Клетка из слов - Катриона Уорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ребекка сильно гниет; полоски плоти отслаиваются от лица и плывут в невидимых потоках. Приятно подарить ей собственную историю. Это вроде как справедливо. Я нашел причину всего, что со мной происходит. Иронично усмехаюсь самому себе, потому что в «Скай» больше смысла, чем во всех реальных вещах вместе взятых.
Я перечитал «Скай» на восходе. Она не очень длинная – скорее новелла, чем роман. Не знаю, хороша она или нет, она просто есть. Я даже не помню, как писал некоторые куски.
Пора заканчивать и мою историю.
Убираю печатную машинку в коробку. Кладу рядом с ней «Скай» с небольшой запиской. Никаких объяснений, только инструкции. Я попросил Харпер зайти на обед.
Она найдет записку. Мне неприятно с ней так поступать, но больше никого нет.
* * *В общем, Скаю удалось запереть меня в книге. Теперь это очевидно. Я видел Хелен на улицах Кастина. Ребекка преданно следует за мной по пятам. Даже Энтон нанес мне визит. Скандар гладит мою грудь по ночам. Нейт кидает полароиды в прорезь для писем.
Я окружен персонажами «Гавани и кинжала», но не хватает только одного. Где Уайли? Уайли нет, потому что это я. Я в книге.
Надеваю пальто. Скоро пойдет снег. Потом я снова его снимаю. Пальто хорошее, мне его купила Эмили. Не хочу его испортить. Вдруг кто-то захочет взять его себе.
Обхожу коттедж и поднимаюсь на холм к лугу. С каждым шагом воздух становится теплее. Луг покрыт дикими цветами. Летают птицы. Весна подкралась незаметно. Но этого не может быть – еще слишком рано. Это летние птицы: синицы, кукушки, щеглы. Луг покрыт высокой травой, и из нее выглядывают маргаритки и ромашки. Труп высохшего дерева зеленеет листвой. Земля под ним устлана желтыми и пурпурными фиалками.
Это не весна, а лето – золотисто-голубое лето. Я иду сквозь сезоны «Гавани и кинжала». Бухта внизу теперь другой формы, а пляж шире. Тюлени нежатся на теплых камнях. Это не Свистящая бухта. Это Зеркальная гавань.
Оригинальная рукопись Ская у меня под мышкой.
Ребекка плывет за моей спиной, и ткань ее платья не тревожит молодую травку. При свете солнца ее гноящаяся кожа ужасает. Ее глаза пусты, как жемчужины. Может, я смогу подарить ей немного покоя. Хочу попробовать. Может, она и нереальна, но она точно может чувствовать боль. Имеет ли этот факт какое-то принципиальное значение – сообщает ли он мне что-нибудь о жизни? Может быть. Но я не знаю что.
Впереди шагает он – Нейт. Его бронзовые ноги поглаживает длинная трава. Джинсовые шорты настолько поношены, что под мягкой тканью почти проступают плавки. Одну руку он отставил назад, касаясь высоких колосьев.
Я нагибаюсь, чтобы вдохнуть теплую землю. Маргаритки склоняют свои головки под моими пальцами. Я вижу, что с моими руками что-то не так. Они стали гладкими: с костяшек исчезли нелепые черные волоски, которые, как по волшебству, появились в день моего сорокапятилетия. Никаких пигментных пятен, кутикулы розовые. Молодые.
Касаюсь руками лица, потом опускаю на живот. Я стал стройнее. Чувствую твердый пресс, ребра, скулы. Волосы снова густые, а завиток на лбу шелковистый и черный как смоль.
Вдали я вижу кроны деревьев, которые шумят и перешептываются в летнем ветре. Поют дикие голуби, кукушки. Стало тепло, так тепло, что я просто могу лечь под ласковым солнцем и уснуть. Именно так я и собираюсь сделать.
Сквозь деревья пробивается странный свет, отливающий летней зеленью. Сначала я расчищаю пространство и собираю палочки, чтобы разжечь костер. Я взял с собой жидкость для розжига, так что достаточно быстро вспыхивает веселое пламя. Я кладу в него рукопись «Гавани и кинжала». Страницы занимаются, скручиваются и ревут в языках огня.
Нейт, Скандар, Энтон и Хелен стоят вокруг меня и наблюдают. Вместо глаз у них пустые дыры. Ребекка парит рядом с широко открытым ртом. Хотя стоит тишина, я знаю, что она кричит.
– Извини, – шепчу я. – Осталась всего пара минут.
Ее челюсть опускается все ниже и ниже, рот превращается в длинный темный проход, и внутри открывается дверь. Когда я заглядываю туда, то вижу маленькую подсвеченную картинку: семейный пикник на пляже. Отец, мать, маленькая дочка.
– Ты съела их? – спрашиваю я. – Только, пожалуйста, не ешь меня. – Ее руки тянутся гнилыми пальцами к моей шее. Ее белые глаза глядят на меня.
Книга почти уничтожена. Пинаю потрескивающие алые угли. «Гавань и кинжал» разлетается в прах, и в это мгновение книжные призраки взрываются красными искрами. Запах такой, будто жарят испорченное мясо. Ребекка уходит последней. Пока она горит, ее волосы светлеют и кудрявятся. Она как будто становится меньше, стройнее, атлетичнее. Она, наконец, обнаружила себя. Сложно уловить выражение ее лица в тот момент, когда она исчезает, но я надеюсь, что это облегчение.
Вскоре от книги остается только облачко пепла, подхваченное ветром. Я собираю букет из диких тюльпанов, чтобы почтить ее память, и опускаю на остывающий пепел. Алые маки кивают мне из травы. Белки шумят над головой, перескакивая с ветки на ветку. Повсюду прорастает жизнь.
Но здесь растет еще кое-что. Я без особого труда снова нахожу его, даже со своим зрением, – он как будто хочет, чтобы его нашли. Зеленые лапы. Начинаю наматывать рукав на ладонь, чтобы взяться за стебель, но потом останавливаюсь. Какой в этом смысл?
Это подходящий финал. Я закончил историю, я сжег прошлое. Здесь для меня ничего не осталось. Я – стареющее недоразумение. Рано или поздно я ослепну.
И все-таки я немного сомневаюсь.
В те выходные, когда Эмили уезжала в Хэмптонс, я зашел в интернет, чтобы найти себе, как теперь принято выражаться, партнера. И я ждал, очень долго ждал, а тот так и не появился. Но Эмили вернулась домой раньше – а меня там не оказалось, хотя я говорил, что никуда не пойду.
Эмили на самом деле хорошо меня знает – я думаю, она всегда догадывалась. Самое забавное, что она могла бы выслушать меня, если б я
