Подкидыш - Эльмира Нетесова

— Успокойся, мам. Коль судьба — вернется к нам. А нет — силой не удержишь.

— Ну, как ты думаешь? Воротится аль нет?

— Не знаю, мам! Но, когда мужики уходят, это надолго. А может, навсегда! По моему гаду знаешь, — опустила голову.

— И чего ему у нас не по душе пришлось? Тихо, спокойно.

— Зато хлопотно. И работы взадых. Без конца. От нее даже кони дохнут. Вымотался, не выдержал, устал. Вот и ушел. Считай, что был в работниках. А сделал немало. Нам на него обижаться грех, — признала Стешка.

— Был мужик и не стало. Точно приснился, — погрустнела Варвара.

— Бабуль! А мне можно на койке дяди Николая спать? — подала голос старшая внучка Любка.

— Ожди малость! Может, воротится! Досадно будет.

— А я сейчас хочу! — заупрямилась Любка.

— И я тоже! — выглянула с лежанки Ленка.

— Тихо вы! Заегозили! Нет от вас покою! Может, с минуты на минуту грянет…

— Как раз! Спешит, аж падает, — съязвила Стешка и стала накрывать на стол.

Стешка в душе была довольна уходу Николая. Нет, не потому, что поругались на лугу. Это она ему простила вскоре. Ей он не мешал. Его помощь была как нельзя кстати. Ей нравились хозяйская хватка, смекалка, уменье человека, его немногословность. Удивляла холодность. Она задевала за живое. И била по самолюбию. Но не только это…

Стешка не могла простить Варваре того, как та долгое время шпыняла ее уходом мужа. Не день — месяцы терпела Стешка укоры и попреки.

— Вот, не послушала, выскочила замуж за шелудивого! Сколько я тебе говорила: одумайся! Обабиться завсегда успеешь. Не суйся башкой в омут. Нет! На своем поставила. Назло!

— Да не назло! Любила я его! — не соглашалась Стешка.

— Приглянулся кобель нашей дурехе! Ладно б мужик! Сущий кот! Нахлебник. Ни черта не умел. За что любить такого?

— Он умный! — спорила Стешка.

— Это где ж у него ум прятался? Только его и хватило, чтоб тебя окрутить. А самому сбежать. Ш (дать, ты и впрямь круглая дура, что даже такой обормот кинул.

Стешка плакала ночами. Ей даже пожаловаться стало некому. Зато теперь она решила взять реванш. За все свои слезы разом воздать матери:

— Я видела, он тебе понравился. Не спорь. Ты возле него вьюном вилась. Все голубчиком, соколиком называла. Не могла надышаться на него. Думала, мужика отхватила? Да только шиш под нос! Он таких, как ты, навидался. Кто ты для него? Деревенская баба! Чавокалка! У него бабы в городе есть. Культурные. Грамотные. От них не говном — духами пахнет. Как от цветов. Куда тебе до них? С тобой поговорить не о чем. А вот городские…

— Ну чего зашлась? Да я об ем уж и запамятовала! — краснела Варвара.

— Ты это кому другому расскажешь, — усмехалась Стешка.

Варвара делала вид, что не слышит дочку. Не отвечала на ее колкости. Она поняла, за что получает эту боль. И терпела все молча. А ночью, взяв внучек на печку, рассказывала им сказки про королей и принцесс. Про добрых и сильных царевичей, каких почему-то называла Миколаями.

Хорошо, что Стешка и девчонки уснули, не дождавшись конца сказки. Не то долго б удивлялись, когда это Дубровинка стала королевством, а сам король Миколаюшка пожаловал к ним в дом просить руки Варвары-красы…

Весь дом обыскали б девчонки, чтоб краешком глаза на нее взглянуть. И не поверили б, что бабка имела в виду саму себя…

Варвара понимала, годы катятся безжалостно. И ничего светлого не ждала от своей вдовьей судьбы. На объявление в газете решилась лишь потому, что хотела устроить судьбу Стешки, мечтала, а вдруг той повезет? Может, сыщется на ее долю путний человек? Но сорвалось. И судьба свела с Николаем. И… Не одарила никого.

— Ушел, — плачет баба в подушку от досады.

— Мам, успокойся! Да хрен с ним! Сбежал и ладно! Мы в газету наведаемся! Авось сыщется какой-нибудь бедолага? Теперь в городе прокормиться трудно. Люди поумнели. В деревни подались. К сытости. Найдется завалящий мужичонка и в наш дом. Вот посмотришь! Еще перебирать станешь! — успокаивала Стешка, разбуженная всхлипываниями Варвары.

— Прости меня, Стеша! Прости, окаянную! Виновата я перед тобой! В беде твоей не согрела. Не утешила…

— Наоборот, спасибо тебе! Не дала хлюпать, хныкать! Заставила перешагнуть через ошибку и стать сильнее своего горя, жить для детей!

