Два романа о любви (сборник) - Борис Горзев

Петра поняла. Черт возьми, она всегда всё понимала!

– Я тебя… тебе сделала страх? – но тут же поправилась: – Я тебя напугала? Нет-нет, всё хорошо, хорошо, мой Петер! Если ты так хочешь и готов… если ты так со мной, так мой, то и я готова. Если ты так, то да. Бери.

Я продолжал стоять истуканом. Петра усмехнулась ласково:

– Хорошо. Ты это… тут, жди, а я постелю новое, чистое, а потом ты ложись, а я в ванную комнату иду, быстро.

Она перестелила диван, потом достала из шкафчика халат, молча указала мне на постель (дескать, раздевайся, ложись) и вышла в коридор. Я разделся, лег. Простынь обожгла холодом. Смутно слышал шум льющейся воды. Смутно чувствовал, что не готов к действию, к любви – Петра будто отодвинула мою страсть куда-то в сторону. Я понял, как она любит. Меня? Ну да, меня. Того, кто с ней, с кем она. Она – такая, она подпишет свой протокол своей девственной кровью. Мне опять стало страшно. Она – да, а я-то, может быть, не такой?.. В комнате стало совсем темно. И тихонько вошла Петра.

Она подошла вплотную к дивану, стала надо мной, потом скинула халат и вся вытянулась. Я увидел ее. Всю. Стоящую. Во тьме. Силуэт. Нет, тело. Скульптура.

Эту скульптуру, это тело Петры в тот момент я запомнил на всю жизнь. Снизу вверх. Бедра, плоский живот, грудь, лицо. Нет, лица я не видел во тьме, только чуть светились глаза. Она видела, что я ее вижу, и ей это понравилось, я понял. Вот она склонилась надо мной, и ее грудь оказалась перед моим лицом. Две виноградные грозди, полные, сытые сентябрьские грозди, свисающие надо мной. Дразнящее «вот я, бери, открывай рот!»

Так прошла, верно, минута.

– Тебе хорошо? – послышался шепот. – Вот так хорошо?

– Да, – ответил я. – Ложись. – И протянул руку.

Петра улеглась, прижалась боком, обняла. Странно, мы молчали.

– Я тебя напугала, мой Петер? – опять услышал я тот же вопрос еще через минуту.

– Я понял, как люблю тебя, и, да, даже испугался.

– Нет-нет, так нени можнэ, так нельзя – любить и испугался!

– Любовь и страх несовместимы, – перевел я и усмехнулся: – А если так любишь, то боишься. Боишься потерять.

– Нэ-нэ, нени можнэ! – повторила Петра, но вдруг рассмеялась: – О, Боже, когда я близко с тобой, совсем близко, то опять перехожу на чешский – ну как себе говорю, с себе… с собой, да. Когда ты, то я с собой… Э, Петер мой, почему ты не делаешь это? Ты будешь меня брать? Я хочу, бери, да.

А я не мог. Нет, не физически, а… А как? И сейчас не могу выразить.

– Погоди, я сейчас, – шепнул, – еще немного.

Петра протянула руку и стала меня гладить.

– Всё хорошо, Петер, всё твое прекрасно, сильно… О, Дева Святая, как это много, большой как!.. Я хочу его целовать. Хочу. Можно? А как?.. Э, вот так.

Я почувствовал ее губы, стало жарко и холодно одновременно. Ледяной жар, так бывает? Не знаю, не помню.

Помню только, что вскоре лег на нее и перед тем, как раздвинуть ей ноги, стал целовать глаза. Чтоб она закрыла их наконец, чтоб они не светились, не прожигали меня…

Потом (когда – потом? И сколько вообще это длилось?), потом вдруг услышал шепот:

– Люшка пришла.

– Ты слышала?

– Да, дверь хлопнула.

– А я не слышал.

– Хорошая Люшка! Пришла когда надо… когда уже… когда я стала пани, а не дева, – Петра опять тихонько рассмеялась. – Мне хорошо быть твоей пани. Теперь я принимаю твои комплименты, мой Петер! Скажи мне: пани Новакова!

Я сгреб ее в охапку, стал целовать.

– А когда ты станешь моей женой, пани Симоновой?

– А ты хочешь? А хоть завтра! Венчаться завтра!.. Э, нет, Петер, это я смеюсь, венчаться мы будем в соборе Святого Вита, у меня в Праге, у самого архиепископа, но не у Йозефа Берана, к сожаленью, он сейчас в изгнании, уже не под домашним арестом, декуйи, спасибо… но там, там, у Святого Вита, поверь! Ты так хочешь?

– Хочу. Хочу – как ты. Хотя это сказка, конечно. Петра, ты реалист?

– Я пианист, – произнесла она вдруг совершенно серьезным голосом. – Я играю музыку. Моя любовь есть моя музыка, и ты, мой Петер, есть моя музыка. Мне ничего не страшно, и всё есть не сказка, а ты и я. Петер и Петра. Всё…

Она, Петра, была права. Мы и есть всё. Жаль, что бытие этого не принимало, не желало принимать. Бытию важно размножение, а не любовь…

Что было потом? Что еще – тогда, той нашей первой ночью?

– Тебе было очень больно? – спросил я.

– Совсем нет, – тут же отозвалась Петра, и опять серьезно: – Ты мой муж, а если так, тогда не больно.

