Семейная тайна - Филипп Гримбер

Максим ждет брата Ханы, Роберта, с женой Таней. Хана так много рассказывала об этом молодом человеке с дерзкой улыбкой, так часто восхищалась женой брата, блестящей спортсменкой, пловчихой и ныряльщицей, что Максиму не терпится познакомиться с ними.

Вот и они. Роберт в точности соответствует описанию, данному сестрой, — короткие, чуть вьющиеся волосы, веселый блеск глаз. Но Таня… Она оказывается самой красивой женщиной из всех, что когда-либо видел Максим. Высокую стройную фигуру подчеркивает яркое цветастое платье, водопад темных волос с трудом удерживает тонкая лента, от ослепительной улыбки невозможно оторвать взгляд.

Максиму становится больно от такой красоты. Вместо того чтобы украсить праздник, она, наоборот, омрачает настроение жениха. Блеск этой женщины разбивает его сердце. В самый день свадьбы, в тот миг, когда его судьба вот-вот будет связана прочными узами с судьбой Ханы, Максим встречает женщину своей мечты. Он отыскивает взглядом ту, что через минуту-другую станет его женой, и ведет ее к дверям мэрии. Пораженный своим смятением, он старается уговорить себя: ничего, ничего, это просто последний всплеск, реакция его донжуанской натуры. Да, несколько месяцев назад его желание обладать этой удивительной женщиной смело бы все препятствия, он сделал бы все, дабы заполучить ее, разрушил бы все преграды, чтобы безраздельно завладеть этой ослепительной красотой. Несколько месяцев назад. Но не сейчас.

В толпе приглашенных, заполнивших зал бракосочетаний, слышен приглушенный смех и чей-то плач. Под громкие аплодисменты Максим и Хана обмениваются кольцами, подходят к столу, чтобы поставить свои подписи в регистрационной книге.

Максим выполняет все, что от него требуется, будто в тумане. Он поворачивает голову к собравшимся, улыбается. Только не искать глазами то единственное лицо, от взгляда на которое он, несомненно, ослепнет. Таня, склонив голову, сидит рядом с мужем. Всего лишь на секунду Максим задерживает взгляд на той, чье появление навсегда изменило его жизнь. Обычный взгляд, без контекста, без намека на последствия. Что будет, если кто-нибудь заметит, догадается?.. Но гости, все как один, увлечены церемонией, собственным волнением и разговорами. И он снова смотрит на Таню, он не видит больше никого, он мысленно покидает свою новоиспеченную супругу, своих гостей. Он смотрит на Таню так долго и напряженно, что она чувствует этот безмолвный призыв и поднимает голову. Черные кудри скользят по шелку платья и, раздвигаясь, как театральный занавес, открывают бездонную глубину ее глаз. Максим не отводит взгляда, это длится чуть дольше приличного. Но вот его очередь ставить подпись. Не желая невниманием оскорбить свою теперь уже жену и всех собравшихся здесь, он отводит глаза.

Чуть позже, когда под сводами синагоги звучит низкий голос кантора, он незаметно поворачивает голову к балкону, где сидят женщины. Таня занимает место в первом ряду. Ее ресницы опущены. Без сомнений, она уже забыла тот первый долгий взгляд. Но Максим снова настойчиво смотрит на нее. Она открывает глаза, и удивление мелькает в них.

Ничто больше не имеет значения. Недопустимость такого поведения делает ощущения острее. Все решается в одно мгновение: Таня — самая прекрасная женщина из всех, которых он встречал, он не может отпустить ее просто так, он должен донести до нее свое восхищение хотя бы вот этим пламенным взглядом.

В ресторане они находятся вдалеке друг от друга. Это позволяет Максиму немного прийти в себя. Он отдает должное каждому блюду, весело болтает с соседями по столу. Он танцует с Ханой, со своей тещей, с другими женщинами, но всеми силами избегает приближаться к Тане, избегает случайного касания ее тела под легкой тканью, запаха ее кожи, шелка волос. Как только гости начинают разъезжаться, Максима охватывает настоящее облегчение: Таня с мужем возвращаются в Лион, и неизвестно, когда они увидятся в следующий раз. Эта встреча чуть не погубила его только что заключенный брак, он готовится к первой брачной ночи с молодой женой и запрещает себе думать о чем-то другом.

Позже, уже ночью, когда он держит Хану в объятиях, Максиму требуется огромное усилие воли, чтобы избавиться от наваждения, заставить себя не думать о мягкости Таниных волос, об остром желании жадно впиться в ее губы.

