Горменгаст - Мервин Пик

Это то, чего она ждала! Что-то в ней дико, восторженно смеялось, словно звонили колокольчики, которые вешают на шеи коров и коз.

Жаль, что Глава Школы не мог по достоинству оценить ее грацию, то, как она склонилась над ним, — ведь его глаза были опущены. Но не мог же он одновременно целовать ей руку и смотреть на ее движения. Но... но... Боже, что это? О, какой трепещущий восторг! Что он делает, этот большой, кроткий, благородный, царственный, блестящий лев? Он поднимает глаза, а губы его все еще касаются ее руки! О, он отгадал ее самые сокровенные мысли!

Она опустила взгляд и увидела, что его глаза цвета мокрой морской гальки смотрят прямо на нее, нависающие над глазами брови с перепутанными волосками создавали впечатление, что глаза глядят из клетки.

Ирма понимала, что этот момент исключительной — просто совершенно исключительной! — важности для ее будущего, понимала она также и то что пора забрать у него свою руку. Как только Рощезвон почувствовал первое шевеление вялых пальцев, он сам ее отпустил. И в этот момент бюст Ирмы стал сползать вниз. Грелка была закреплена лентами и безопасными булавками, но, очевидно, что-то в этом креплении ослабло.

Но Ирма, трепещущая от возбуждения, была в таком возвышенном состоянии духа и тела, что мозг, выходя, так сказать, за пределы своих обычных возможностей уже разрабатывал план, предвидел любые непредвиденные ситуации.

Ее бюст соскальзывал все ниже. Она, прижав руки к груди чтобы предотвратить дальнейшее соскальзывание бюста, и высоко подняв голову — все взгляды были прикованы к ней, — двинулась к двери расположенной в дальнем конце гостиной. При этом она даже не взглянула на своего брата — она просто, с удивительным самообладанием и уверенностью в себе отправилась в дальний путь к двери, шлейф ее платья скользил за ней.

О, какой ужасно холодной стала грелка! Но она была рада этому жесткому холоду. Что ей сейчас до таких мелочей? Ее подхватило и унесло нечто значительно более важное!

Жало стрелы пронзило ее обнажившееся сердце. Она была так горда этим! Если бы стрела любви была реальным предметом, она бы схватила ее и подняла высоко в воздух, чтобы ее увидели все. И всем этим чувствам она позволяла проявляться в походке, в осанке, в ней извергался вулкан чувств, ее щеки пылали ярким румянцем, и теперь ее беломраморное лицо стало похожим на странную маску, подобную тем, которые археологи иногда обнаруживают при раскопках исчезнувшей цивилизации. Ее драгоценности приобрели другой оттенок — в них отсвечивал румянец.

Но выражение на ее лице, казалось, не имело отношения к румянцу — в нем было спокойствие и простота.

Необходимости в словах не было. Ее лицо говорило: «Я во власти этого человека. Он пробудил меня. Я — просто женщина, и во мне разбужены чувства. Каково бы ни было будущее, но любовь уже нашла во мне свое пристанище. Я все вижу, все понимаю. Это исторический, невероятно возвышенный момент, но долг велит мне выйти, поправить на себе то, что требуется, собраться, успокоиться и вернуться в гостиную такой женщиной, которой может восхищаться Глава Школы! Не трепещущей от любви девицей, а дамой, полной женской чувственности, собранной и великолепной!»

Ирма, едва выйдя за дверь и закрыв ее за собой, бросилась по лестнице в свою комнату, шелестя шелками. С грохотом захлопнув дверь, она дала выход первобытным чувствам, которые скрывались в ней, и издала вопль, который оказался однако, не звериным победным рыком, а визгом попугая. Бросившись вприпрыжку к своей кровати, она зацепилась за вышитый пуф, лежавший на полу и игравший роль подставки для ног, и рухнула, растопырив руки, на ковер.

Но разве теперь это имело какое-то значение? Разве имело теперь значение что-либо, что могло бы вызвать смех или заставить устыдиться, если он этого не видел?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Бывают моменты, когда чувства столь возбуждены, а разум столь погружен в мир фантазий, что невозможно определить, где кончается реальность и начинаются образы, порожденные воспаленным воображением.

Ирма, уже вставшая с полу, видела Рощезвона так явственно, словно он стоял рядом с ней, но в тоже время она могла смотреть и сквозь него, так что сквозь его мантию просматривался рисунок обоев на стене. Ирма видела великое множество Профессоров, тысячи и тысячи их, все размером с булавку, они стояли на ее кровати плотной и торжественной толпой и кланялись ей, однако при этом Ирма видела и то, что наволочку на подушке давно уже нужно поменять. Она посмотрела в окно, ее глаза были широко раскрыты, но все, что она видела, было по-прежнему несколько не в фокусе. Лунный свет туманом окутывал густую листву высокого вяза, и сам вяз превратился в Рощезвона с его царственной гривой. Ирма увидела еще какую-то фигуру, которая перелезла через стену ее сада и тенью метнулась к окну аптечной комнаты Доктора Хламслива. Хотя Ирма была уверена, что это тоже было порождением ее воображения, однако что-то в потаенных глубинах ее сознания говорило: «Ты видела этого человека и раньше, его быстрые как у ящерицы движения, то, как он сутулится, поднимает плечи — все это так знакомо!» Однако Ирма была в том состоянии, когда теряется способность различать явь и фантазию.

И посему, увидев фигуру человека, крадущегося по саду под ее окном, Ирма не думала о том, что это мог быть вполне реальный человек, из плоти и крови, и уж конечно она не могла вообразить себе, что это Щуквол. Но тем не менее это был именно он. Он, умело используя принесенный инструмент, открыл запертое окно, располагавшееся как раз под тем, у которого наверху стояла погруженная в лунатический транс Ирма, затем забрался вовнутрь, зажег свечу и среди бутылочек и бутылок, которыми были уставлены полки, быстро нашел то, что ему было нужно. Бутылочки при свете маленького колышущегося пламени отсвечивали голубым, красным и ядовито-зеленым. Щуквол, сняв нужную ему бутылку с полки, перелил часть густой жидкости, содержавшейся в ней, во флакон, который принес с собой, и вернул бутылку на полку. Тщательно закрыв притертой пробкой свой флакон, он мгновенно вскарабкался на подоконник.

Над стеной сада вздымались громады Замка Горменгаст, залитые зловещим лунным светом. Щуквола, замершего на мгновение на подоконнике, неожиданно охватила дрожь. Ночь была теплой, и поэтому не прохлада вызвала дрожь, а вспышка радости, черной радости, которая сотрясала тело человека, одиноко сидящего под луной, воровски раздобывшего то, что ему было нужно, затаившего в сердце коварство, а в голове холодный расчет.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Ирма, выйдя из своей комнаты и спустившись вниз, подошла к дверям гостиной, но не сразу распахнула их, а стала прислушиваться к голосам и шуму, доносившимся изнутри. Странно — голоса были веселыми, счастливыми, такими разными, такими раскованными Ей, конечно же, и раньше приходилось слышать много голосов, говорящих сразу, но ничего подобного тому, что доносилось до ее слуха теперь: голоса словно играли в какую-то веселую игру. Ей, хоть и редко, нравилось остроумие ее брата, игра его ума, но по отдельным фразам, доносившимся до нее из-за закрытой двери, ей было ясно, что там происходит нечто ей совершенно неведомое: не просто игра слов, игра мыслей, а раскрепощенное языковое буйство, столкновение отпущенных фраз и свободное борение вырвавшихся на свободу мыслей.