга из рук, тянули, хватали, задыхались.

— Стойте! — выдохнул наконец Рэтлиф. — Стойте! Мы же уговорились все делить поровну. — Но Армстид вцепился в мешочек, ругаясь, тянул его к себе. — Пустите, Одэм, — сказал Рэтлиф. — Отдайте ему. — Они выпустили мешочек. Армстид прижал его к себе и скрючился, сверкая на них глазами, пока они не вылезли из ямы. — Пускай берет, — сказал Рэтлиф. — Вы же понимаете, что это не все. — Он отвернулся. — Пойдемте, дядюшка Дик, — сказал он. — Берите свою… — Он осекся. Старик стоял неподвижно и как будто прислушивался, повернув голову в сторону лощины, через которую они пришли. — Ну что? прошептал Рэтлиф. — Все трое не шевелились, застыли, пригнувшись, в тех же позах, в каких попятились от Армстида. — Вы что-нибудь слышите? — прошептал Рэтлиф. — Есть там кто?

— Чую четыре алчных души, — сказал старик. — Четыре души алчут праха.

Они припали к земле. Но все было тихо.

— Да ведь нас же и есть четверо, — прошептал Букрайт.

— Дядюшке Дику на деньги плевать, прошептал Рэтлиф. — Если там кто-нибудь прячется…

И они побежали. Впереди бежал Армстид, не выпуская из рук лопаты. И снопа они едва поспевали за ним, спускаясь с холма.

— Убью его, — сказал Армстид. — Обшарю кусты и убью.

— Ну нет, — сказал Рэтлиф. — Просто надо его поймать.

Когда он и Букрайт добрались до лощины, они услышали, что Армстид прет напролом по ее краю, нисколько не смущаясь шумом, и рубит темные кусты лопатой, как топором, с такой же яростью, с какой только что копал. Но они не нашли никого и ничего.

— Может, дядюшке Дику просто почудилось, — сказал Букрайт.

— Словом, теперь здесь никого нет. Может, это… — Рэтлиф замолчал. Они с Букрайтом взглянули друг на друга; сквозь свое шумное дыхание они услышали стук копыт. Он доносился со старой дороги из-за кедров; лошадь словно свалилась туда с неба на всем скаку. Они прислушивались до тех пор, пока стук копыт не заглох на песчаном ложе ручья. Через мгновение они снова услышали, как копыта стучат по твердой дороге, теперь уже слабее. Потом стук их замер совсем. Они глядели друг на друга в темноте, сдерживая дыхание. Наконец Рэтлиф перевел дух. — Значит, у нас есть время до рассвета, — сказал он. — Пошли.

Еще дважды рогатка старика сгибалась и падала, и дважды они находили маленькие, туго набитые парусиновые мешочки, и даже в темноте невозможно было ошибиться насчет их содержимого.

— Теперь, — сказал Рэтлиф, — у нас по яме на каждого, и времени до утра. Копайте, ребята.

Когда восток начал сереть, они все еще ничего не нашли. Но так как копали они порознь в трех местах, никто не успел вырыть достаточно глубокую яму. А главный клад был наверняка зарыт очень глубоко; иначе, как сказал Рэтлиф, за последние тридцать лет его бы уже десять раз нашли, потому что из десятка акров приусадебной земли немного нашлось бы квадратных футов, где кто-нибудь не копал бы по ночам, от зари до зари, без фонаря, проворно и в то же время стараясь не делать шума. Наконец они с Букрайтом кое-как убедили Армстида образумиться, бросили копать, засинили ямы и разровняли землю. А потом, в серых предрассветных сумерках они открыли мешочки. У Рэтлифа и Букрайта оказалось по двадцати пяти серебряных долларов. Армстид не захотел сказать, сколько у него, и никому не дал заглянуть в свой мешочек. Он скрючился, прикрывая его своим телом, и с руганью повернулся к ним спиной.

— Ну, ладно, — сказал Рэтлиф. Потом его вдруг встревожила новая мысль. Он взглянул на Армстида. — Надеюсь, у каждого из нас хватит ума не тратить эти доллары до поры до времени.

— Что мое, то мое, — сказал Армстид. — Я нашел эти деньги, я добыл их своими руками. И провалиться мне на этом месте, ежели я не сделаю с ними все, что захочу.

— Ладно, — сказал Рэтлиф. — А как вы объясните, откуда они?

— Как я… — Армстид запнулся. Сидя на корточках, он поднял голову и поглядел на Рэтлифа. Теперь они уже могли видеть лица друг друга. Все трое были взвинчены, измучены бессонницей и усталостью.

— Да, — сказал Рэтлиф. — Как вы объясните людям, откуда они у вас? Откуда эти двадцать пять долларов, все как один чеканки до шестьдесят первого года? — Он отвернулся от Армстида. Они с Букрайтом спокойно взглянули друг на друга, а вокруг между тем становилось все светлее. Кто-то следил за нами из лощины, — сказал он. — Придется купить усадьбу.

— И поскорей, — сказал Букрайт. — Завтра же.

— Вы хотите сказать — сегодня, — поправил его Рэтлиф.

Букрайт огляделся. Он словно пришел в себя после наркоза, словно впервые увидел зарю, мир.

— Вы правы, — сказал он. — Завтра уже наступило.

Старик спал, приоткрыв рот, растянувшись навзничь под деревом на краю лощины, и при свете занимавшейся зари видно было, какая у него грязная, замаранная борода; они ни разу и не вспомнили о нем с тех самых пор, как начали копать. Они разбудили старика и снова усадили его в фургончик. Будка, в которой Рэтлиф возил швейные машины, запиралась на висячий замок. Он вынул оттуда несколько кукурузных початков, потом положил туда свой мешочек с деньгами и мешочек Букрайта и снова запер дверку.

— Положили бы и вы свой мешок сюда, Генри, — сказал он. Нам нужно забыть, что у нас есть эти деньги, покуда мы не откопаем все остальное.

Но Армстид не согласился. Он неловко залез на лошадь и сел позади Букрайта, самостоятельно, заранее отвергая помощь, которую ему еще даже не предложили, спрятав мешочек на груди, под заплатанным вылинявшим комбинезоном, и они уехали. Рэтлиф задал корму своим лошадям и напоил их у ручья; прежде чем взошло солнце, он был уже на дороге. Часов в девять он уплатил старику доллар за труды, высадил его там, где начиналась тропа, шедшая к его хижине, до которой было еще пять миль, и повернул своих крепких неутомимых лошадок назад к Французовой Балке. «Да, кто-то прятался там, в лощине, — думал он. — Надо поскорее купить эту усадьбу».