3

Вот уже несколько месяцев, как Максим и Хана женаты. Время от времени он вспоминает о Тане, которую не видел со дня своей свадьбы, но мысли его принадлежат отныне Хане. Он работает в магазине отца, где по понедельникам к нему присоединяется жена, чтобы помочь разобраться с поставщиками. Остальное время Хана проводит в созерцании своего округляющегося живота. Появления на свет желанного дитя ждут к весне. Чета занимает небольшую квартирку на авеню Гамбетта, с балкона которой открывается вид на кладбище Пер-Лашез. По воскресеньям Хана сопровождает мужа на стадион — Максим с удивлением обнаружил, что она является достойным противником на корте, — или просто сидит в тени деревьев с вязанием или книгой.

Симон родился в самом начале весны — крепкий малыш, орущий во всю мощь своих легких. Его нарекли Симон Жозеф, дав второе имя в честь деда. Глядя, как врач держит малыша за ручки, чтобы проверить врожденные рефлексы, Максим уже видит сына на спортивных кольцах. Он ищет свое отражение в крутых надбровных дугах ребенка, в твердой линии подбородка. Для семьи наступает новая жизнь. Симон хорошо развивается, крепко спит, обладает завидным аппетитом и озаряет мир лучезарной улыбкой. Ему остается жить восемь лет.

Несколько месяцев спустя Роберт и Таня приезжают посмотреть на новорожденного. Максим немного волнуется перед этой встречей, но все проходит прекрасно: все столь же красивая, Таня держится свободно и естественно, не замечая никого, кроме малыша. Остаток дня, проведенный у колыбельки сына, полностью избавляет Максима от прошлого наваждения: все, что не касается Симона, кажется ему полузабытым и незначительным. Хана радостно смеется над шутливым подтруниванием брата, Роберт выглядит счастливым и спокойным. Он уверенно обнимает Таню за талию. Максим невольно отмечает, что в фигуре Тани нет и намека на беременность.

Воскресенье, как обычно, семья проводит на стадионе. Хана устраивает Симона в тени огромного каштана, между теннисными кортами и гимнастическим залом. Максим, мокрый от пота, с полотенцем на шее, подбегает к коляске, чтобы погладить нежную щечку сына и поцеловать жену, после чего возвращается к тренировкам. Ему не терпится приобщить сына к спорту, привести его на борцовский ковер, поддержать его на брусьях.

Симон тоже приходил в магазин на улице Бург-л'Аббе. Он поднимался по тем же лестницам, бегал по тому же коридору, прятался в кладовках. Наверняка, как и я, он устраивал тайники в пустых картонных коробках, валяющихся тут и там. Когда не было покупателей, он играл в продавца за кассой — и, сам того не зная, я, конечно же, повторял его жесты и слова. В кабинете Луизы, сидя за чашкой горячего шоколада, как и я, он делился с ней своими мечтами и страхами. Но были ли у него страхи? В отличие от меня, он не мучился собственным несовершенством, не страдал от немощности чахлого тела, готового предать в любую минуту. Он не нуждался в самообмане, читая искреннее восхищение во взгляде своего отца.

Вплоть до того дня, когда реальная угроза нависла над уютной квартиркой на авеню Гамбетта, Симон жил весело и беззаботно. Луиза — верный тому свидетель, ей удалось воссоздать для меня истинную картину их жизни.

Постепенно тень войны подползала все ближе. Максим и Хана жили в общем ритме событий, сотрясающих Европу. Жозеф ни на минуту не отходил от радиоприемника, читал все газеты подряд. Помня о притеснениях, пережитых на родине и вынудивших его покинуть Румынию, он как никто другой внимательно следил за коричневой волной, накрывающей мир. Максим неустанно твердил отцу — теперь мы во Франции, в свободной стране, где ничего подобного не может случиться. Он не выносил затравленного выражения в глазах отца, его поникших плеч, и нередко он бывал резок и позволял себе пренебрежительно относиться к опасениям Жозефа.

Конечно же, такие разговоры тщательно скрывали от Симона, ограждая его от малейшего призрака угрозы. Семья возвела вокруг него надежную стену, на лицах прохожих он видел восхищенные улыбки, так разве мог он вообразить, что этот уютный мир в одночасье взорвется и станет враждебным? Разве мог он представить, что эти добрые взрослые вдруг превратятся в палачей, запихнут его в жуткий деревянный вагон, разлучат с матерью? Газеты печатают сухие отчеты о погромах, происходящих за границей, журналы публикуют фотографии. Когда мальчик украдкой из-за родительского плеча разглядывает стройные ряды солдат в одинаковой форме, развевающиеся штандарты с кривым крестом и полыхающие факелы, в его широко раскрытых глазах вспыхивает один лишь детский восторг.