Мне стало совсем легко, и захотелось подурачиться:

– Какой же я тебе муж, если мы не обвенчаны? И ты стала женщиной, а не обвенчана. Это не грех? Твой Бог, как он к этому отнесется?

– Тут не Бог, а Святая Дева. Она позволяет, когда любовь.

– А, вот как! Вот так у вас, католиков! Если так, то, значит, можно.

– Да, вот так у нас. Святая Дева позволяет, если очень любишь. И Господь Иисус любил без освящения брака в храме Иерусалимском.

– Кого любил?

– Как кого? Марию Магдалину.

– Грешницу? Ту самую?

– Да. Отпустил ей и возлюбил. Любить – то е прощать. Любить можно и до венчания, и без венчания, Дева дозволяет. Она не дозволяет дитя от любви убивать… Э, аборт, разумеешь?

– Да. А ты как?.. – я замялся. – Как будет, если сегодня?..

– Э, нэ, нет! – Я скорее почувствовал, чем увидел, что Петра улыбается. – Сегодня нет, я знаю. Меня бабичка Кветослава обучала. Э, то е когда будет, а когда нет. Я хочу дитя, хочу от тебя, Петер, но это не сегодня, это потом, после венчания. Ты приедешь ко мне, мы пойдем к Святому Виту, и всё потом у нас будет, дитя.

Вот такой план выстроила моя Петра. Разумная католичка, романтик, пианистка. Она еще ничего не знала, да и я тоже – про бытие.

– Лежи, Петер… нет, встань, я новое постелю, чистое, а то… ну, разумеешь? И в ванную комнату схожу, мне надо. И Люшке скажу, что ты со мной, а то она утром испугаться будет. Трястись будет. Хорошая у нас Люшка, тихая мышка. Ну, встань, Петер, я постелю новое…

Я улегся на новую простынь и уставил пустой взгляд в невидимый потолок. Я плыл. Я был счастлив. Я всё испытал. (Еще один романтик!)

Нет, не всё, оказалось.

Вернулась Петра, сбросила халат, легла, прижалась. И вдруг:

– Скажи, Петер мой, ты за эти годы… ты никогда меня не забывал?

Вот черт, я всегда понимал ее иносказанья, всегда понимал, что она имеет в виду! Вот и сейчас тут же понял. «Ты мне никогда не изменял?» – вот что хотела она спросить.

Я похолодел. Я мучительно помнил об этом весь последний год.

– Это было однажды. Я забыл о тебе на полчаса. А потом, уже через две секунды после… через две секунды – вспомнил… Это мрак.

Петра молчала. Вот и всё, подумалось мне. Конец. Она этого не переживет. А если переживет, то как? Оказалось – вот так:

– Ты меня любишь, – утвердила она. – Я знаю. Меня давно не было, долго, вэлми долго. Мужчина долго не может, разумею. Ты ее, ту пани, не любил, я знаю.

– Да, – подтвердил я, – не любил, просто, понимаешь…

– Э, не надо говорить, я знаю. Знаю, Петер. Вот и говорю: не мучит. Э, то е не мучь себя. Я буду не помнить про это. Я не буду тебя винить. Почему? Прощать, так, да? Да, прощать. Я тебя люблю. Любить – это прощать. Так Бог говорит. Прощать, если любить. Не помни про то. Я тебя люблю. Всё простить тебе, всё. Надо простить… э, надо прощать. Любить есть прощать. Так…

Так мне отпустили грех. А больше я не грешил никогда.

Пройдет много лет, и я пойму то, что тогда только почувствовал: есть тот редкий случай, когда физическая близость – только способ обрести близость духовную, сродниться, срастись душами. То есть женское тело, которое я желаю и которым обладаю, – это туннель для проникновения в ее, моей женщины, душу. А если так, то сотворится наше родство. Конечно, с материалистических позиций это полная чушь, ибо природе важно как раз сугубо физическое: чтобы осуществлялось воспроизводство, а до прочего ей нет дела. Но человек – парадоксальное животное на Земле. Некоторым человекам любовь дана еще и для воспроизводства духовного.

Трагедия любви в том, что чаще всего этот туннель – глухой, то есть с наглухо закрытым, замурованным концом. Везет лишь избранным…

Той женщиной, о которой речь, была Петра. Только она. И благодаря ей я стал избранным.

Иногда события параллелятся, это известно.

Еще через несколько дней, поздно вечером, когда я вернулся от Петры (мы решили сделать перерыв на эту ночь, чтобы наконец выспаться), ко мне к комнату зашел отец.

– Потреплемся, Лёшка?

– Конечно.

– Тогда сугубо мужской разговор – не как отец и сыном, а как два друга. Идет?

– Естественно.

Я любил отца, несмотря на его нравоучительные беседы со мной, правда, дозированные. Например, о необходимости после окончания МГУ обязательно вступить в партию. Тут у нас возникали дебаты, даже споры. И вот сейчас – что, опять? К счастью, нет.

– Как твоя Петра? Расскажи мне о ней, что считаешь нужным.

– Да и нечего скрывать. Могу рассказать всё.

И рассказал. Про ее дела в консерватории, про квартиру в Собиновском, даже про ее упорное католичество (но это будто в шутку), про ее надежды на профессиональные успехи, про Льва Оборина, от которого она прямо-таки без ума.