— Кой черт! Разве станешь сильней в этой дыре? Ить ты права! Ить молодая покуда! И по бабьей части прихватывай! То от природы! Знаю, как нужен тебе мужик. Но где его выковырнешь, если даже отлучиться не можешь. Работы прорва. Ей ни конца, ни края не видать. Я промаялась во вдовах. И тебя… Та же плеть достала, — выла Варвара, не в силах успокоиться.

— Не буди девчонок. Слезь, поговорим сами, — позвала мать на кухню. — Привыкла ты к нему. Но медь, честно говоря, ничего о нем не знаешь. Он не рассказывал, значит, есть что скрывать. Может, еще узнаем такое, радоваться станем его уходу.

— Да мне плевать, что с им опрежь стряслось. В кажной жизни не без напасти. Как у нас. Мне дорого в Миколае другое. Он умелый, спокойный. И защитить сумел. Да еще как! С двумя бандюгами управился сам.

— А теперь задумайся. Один с двумя. Такое уменье в его возрасте? Не иначе как в тюрьме сидел. Я слышала, как он ругался. По-блатному…

— В тюрьме не все за дело сидят. Тебе такое говорить просто грех! Твой отец на Колыме ни за что мантулил. А и я горя хлебнула. Лихо не все праведно. И не стращай. Я уже отпужалась.

— Но коль ушел — не вернешь. А и на шее не повиснешь. Выходит, кто-то дорог, к кому сердце потянуло. С этим не поспоришь.

— Ну и ладно. Пущай бегит к своим. Коль опалит душу — воротится, ежели вспомянет. И сил хватит дойти, — соглашалась Варвара на недосказанную сказку.

Три дня ждала семья возвращения Николая. На четвертый поехала Варвара в райцентр.

Там она решила дать объявление в газету, чтобы найти в дом мужика, какой сумел бы заменить ушедшего Николая.

— Эх, Шурка! Ну пошто так не подвезло нам снова? Вот была у нас Мотя. Ты ее помнишь? Ай нет? Ну, почему она не была кровной мамкой? Сердешная, умелая, добрая. Сколько годов вместях жили, ни разу не повздорили промеж собой. Все тихо обходилось, все ладом. И Вася ее возлюбил. Степлилась она с нами навовсе. А тут, ты помнишь, запросилась ненароком свезти ее на Рождество в Дубровинку. К внуку, какому дом отписала. Вася отвез, не мог перечить. Хочь и не хотел отпущать. Через три дня узнали: кончилась наша Мотя. Видать, почуяла смерть, схотела в своей избе отойти. Я сама чуть не сдохла, узнав про то, — смахнула слезу Варвара. — А и Миколай. Тот вовсе чудной. Схватился с утра. И не жрамши, не срамши — наутек. Иль тож на погост убег? Вон те двое, каких он с избы вытолкал, ну, бандюги, ты их на себе в Дубровинку возила, уже на воле. Вчерась их отпустили с милиции. Сказывала я Миколаю, чтоб по пути ослобонил. Не схотел. А их власти с тюрьмы выбросили. Сказали, что уголовников харчить стало нечем. Вот бы мой Вася услыхал эдакое! С диву в штаны навалил бы. Его ни за что — четыре года мучили. А этих — выперли! Они и пришли Миколая искать, чтоб с ним поговорить. Да не сыскали… Поматерились, забрали буханку хлеба, кусок сала и умотались. Мол, встренем, душу с ево вымем. Так, может, и краше, что он ушел? Может, тоже нутром беду чуял и загодя сбег? Ты как мерекаешь? Не знаешь? Я вот догадалась. Потому шевелись! Нам без мужика никак неможно! — торопила Варвара кобылу.

Глава 2 ЧУЖАЯ РОДНЯ

Едва Николай вошел в вагон поезда, как состав, дрогнув, отправился в путь.

«Успел!» — обрадовался человек, все еще не веря в собственное счастье. Сколько лет он промечтал об этой минуте, когда дрогнет земля под ногами и зеленый состав повезет его далеко-далеко — в дом детства и юности, чистый и самый дорогой на земле. Как его всегда недоставало человеку, как он скучал по дому, знало только изболевшееся сердце.

…Там, под Красноярском, далеко от городов и суеты, в заснеженных глухих лесах и сугробах затерялся маленький поселок лесорубов — Сероглазка. Почему его так назвали первопоселенцы — ходили лишь легенды, одна другой романтичнее. В какой было больше правды — не знал никто. Верили в ту, какая больше нравилась.

Сероглазка… Три сотни домов в глухой тайге. Все они жались к небольшой церкви, расположившейся в самом центре поселка. Звон ее колоколов доходил в каждый дом. И люди, просыпаясь на ног голос, радовались всякому новому дню.

Жители Сероглазки очень гордились тем, что, несмотря на изменчивые времена и веянья, церковь никогда, ни на один день не закрывалась и не прекращала своей работы. Может, потому, что жили здесь особые люди. Все, как один, — бывшие политические ссыльные, каких еще называли спецпоселенцами.

Собранные из разных мест, разных национальностей, они жили одной дружной семьей. Держались друг за друга, помогая выстоять и пережить общие невзгоды.